Максим Горький

 

 

 

 

 

 

 

ЗА  СЧАСТЬЕМ...

 

(ДНИ НАШЕЙ ЮНОСТИ)

 

сцены

 

 

 

 

пьеса Ю.Лоттина по мотивам

повести «Трое»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

С.-Петербург,

2010 г.

 

 

 

 

 

САТИН. Однажды я спросил его: «Дед! зачем живут люди?»… «А – для лучшего-то люди живут, милачок!.. Всяк думает, что для себя проживает, ан выходит, что для лучшего! По сту лет... а может, и больше – для лучшего человека живут!..

Потому-то всякого человека и уважать надо... неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего сделать может... может, он родился-то на счастье нам... для большой нам пользы?..»

 

М.Горький  «На дне»,

действие четвертое.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Действующие лица:

 

 

ИЛЬЯ  

ЯКОВ  

ПАВЕЛ

 

а также:

 

МАША

ОЛИМПИАДА (ЛИПА)

ВЕРА

ДЕД ЕРЕМЕЙ

ТЕРЕНТИЙ, дядя Ильи

ПЕТР ФИЛИМОНОВ, трактирщик, отец Якова

ПЕРФИШКА, гармонист, отец Маши

МАТИЦА, проститутка

ПОЛУЭКТОВ, хозяин антикварной лавки

НАРОКОВ, следователь

ТАТЬЯНА АВТОНОМОВА, хозяйка квартиры,

позже – компаньонка Ильи

ГРИГОРИЙ ОРЛОВ, сапожник

МУСТАФА АЛИ, татарин, монастырский сторож

ПОЛИЦЕЙСКИЙ

ПОСЕТИТЕЛИ ТРАКТИРА

 

дети:

 

ЧИЖИК

БУБЕНЕЦ

ЛИЗА

 

 

Действие происходит в большом городе на Волге

в начале 1900-х  годов

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

 

 

 

СЦЕНА  1

 

Задний двор дома купца Пушкарева на краю города, невдалеке от Волги. Река, разливаясь весной, подступает почти к самому дому; в солнечные дни она радостно сверкает за деревьями и крышами соседних домов. Дом деревянный и очень старый. Трудно сказать, сколько в нем этажей: с левой стороны – два,  с правой – высокий чердак, где также живут люди, и мансарда – создают впечатление трехэтажного дома. И совершенно озадачивает возвышающаяся над главным входом, как маяк, загадочная башня с забитыми фанерой окнами. Дом, словно паутиной, опутан бесчисленными пристройками. Одни – поновее, другие – ветхие, такие же грязно-серые, как и весь дом. Окна в доме различной величины и расположены на разной высоте. Одни окна с геранью на подоконниках, с веселыми ситцевыми, а порой и кисейными занавесками; другие – грязные и пыльные, с годами немытыми стеклами. Попадаются порой даже окна с наличниками. С выгоревших на солнце и вымытых дождями стен сучки на досках зловеще смотрят на мир десятками мертвых глаз.

Во двор выходит черная лестница, парадный вход – с фасадной, обратной стороны дома. С той же фасадной стороны и вход в трактир, который содержит Петр Филимонов. Трактир занимает второй этаж в левом крыле дома. Из открытых летом и зимой окон, постоянно слышится звон посуды, гул голосов, пьяные выкрики, песни, а порой –  шум драки. Дом от подвала до чердака тесно набит людьми; количество квартиросъемщиков, их детей, родственников и гостей сосчитать невозможно. В летние дни из открытых окон доносятся отголоски семейных ссор, детский плач; из окон с геранями – звонкий девичий смех, басовитые мужские голоса, гитарные переборы и модные романсы. Иногда, когда со всех окон, особенно из трактира, слышатся голоса, шум, пение, звуки гитары или расстроенного пианино, кажется, что дом шевелится и дышит. Больше всего он напоминает Вавилонскую башню, как её изображали живописцы давних времен.

В углу двора одиноко стоит засохшее дерево, от него к дому тянутся бельевые веревки. Ветер гоняет по двору солому и мусор. С правой стороны, в полуподвале, живет гармонист Перфишка с дочерью Машей. С левой стороны – сапожная мастерская Григория Орлова. Рядом с кривой покосившейся дверью в сапожницкую, сложены бревна и доски. Жильцы называют этот склад дерева – «дрова». Здесь часто сидят мужики – курят, пьют, играют в карты, говорят «за жисть».

 

Суббота. Вечер. Красное солнце садится за Волгой, заливая все окрест ярким оранжевым светом, вспыхивая угрожающим огнем в стеклах окон. «На дровах» сидит МАТИЦА и курит. Ей нет еще и сорока, но беспорядочный образ жизни и пристрастие к выпивке преждевременно её состарили. Но иногда, случается, она выглядит красивой. Одета она не по годам пестро. Из полуподвала, где живут супруги Орловы, доносятся истошные крики. Различимы женский и мужской голоса:

 

- Стой! Стой, пропойца!

- Пусти! Пусти, сука!

- Не пущу я тебя, изверга!

- Вр-р-решь, пустишь!

- Убей, не пущу!

 

Во двор стремглав влетают ВАСЬКА ЧИЖИК, рыжий тощий паренек лет двенадцати, взъерошенный, как петух после драки, с перепачканным лицом и в рваной одежде, и ТИМОФЕЙ БУБЕНЧИК, подросток, двумя годами младше, смуглый, с чернявыми, коротко стриженными волосами. Они ложатся на землю и заглядывают в окно к Орловым.

 

ЧИЖИК (восторженно). Сапожники Орловы стражаются! Уу-х!

БУБЕНЧИК. Сегодня суббота? Они завсегда по субботам…

- Ты меня не пустишь?! Вр-р-решь, еретица!

- Не дам тебе измываться надо мной!

- Я тебя проучу! Башку расшибу!

- Бей! Бей!

- Ах, ты играть со мной? Убью!

- Батюшки! Убил, ба-а-атюшки!

ЧИЖИК. Эй, огрызок, не суйся, из-за тебя ничего не видать! (Отталкивает БУБЕНЦА в сторону.) Ух ты! Ка-а-ак  он колодкой её саданул!

МАТИЦА (подходя к окну, не бросая папиросы). Ну, что там?

БУБЕНЧИК. Сидит на ней верхом… Ядреная баба!

ЧИЖИК (радостно). И мордой её об пол, об пол!

МАТИЦА. Что, нос разбил?

ЧИЖИК. Кровь так и тикёт, так и тикёт…

МАТИЦА. Ах ты, господи! Просто изверг какой-то!

 

Из соседнего полуподвала выходит ПЕРФИШКА. Его рыжие волосы выцвели и посветлели, как и бородка клинышком. Он весь измятый и полинявший, если бы не живое простодушное лицо и особенно – озорные, плутоватые глаза. На плече у него – видавшая виды гармонь, почти сросшаяся с ним. ПЕРФИШКА подходит к МАТИЦЕ.

 

ПЕРФИШКА. Что, опять сапожники дерутся?

МАТИЦА. Як всегда.

ПЕРФИШКА (хихикнул). Люби жену, как душу, а тряси – как грушу, да?

МАТИЦА. Ему бы не сапожничать, а в полицейском участке работать.

ПЕРФИШКА. Он скоро её ножом распорет, помяни мое слово. Сапожным ножом! Устанет возиться да этаким манером сразу и кончит всю музыку.

ЧИЖИК. Кончил уже! (Срывается с места и бежит за угол дома. БУБЕНЧИК – за ним. Оттуда они наблюдают за дальнейшими событиями.)

ПЕРФИШКА. Сам дьявол не разберет, что это такое… Он пьян?

ЧИЖИК (из-за угла дома). Нет… еще не пил сегодня.

ПЕРФИШКА. Ну, тогда… он просто сумасшедший! (Плюет и направляется к воротам.) Гораздо лучше, когда генерала хоронят...

МАТИЦА. Это почему?

ПЕРФИШКА. Музыка играет! (Хохочет и уходит со двора.)

 

Из дверей сапожницкой появляется ГРИГОРИЙ ОРЛОВ. МАТИЦА  возвращается на свое место «на дровах».

 

МАТИЦА (насмешливо взглянув на ОРЛОВА). Трагик!

 

ОРЛОВУ около тридцати. Он широк в плечах, мускулистый, взгляд горящий и беспокойный. Сейчас он в разорванной рыжей рубахе, с растрепанными волосами, в руках – картуз. Исподлобья, с налитыми кровью глазами, оглядев двор, направляется к «дровам». Садится рядом с МАТИЦЕЙ, рукавом рубахи вытирает потное лицо.

 

ОРЛОВ. Что, подслушивала?

МАТИЦА. Робыть мне больше нечего. И что нового я услышу? Ха-ха…

ОРЛОВ. Ваша сестра все норовит человека в руки взять… руки связать. (Кричит в сторону сапожницкой.) Меня не обойдешь, я тебе не поддамся, ты так и знай!

МАТИЦА. Не надоело тебе еще, Гришка? Четвертый год уже Плевну здесь устраиваете…

ОРЛОВ. Неча меня учить (хватает одной рукой МАТИЦУ за коленку). Лучше – рубь дай!

МАТИЦА. Чего же ты не заработал, гэрой?

ОРЛОВ. А ты чё не заработала?

МАТИЦА. Третий день болею... Никуда не выхожу. Нога распухла и болит. Чем уж только не натирала, ничо не помагае… Сама сыжу без грошэй.

ЧИЖИК (из-за угла). Гриня, Гриня, спела дыня!

 

ОРЛОВ поднимает камень и бросает в ЧИЖИКА, но промахивается.

 

ОРЛОВ. Я ведь не для удовольствия бью... от тоски.

МАТИЦА. И отчего она завэлась в тоби, тоска эта?

ОРЛОВ. Судьба значит такая, Матица! Судьба и характер души… Родился я с беспокойством в сердце! Характер у меня такой… как пружина: нажмешь на него – дрожит… Не пойму чего хочу.

МАТИЦА. Женился тогда зачем?

ОРЛОВ. А черт его знает… (Смеётся.) По совести сказать, не надо бы.     В босяки бы лучше пойти! Они там, в конце улицы, в разрушенном доме живут... костры по ночам жгут, пьют… и поют.

МАТИЦА. Это куда полиция часто наведывается?

ОРЛОВ. Что им твоя полиция! Там хоть голодно, да свободно – ступай куда хочешь! Шагай по всей земле. Свободный человек – сам себе хозяин.

МАТИЦА. Другие живут – не жалуются. Копят грошыки, свои мастерские потом заводют... и живут, як господа.

ОРЛОВ. Да что вы все о деньгах да о деньгах? Словно сговорились все! Меня и бедность моя полусытая устраивает… Много ли ты других, этаких удачливых-то, видала? (Смотрит на МАТИЦУ, она молчит.) То-то! (Поднимается и направляется со двора.) Ладно, я скоро.

МАТИЦА. Жду и тоскую без тебя! Ха-ха…

 

 

СЦЕНА  2

 

Двор. День. «На дровах», как обычно, сидит МАТИЦА. Достает из сапога начатую четвертную, отхлебывает из бутылки и ставит рядом. По черной лестнице во двор спускается ИЛЬЯ. Он худощав, строен, волосы темные и прямые. Во всей его фигуре есть что-то прямое, непреклонное. Черты лица правильные, взгляд пытливый, изучающий. Одет бедно, но опрятно. На вид ему лет двадцать пять, он выглядит старше своих лет.

 

МАТИЦА. О, Илья! Гулять?

ИЛЬЯ. Не знаю… Ты, я вижу, похмеляешься?

МАТИЦА. Вчера был сороковой день, как схоронили Перфишкину жинку, ну мы с ним и… помянули.

ИЛЬЯ. Да, слышал я, как вы пели всю ночь, хохотали…

МАТИЦА. А что – слезы лить? Просто хорошо, что отмучилась… Стилькы лит болеть! Смерть для неё была счастьем. Так что радовались мы

законно. Перед смертью Авдотья взяла с меня слово, что я буду за Машкой присматривать и… (ухмыльнулась) и не пущу её по своей «дорожке». А Машка така дохла, блида… Ей нельзя жить (кивает на правый полуподвал) в этой… ями… Перфишка совсем за ней не смотрит. Пойдет играть на свадьбу, потом его нет по два-три дня… А Машка сидит голодная. Забув, пьяныця, що у него дитя малое растет! Подкармливаю её иногда, когда что-нибудь в кармане зазвенит… Я уже спрашивала знакомых кухарок – нет ли места где для девочки? Ничего нет… Продай, говорят, так ей будет лучше! Дадут ей денег и квартиру, оденут… (Взглянув на помрачневшего ИЛЬЮ.) Это бывает. Иной богатый, когда уже станет хилым и его уже не любят бабы даром… тогда такой мерзюга покупает себе девочку.

ИЛЬЯ. Лучше уж ей жить голодной и чистой, чем…

МАТИЦА (хохотнула). Чем поганой и голодной?.. Да, Илья... может и твоя правда. Что же будет з дивчыною?(Пауза.) Илья, купи мне немножко еды... какой-нибудь… Ты добрый, Илюша, не откажи. Бачыш, я уже неделю не работаю, в доме ни копийкы… И нога у меня еще болит, никак не проходит. Еле спустилась… Не могу сидеть наверху, я там задыхаюсь. Купишь?

ИЛЬЯ. Ладно. Я сейчас… (уходит в сторону трактира).

МАТИЦА. Все деньги на курево уходят. Но не могу кынуть. Эта гадость – последняя радость, что у меня осталась… Илья хороший, жалостливый. А вокруг все такие обозленные… Как хорошо было в детстве, пид Полтавою! Вечером все збыралыся на лугу и всегда что-то интересное рассказывали, веселились, спивалы обязательно… Сколько праздников ризных було, засиживались до свитанку… (поет тихонько)

 

Ой визьму я крисэлэчко,

Сяду край виконця,

Ищэ очи нэ дрималы,

А вжэ сходыть сонцэ.

 

Из-за угла появляется ИЛЬЯ с тарелкой. Остановился, слушает.

 

Хоч дримайтэ, нэ дримайтэ –

Нэ будэтэ спаты,

Дэсь поихав мий мылэнькый

Иншои шукаты…

 

Цвитэ тэрен, цвитэ тэрэн,

А цвит опадае.

Хто в любови нэ знаеться –

Той горя нэ знае… *

 

(Плачет.) Ой, матинко ридная, колы б ты мэнэ такую бачыла!..

ИЛЬЯ Хорошо поешь. Песня красивая, грустная… только я слов не понимаю.

МАТИЦА. Да тут и понимать нечего… (Махнув рукой.) Все песни поются об одном – что русские, что хохлацкие…

ИЛЬЯ. Подойдет? (Ставит перед МАТИЦЕЙ тарелку.)

________________________________________

 

* украинская народная песня «Цвiте терен».

МАТИЦА. Он еще спрашивает! Спаситель ты мой… (хочет обнять ИЛЬЮ, но тот отстраняется). Слушай, Илья, а здорово же ты вытянулся! Плечи, стать… я как-то и не заметила. Совсем уже взрослый… почти мужик! Скоро дивкы за тобой стадами бегать будут! (Смеётся.) Ну и как тебе работается?

ИЛЬЯ. Хорошо. Целый день хожу по городу, людей рассматриваю… Все такие разные. Интересно! Товар у меня галантерейный – легкий, чистый… Вот по вечерам худо… тоскливо. Пойти некуда!

МАТИЦА. Да, веселья у нас тут не много, як кит наплакав. Пьют и дерутся. Бьються та пьють.

ИЛЬЯ. Матица, а как ты из Малороссии к нам попала? И имя у тебя такое странное…

МАТИЦА (вздохнув, ухмыльнулась). Та-а... зманыв мэнэ одын москаль с голубыми глазами... як нэбо. Родила ему дочь. Переезжали из города в город. Потим дочка вмэрла... и он меня бросил. Чего я только не пережила! Все как у всех, красавчик, как у всех... (Махнув рукой.) Рассказывать долго, да слушать нечего! (Продолжает есть.) Я помню тебя еще вот таким (жест), когда ты с дедом Еремеем ходил по городу и тряпкы збырав... Ты еще шелковый платок мне подарил, почти новый. Помнишь?

ИЛЬЯ. Нет.

МАТИЦА (смеётся). Да, да, я его сохранила. Потим покажу... (Делает глоток из бутылки. Засмеялась.) Ты маленьким такой сурьёзный был. Да и сейчас серьёзный, не то (широкий жест), что все эти! Люблю сурьёзных… а не этих зубоскалов, пустых людей... Поди уж лет пять, как нет Деда Еремея?

ИЛЬЯ. Уже восемь.

МАТИЦА. Очень любил тебя Дед Еремей. Жалел. Да, был у тебя заступник…

 

 

ВОСПОМИНАНИЕ ИЛЬИ

 

Бедно обставленная кухонька Деда Еремея в доме Пушкарева: стол, топчан, два стула, шкаф; перед шкафом дверь, ведущая в спальню. Из узкого окна в комнату проникает неяркий дневной свет. Из спальни доносятся приглушенные неразборчивые голоса. В комнату вбегает ИЛЬЯ, останавливается на пороге и прислушивается к голосам. Тихонько, крадучись, он подходит к двери спальни, приседает на корточки и смотрит в замочную скважину. Проходит минута-другая, затем слышен вскрик и долгий продолжительный кашель. ИЛЬЯ отскакивает от двери, в растерянности прячется за шкаф. Дверь открывается, из спальни выходят буфетчик ПЕТР ФИЛИМОНОВ и ТЕРЕНТИЙ, дядя Ильи. ФИЛИМОНОВ прячет увесистый сверток за пазуху, ТЕРЕНТИЙ – иголку с ниткой в нагрудный карман. Разговаривают полушепотом.

ФИЛИМОНОВ. Говорил тебе, дурья голова, держи всегда наготове иголку с ниткой! Так нет, разиня… Хорошо, у меня с собой была! (Замахнулся на ТЕРЕНТИЯ.) Ух, ты!..

ТЕРЕНТИЙ (оглядываясь на дверь спальни). Может это...

ФИЛИМОНОВ. Дурак, старику уже никто не поможет... (Оглядываясь на дверь.) Терёха, сваливаем отсюда по-быстрому… Я выйду первый, а ты – погодя. Потом приходи в трактир… погодя… чтобы не вместе, понял? (ТЕРЕНТИЙ кивает, ФИЛИМОНОВ выходит.)

 

ТЕРЕНТИЙ подходит к двери спальни, прислушивается, испугано крестится и, прошептав «Царствие небесное!», тихонько выскальзывает из кухни. Спустя минуту из-за шкафа выходит ИЛЬЯ. Испуганно подходит к двери спальни, тихонько её отворяет и, вглядываясь в мрак комнаты, несмело входит. Через мгновенье ИЛЬЯ вводит, почти несет на себе, беспомощного ДЕДА ЕРЕМЕЯ и усаживает его за стол. ДЕД ЕРЕМЕЙ – седой, сухонький старичок с добродушным, почти детским, лицом и добрыми карими глазами. Он одет в светлую полотняную одежду, босой.

 

ДЕД ЕРЕМЕЙ (обнимая ИЛЬЮ). Ильюша, это ты?.. Родной мой… Воды! (Кашляет, трет грудь.) Горит здесь!.. (ИЛЬЯ берет со стола алюминиевую кружку и, зачерпнув воды из ведра, подает ДЕДУ ЕРЕМЕЮ.) Украли… черти! (Отпивает из кружки мелкими глотками, кашляет, говорит с трудом.) Как вороны… черные!.. Много я накопил, Ильюша, за пятьдесят-то лет… Отказывал себе во всем, не доедал годами… не пропил ни гроша. Всю жизнь собирал, копейка к копеечке! (Кашляет.) Господи, все мечтал свезти их к себе в Михайловку, отдать на храм… эта земля взрастила, воспитала меня… человеком. Нужны людям божьи храмы, убежище для человеков… Вороны! Кш-ш! (Начинает бредить.) Кш-ш, вороны! Кш-ш… Прочь!.. Это богово. Не моги! Не смейте… Это на храм. Кш-ш!.. Вороны… (Трет грудь.) Господь меру знает! Ничего-о-о… (Падает на пол, он мертв.)

ИЛЬЯ (остолбенев, стоит у ног ДЕДА ЕРЕМЕЯ). Господи!.. (Испуганно крестится, читает молитву.)

 

ИЛЬЯ растерянно стоит без движения посреди кухни. За окном – сумерки, по стеклу дробно стучит мелкий дождь. Свет гаснет.

 

Двор. МАТИЦА сидит «на дровах» одна. Делает глоток из бутылки. Закуривает.

 

МАТИЦА. Подумать только, прошло всего сорок дней… а об Авдотье уж никто и не помнит. Все забыли. Вот так и я: умру и все забудут, что жила в этом доме… там, на чердаке. Що жыла на ций зэмли… Позабудут уже к девятому дню! Зачем жила, зачем мучилась? Не понимаю… (Пауза.) Хорошо все-таки похоронили Перфишкину жену. По-человечески… А вот у меня никого нэмае. Хто мэнэ поховае?.. Я – сырота! (Смеётся.) Да и пусть… закопают, дэ захочуть. Пусть хоть в Волгу бросят. Мне это уже будет совсем не интересно! Нэ цикаво… (Делает глоток из бутылки, тяжело вздыхает.) Вот жизнь прошла, умирать скоро... а меня так нихто и нэ любыв... никогда! Мама только... когда-то.

 

 

СЦЕНА  3

 

Комнаты Якова, сына трактирщика Петра Филимонова. Отец живет отдельно, в другом крыле дома, рядом с трактиром. Две двери: справа – на лестницу, в глубине – в две маленькие комнатки. Комната – бедная, обставлена скромно, даже аскетично: старый диван, стол, стулья, буфет, этажерка с книгами. В углу несколько икон, перед ними зажжена лампадка. На стене – небольшая копия «Аленушки» В.Васнецова. Входит ИЛЬЯ вместе с ПАВЛОМ. На вид ПАВЛУ чуть более двадцати: худой, лицо задорное, взгляд колючий, насмешливый. Он в поношенном сюртуке, красной косоворотке и начищенных сапогах. Картуз со сломанным козырьком молодецки сдвинут на ухо.

 

ИЛЬЯ (кричит). Яков! Яков, смотри, кого я тебе привел!

 

Из внутренних комнат выходит ЯКОВ. Это худощавый, миловидный, несколько сутулый юноша, светло-русые волосы спадают на плечи. У него большие печальные глаза, в них навсегда застыло горькое недоумение. По пугливому лицу ЯКОВА всегда можно догадаться, о чем он думает.

 

ЯКОВ (широко улыбаясь). Ба! Павлуха Грачёв! Ну, здравствуй… (Пожимают друг другу руки.)

ПАВЕЛ (осматриваясь вокруг, смеётся). Комната Якова – все одинаково! Только ты как-то изменился… лицо совсем страдальческое, как на иконах. (Заглядывает ЯКОВУ за спину.) Смотрю, нет ли там белых крыльев! (Хохочет.)

ИЛЬЯ. Иду по улице, гляжу – Пашка! Глазам не верю!

ЯКОВ. Никогда не заходишь к нам. Загордился?

ИЛЬЯ. Совсем забыл нас. Не чужие, чай…

ПАВЕЛ. Не сердись ты… Я тут хворал недавно, почти три месяца в больнице провалялся, так меня вообще никто не навестил за это время.

ИЛЬЯ. Чем хворал?

ПАВЕЛ. Брюшным тифом. Лежишь один-одинешенек все дни и ночи... время тянется. И некого кликнуть на помощь!.. Спасибо доктору, книжки приносил читать.

ИЛЬЯ. Книжки-то хорошие?

ПАВЕЛ. Да-а! Все чаще стихи: Лермонтов, Некрасов, Фет, Надсон… читаю, будто молоко пью. Бывают стихи такие, брат, словно девушка целует!

ИЛЬЯ (улыбаясь). Ты, небось, и сам… сочиняешь?

ПАВЕЛ (смутившись). Ну-у… немного.

ЯКОВ. Прочел бы.

ПАВЕЛ. Помню плохо. Только одни концы да начала вертятся на языке… Работаю я сейчас. Из типографии, знаете, вырваться трудно. Привязан к ней, как телок на веревке, а там всегда все срочно, все аврально...

ИЛЬЯ. Яков, согрей самовар.

ПАВЕЛ. Пускай в чае черти хвосты моют!

ИЛЬЯ. Ну… тогда… (Посмотрел на ЯКОВА.) Яшка, доставай. Видишь – гость в доме!

ЯКОВ (смешавшись). Илья, ты о чем? У меня ничего нет.

ИЛЬЯ. Я даже знаю место, где у тебя спрятано. У нас, Павел – новость! Яшка пить начал. Вот так... Скоро во всем доме не останется ни одного трезвого. На Яшку и Машку была последняя надежда!

ПАВЕЛ. Ах, Яшка, значит, водку пьянствуешь?! Дети еще не пьют?.. (Хохочет.) Грудные?

ИЛЬЯ (ЯКОВУ, с угрозой). Сам принесешь или мне сходить?

 

ЯКОВ быстро исчезает за дверью. ПАВЕЛ и ИЛЬЯ громко хохочут.

 

ПАВЕЛ. А Машка где?

ИЛЬЯ. Наверное, в богадельню пошла. Ей там щей дадут и всего… Матица теперь ей помогает.

 

Появляется ЯКОВ, ставит на стол бутылку водки и скудную закуску. ИЛЬЯ достает из буфета стопки.

 

ИЛЬЯ. Яшка, ты сегодня еще не употреблял?

ЯКОВ. Илья, прекрати. Павел еще подумает… Разве я пью? Когда отец зовет в трактир торговать, рюмки две-три хвачу. Так… для храбрости! Боюсь я батю…

ПАВЕЛ (улыбаясь). Как я рад вас видеть… действительно давненько у вас не был. Словно в детство вернулся!

 

ИЛЬЯ разливает водку по стопкам, предварительно посмотрев бутылку на свет. Все трое разбирают стопки.

 

ИЛЬЯ. Ну, за встречу! (Все пьют, закусывают.)

ПАВЕЛ (ИЛЬЕ). А ты рыбой все торгуешь?

ИЛЬЯ. Да нет, давно бросил. Случилась история… Пришлось сказать хозяину, что приказчики воруют. Хозяин двух выгнал, а меня похвалил… А дня через два, взял и… рассчитал меня.

ЯКОВ. Наверное, пожалел, что приказчиков выгнал! Ха-ха-ха… (Смеётся вместе с ПАВЛОМ.)

ИЛЬЯ. «Очень уж ты дерзок!» – сказал мне хозяин. Смирения во мне не нашел. Ха-ха… «Ты парень грамотный, неглупый, неленивый… это твои  козыри! Но язык – враг твой» – сказал мне купец Строганов. У меня, как я понял, своего мнения не должно быть. Честность моя не нужна, лишняя в деле.

(Смеётся.) Вот и остался я со своими козырями на улице… Да нет худа без добра! Дядька Терентий купил мне деревянный короб и мануфактуры разной. И уже третий год я разносчик.

ЯКОВ (ухмыляется). Пашка, ты бы видел! Идет по улице, как пароход по Волге, рассекая людскую толпу. Ящик на груди и кричит: «Мыло, шпильки, булавки, нитки, ленты!..»  

ПАВЕЛ. А под лентами что? Похабные карточки? Ха-ха...

ИЛЬЯ. Дурак! Мне и без них хорошо!.. Плывешь себе в людской толпе свободно и легко. Рядом грохочут телеги с товаром, лошади фыркают, катятся экипажи, несутся пролетки, бегут гимназисты, молодая хорошенькая прислуга спешит по лавкам… вокруг шумно, суетливо, весело. Главное – сам себе хозяин! Хочу – торгую, хочу – чай в трактире пью. С белым хлебом, не спеша, на чистой скатерти… Глазею на окна, на витрины магазинов, освещенных внутри так ярко, будто в них торгуют солнечными лучами летних дней…

ПАВЕЛ (улыбаясь). Ты, я вижу, тоже поэт!

ИЛЬЯ (наполняет стопки). Выпьем за поэзию?

ПАВЕЛ. Знаешь, иной раз стих как хлыстнет тебя прямо по сердцу! Словно искру высечет, так и вспыхнешь весь…

 

Друзья  пьют и закусывают. Стук в дверь. На пороге появляется МАША – худенькая, стройная девушка, почти ребенок, с русыми вьющимися волосами. Она в бирюзовом платье, с маленьким белым воротничком.

 

МАША. Ой, Павел… Какая картина! Прямо – «Троица»! Вы опять вместе, как раньше… Боже, как я рада!

ПАВЕЛ. Малявка! Как ты выросла! Совсем уже девушка… Не веришь больше в аистов и капусту? Ха-ха-ха…

МАША (улыбаясь). Поумнела.

ПАВЕЛ. Что, и в куклы не играешь?

МАША (смеётся). Ну, ежели ты кукла, так я поиграю!

ПАВЕЛ. Ты еще не родила?

МАША. Дурак ты, Пашка!.. «У старинушки три сына: старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший – вовсе был дурак…» Младший – это ты! (Смеётся.)

ПАВЕЛ. А вот и нет! Илюха младше меня на полтора года, а Яков младше Ильи – на два… Значит, я старший сын! (Хохочет.) А дурак, выходит, Яшка! Ха-ха-ха…

ЯКОВ (с обидой). Не всем же генералами быть (посмотрев на сапоги ПАВЛА) в кожаных сапогах… Кому-то надо и двор мести!

ИЛЬЯ (к МАШЕ). А про братьев что это, стихи?

МАША. Это сказка про Конька-горбунка. Мне бабушка всегда на ночь читала, когда я маленькая была… Я раньше много знала, а сейчас все забыла. Вот только об этих троих и помню…

ПАВЕЛ. Про тебя, Илюха, точно. Средний – «так и сяк», да? (Смеётся.)

МАША Мне всегда было так жаль (смотрит на ЯКОВА, улыбается) младшего брата...

ПАВЕЛ. Яшка, а помнишь, как ты в старом дубе во дворе сделал часовню? Маленький образок и огарок свечи перед ним?

ИЛЬЯ. Мы засиживались там по вечерам, до ночи…

МАША (улыбаясь). И все картины будущего рисовали... о счастье мечтали! (Пауза.) Ты, Павел, был первым драчуном во дворе, одни шишки да ссадины... рубаха всегда рваная.

ЯКОВ. Потом дерево спилили, сухое было.

ПАВЕЛ. Тебе уже тогда в монастырь надо было уходить.

ЯКОВ. Кто бы пустил?! Меня и сейчас, взрослого-то, отец не пускает. Все бубнит: «Делай дело, делай… Мне, говорит, здесь книжник не нужен» Просил его: «Отдай меня в приказчики, в лавку, где иконами торгуют… Я иконы люблю.»  Ни в какую!.. А я ненавижу трактир. Пьют, едят, кричат, поют, дерутся, а потом целуются; все в табачном дыму, дышать нечем….похожи на полоумных. В праздник умоются, приоденутся... а рожи все равно те же, злые! То-о-ошно!.. Действительно, лучше бы мне в монастырь.

ПАВЕЛ. Простофиля! Чего спрашивать? Убежал бы… На паром – и за Волгу! Шел бы три дня и три ночи, до какого-нибудь монастыря и дошел бы.

ЯКОВ. Отец полицию науськает... Догонят.

ПАВЕЛ. Кто б тебя догнал?.. Сказал бы в монастыре, что сирота. Приняли бы без лишних расспросов.

ЯКОВ. Как то боязно… бежать.

ПАВЕЛ (махнув рукой). Эх, не жилец ты!

ИЛЬЯ (наполняет стопки). Не унывай, Яков! Унынье – грех, верно ведь, Паша?

ПАВЕЛ (хохочет). Самый тяжкий!

 

С криками «Прочь унынье!», «Не греши, Яшка!», юноши выпивают.

 

ПАВЕЛ (прислушиваясь к шуму за окном). Что это за крики?.. Вспомнил – супруги Орловы! Они все дерутся?

ЯКОВ. Сегодня ведь суббота. У них, как на станции – все по расписанию… Потом уйдет в трактир, вернется ночью… или вообще на следующий день.

МАША (грустно). У нас тут все по старому, Павел. Ничего не меняется. Единственное – мама недавно умерла… а так все, как всегда…

ЯКОВ. Мы с Машей скоро в монастырь уйдем.

ПАВЕЛ. Да, Маша, тебе либо в монашки, либо в гимназистки путь.           К жизни, видать, ты не приспособлена.

МАША. Учиться денег нет. Лучше в монастырь… подальше с этого двора. Стану монашкой и под черным платьем проживу жизнь кроткую, тихонько, как мышка.

ПАВЕЛ (подходит к этажерке). А вы все по-прежнему книжки читаете? Науки юношей пытают, да? (Смеётся.)

ЯКОВ. Только и радости!.. Знаешь, сколько мы Ильей перечитали? Ого-го!

ПАВЕЛ (рассматривает книги). Толстой, Лермонтов, «Мертвые души», «Сказки» братьев Гримм… Машка, это ты Якову перед сном читаешь? (Смеётся.) Хваленые писатели, вроде Толстого, не для меня. Что из того, что какой-то Иван Ильич захворал да помер, что здесь необычного?.. Некрасова не люблю. Неинтересно… совсем как настоящая жизнь. Я люблю жульнические романы – Ракамболь, Фиакр, Граф Монте-Кристо… (Берет с полки книгу, раскрывает.) М.Меньшиков «О любви». Ого! Кто это читает? Ты, Яков? (Читает первое, что попалось ему на глаза.) «Плотские потребности суть следствия нашего крайнего несовершенства… Высшее благо человека требует, чтобы тело было средством духа, и когда какая-нибудь телесная потребность вдруг становится целью существования, это уже предвестие гибели!» Ха-ха-ха!.. С.-Петербург, 1900 год. Совсем свежая! (Крутит в руках брошюру.) Напечатано очень скверно… (Ставит книгу обратно, берет другую.) Господи! O.Klinger «Die Menshen und die Russen». «Люди и русские»! Ха-ха… Я немного знаю по-немецки. (Вопросительно смотрит на ЯКОВА.) А это тебе зачем?

ЯКОВ. Кто-то в трактире забыл… я взял.

ПАВЕЛ. А Маркса нет? Говорят, очень интересно!

ЯКОВ. Зачем он мне? Пойди на фабрику, там эти книжечки ходят по рукам… тайно.

МАША. Говорят, там даже подпольный кружок действует.

ЯКОВ. Политические – мелкий народ, разум у них вывихнут книжками.  Не понимают они ничего в настоящей жизни… Не раз видел в трактире как партийные спорят друг с другом, у каждого из них одна цель – показать себя умнее другого.

ИЛЬЯ. Мне кажется, что спорить любят неудачники. Счастливые живут молча. Несчастным трудно сознаться, что они не умеют жить, вот они и говорят, кричат...

ПАВЕЛ (внимательно взглянув на ИЛЬЮ). Значит, ты счастлив?

 

ИЛЬЯ разливает водку, жестом приглашая всех к столу. Парни пьют и закусывают.

 

ИЛЬЯ. Это Яков все читает… а я стал отвыкать от книг. Недавно вот прочитал о пророке Заратустре, книга какого-то немца… забыл фамилию. Студент один дал почитать. Читаешь – одно, а в жизни глянешь – всё совсем другое! Не соединяется ничего… злит меня это очень.

ЯКОВ. Пока читаешь, словно в другом городе живешь… А закончишь – как с колокольни упал!

ПАВЕЛ. Да, посмотришь вокруг – радости мало... Каждый норовит тебя с дороги столкнуть, коли ему мешаешь. Все жадны, безжалостны… Люди – змеи, если правду сказать. Все язву норовят друг другу нанести.

ЯКОВ. В трактире один матрос вчера сказал: «Честные люди – живут на море, а на земле основалась одна только сволочь!»

ПАВЕЛ (ИЛЬЕ). И самое странное, что все обижают друг друга, не имея в том никакой надобности! Без пользы для себя… Просто так, ради удовольствия обидеть, унизить человека.

ЯКОВ (со слезами в голосе). Отец меня не любит…

ИЛЬЯ. Жулик он, батя твой!

ЯКОВ. Как же мне жить?

ИЛЬЯ. Время такое наступило… Жулик – человек нашего времени. Когда-то, в деревне у нас, таких не было. А сейчас их полно вокруг, куда ни обернись… Противно!

ПАВЕЛ. Ну, мне пора… Засиделся у вас.

ИЛЬЯ (ЯКОВУ). Я пройдусь, заодно и провожу Павла.

ЯКОВ. Машуня, поставь самовар!

ПАВЕЛ (МАШЕ). До свидания, милое создание – целоваться некогда!

 

МАША выходит, улыбнувшись ПАВЛУ. ПАВЕЛ прощается с ЯКОВОМ и вместе с ИЛЬЕЙ выходит.

 

ЯКОВ (один). Уйти бы куда-нибудь… И не возвращаться! (Прошелся по комнате, остановился у окна, смотрит на улицу.) В Петербурге это невозможно… (Почти кричит.) В Петербурге не позволяют гонять козлов по улицам! И выбрасывать из окон дохлых крыс!

 

 

СЦЕНА  4

 

Двор. Из дома выходят ИЛЬЯ и ПАВЕЛ.

 

ПАВЕЛ. Слушай, давай к Сидорихе зайдем. (Лукаво улыбаясь.) Ты там еще не был?

ИЛЬЯ. Нет. Слышал только об этом веселом доме. (Засмеялся.) Коротки, брат, наши с тобой дорожки!

ПАВЕЛ. Женщины, я тебе скажу, самое лучшее божье сочиненье… Вот порой как девицы на улицу выкатятся – гуляют в праздник или с работы, с гимназий… так у меня даже сердце дрожит! Господи боже, думаю, сколько их! И ведь каждая кого-нибудь любит, ну… еще не любит, так завтра полюбит, через месяц, все едино! Ты только подумай: что такое ночь?.. Все обнимаются, целуются. Это, знаешь, такое… такое… этого даже не назовешь никак. Это жизнь! Разве есть что-то лучше любви?

ИЛЬЯ. Так что, к Сидорихе?

ПАВЕЛ. Видишь ли… девушка там одна есть. Всю душу спалить может! Была она горничной у того доктора, что лечил меня. Ходил я к нему за книжками… Ну, придешь, сидишь... а она тут, прыгает, смеётся... И началось у нас с ней такое! Небо вспыхнуло! Нацелуемся – губы вспухнут! Будто птичкой в сердце мне влетела и поет там песни и поет…

ИЛЬЯ. Ну, а дальше что?

ПАВЕЛ. Застала нас жена докторова… черт бы её взял! Приревновала, сучка! Ну, шум, конечно, поднялся. Прогнали Верку… Она – ко мне. А я в ту пору без места был. Проели все, что дома было… до ниточки. Ну и сбежала она от меня… недели на две. Потом заявилась – одетая по-модному, с браслетом, с деньгами… Побил я её. Крепко.

ИЛЬЯ. Ушла?

ПАВЕЛ. Не-а… кабы ушла, я бы в омут головой. Прикипел я к ней, понимаешь? Говорит – или убей, или не тронь... «Не по карману я тебе, Паша – сказала. Но душа моя тебе навсегда принадлежит!» И бил я её... потом на коленях ползал, прощения просил... плакал. А что я могу? (Глубоко вздыхает.)  Как подумаю, что другие её целуют...

ИЛЬЯ. Бросить её не можешь?

ПАВЕЛ. Таких не бросают!

 

 

СЦЕНА  5

 

Красиво обставленная комната, оклеенная розовыми обоями. На окнах красные портьеры и кисейные занавески. В центе комнаты – круглый стол, на стене висит гитара. Стук в дверь. ВЕРА, невысокого роста, худенькая девушка, с копной светлых завитых волос, рассыпающихся по плечам, бежит к двери. Дверь открывается – в комнату входит ПАВЕЛ, за ним – ИЛЬЯ.

 

ВЕРА (бросается к ПАВЛУ, обнимает и целует его). Ну и  до-о-олго  же ты. Совсем забыл меня, негодник! (Заметив ИЛЬЮ.) Ой!

ПАВЕЛ. Это … товарищ мой… давний. Илья Лунев!

ВЕРА (протягивая руку) Здравствуйте!

 

ИЛЬЯ, не замечая протянутой руки, не отрывает взгляда от ВЕРЫ.

 

ПАВЕЛ. Ошарашила ты, Верка, парня. Смотри-ка, стоит перед тобой, как медведь перед медом… Ха-ха-ха!

ВЕРА (смеётся). Да разве?

ИЛЬЯ (долго жмет руку ВЕРЫ). Мы с Пашкой вместе росли, в одном дворе…

ВЕРА. Там у Волги, да? Мне Павлик рассказывал. (Высвобождает руку из рук ИЛЬИ.)

ПАВЕЛ.  Ты еще попробуй влюбись! Зарежу! (Хохочет.)

ИЛЬЯ (не отрывая взгляда от ВЕРЫ). Землю вы у меня из под ног вышибли красотой вашей.

ВЕРА. В ногах правды нет, Павел! (Засмеялась.) Боже, я хотела сказать – Илья… Проходите, располагайтесь! Ну что, чай пить будем?

ПАВЕЛ. Верунь, какой чай! Я товарища встретил, два года не видались! Попроси мадеры. Я угощаю!

ВЕРА. Я сейчас (посмотрела в зеркало и, поправив волосы, вышла).

ПАВЕЛ (радостно, кивнув в сторону двери). Ну, как тебе Верка моя? (ИЛЬЯ молча разводит руками.) То-то! Теперь ты меня понимаешь?.. (Поглядывая на дверь, полушепотом.) Здесь – особенное заведение. Васса Сидоровна, хозяйка, дает девушкам квартиру, кормит и берет за это пятьдесят целковых с каждой. Девушек немного, пять или шесть… Ну, конечно, вино держит бабушка Васса, пиво, конфеты… Я здесь к «Мадере» пристрастился, оно не сладкое, а с такой приятной горчинкой. Девушек Сидориха ничем не стесняет: хочешь – гуляй, хочешь – дома сиди. Только полсотни в месяц – пожалуй ей… Девушки дорогие, им эти деньги легко достать. Тут есть одна, Олимпиада, меньше четвертной не ходит.

ИЛЬЯ. Ну, а твоя почем?

ПАВЕЛ (смутившись). Н-не знаю. Тоже, наверное, дорого…

 

Дверь открывается, входит ВЕРА, в руках у неё поднос с вином, конфетами, колбасой и хлебом.

 

ПАВЕЛ. Вот это да! Верунь, а стаканчики?

ВЕРА (смеётся). Стаканчики? Ха-ха… (Начинает петь, направляясь к маленькому шкафчику; достает стаканы, протирает их салфеткой.)

Стаканчики граненые

Упали со стола,

Упали и разбилися,

Разбилась жизнь моя.

 

ПАВЕЛ снимает со стены гитару, садится и подпевает ВЕРЕ, которая задорно поет, накрывая на стол.

 

Мне, бедному, стаканчиков

Граненых не собрать,

И некому тоски своей

И горя рассказать.

 

Не бьется сердце бедное,

И одинок я вновь.

Прощай же, радость светлая,

Прощай, моя любовь! *

 

Все радостно смеются, ПАВЕЛ разливает вино, они поднимают стаканы с золотистой жидкостью высоко над головой, чокаются.

 

ВЕРА. За знакомство!

ИЛЬЯ. За дружбу!

ПАВЕЛ. За встречу! (Выпивает залпом. Смотрит на ВЕРУ, любуясь.) Как вижу тебя – будто в солнышке купаюсь… И про все забываю! Хорошо жить, такую красоту любя. Хорошо, когда вижу тебя…

ИЛЬЯ (смеётся). Это – уже стихи?

ВЕРА. Пашка, славно как!

ИЛЬЯ (наклонившись к ВЕРЕ). Может быть, на брудершафт, а?

ПАВЕЛ. Эй, Илья, будет тебе! Поостынь. Свою заведи…

ВЕРА (смеётся, глядя на сконфуженного ИЛЬЮ). Да хорошую!

ИЛЬЯ (ВЕРЕ, вздохнув). Лучше вас – бог не даст!

ВЕРА. Ну, не говорите про то, чего не знаете.

ПАВЕЛ (ИЛЬЕ). Понимаешь, одних любовь разрушает, толкает на ложь, на воровство, на преступление. Другие – в любви становятся лучше, красивее, да просто – сильнее! Одних она толкает в бездну…

ВЕРА. А других прямо в небо, да?.. (Радостно смеётся.)

ИЛЬЯ. Первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… Я тебя, Павел, сегодня просто заново открыл. Вот прямо говорю – завидую!

ВЕРА. Какой вы хороший, Илья…

ИЛЬЯ. Я вам так скажу: будь у меня денег много, тысяча… вам двоим бы все и отдал. Нате, примите, сделайте милость! Ради вашей любви… Потому, чувствую, что дело ваше с душой, дело ваше чистое.

ПАВЕЛ (сияя от радости). Эх, черт меня съешь! Хорошо жить на свете, когда люди – как дети! Ловко я угодил душе твоей, что привел сюда, Илюша?.. Выпьем, брат!

 

Все пьют и закусывают. ПАВЕЛ достает из кармана газету, раскрывает её, показывает ИЛЬЕ и ВЕРЕ.

____________________________________________________

 

* «Стаканчики граненые», старинная песня, с напева О.Макаровой

 

Я сегодня в «Вестнике» прочитал… (Хохочет.) В Мариуполе одна вдова, купчиха, за матроса-негра замуж вышла. Негр православие принял и теперь в церкви на клиросе тенором поет! Каково?!.

 

За столом – взрыв хохота. ПАВЕЛ берет гитару. Раздается стук в дверь и голос из-за двери: «Вера, можно?»

 

ВЕРА. Входите, не заперто!

 

Входит ОЛИППИАДА. Это стройная, красивая молодая женщина, она в вишневом платье, на плечах – платок, на шее – нитка жемчуга. Волосы нежно-золотистого цвета, уложены на голове в косу.

 

О, Липа! Входи!

ЛИПА. Сижу у себя одна, а тут у тебя, слышу, смех и песни… Ничего?

ВЕРА. Проходи, садись… Что стоишь, как чужая?

ЛИПА (взглянув на букет в вазе). Боже, Вера, сухие цветы?! Это же к несчастью!

ВЕРА. Да? А я так люблю грустить, когда смотрю на них.

ЛИПА (смотрит на ИЛЬЮ). Выбрось немедленно.

ВЕРА. Ладно, ладно… Слушаюсь, господин полковник!

 

ВЕРА берет вазу и выходит. ЛИПА, смерив взглядом ИЛЬЮ с головы до ног, засмеялась.

 

ИЛЬЯ. Я, что… такой смешной?

ЛИПА. Нет, нет, извините… это я о своем.

ПАВЕЛ. Ха-ха, о девичьем!

ИЛЬЯ. У вас такие снежинки в глазах, когда смеётесь... Мне нравится!

ЛИПА. А вы не очень торопитесь, молодой человек? Просто де Грие какой-то… Но я не Манон! Она была какая-то… слишком легкомысленная.

ИЛЬЯ (не отрывая глаз от ЛИПЫ). А мне как раз и нравятся серьезные… девушки.

ВЕРА (входит с пустой вазой). Ну что, познакомились?.. Это – Илья, Пашкин приятель… вместе росли. А это – Липа, ближайшая моя подруга.

ЛИПА (к ИЛЬЕ). Признайтесь, вам же скучно с ними? Они тут любезничают, а вам завидно, да?..

ИЛЬЯ (улыбаясь). Нет, с ними не скучно.

ЛИПА. А жаль!

ПАВЕЛ. Кажется, самое время выпить. Липа, за тебя!

 

ПАВЕЛ разливает вино по стаканам. Все пьют. ИЛЬЯ, не отрываясь, смотрит на ЛИПУ.

ЛИПА. Знаешь, Павел, «Мадеру» я тоже очень люблю! (Отвернувшись от ИЛЬИ, к ВЕРЕ.) Была я вчера, Верка, у всенощной в нашем женском монастыре и такую там клироканшу видела. Ах! Чудная девочка, невероятная… Я стояла рядом, даже заплакала. И думала: почему я не ушла в монастырь?.. А собиралась.

ИЛЬЯ. Поверю я вам! Ха-ха… Монастырь совсем не для вас!

 

ЛИПА разворачивается, шутя бьет ИЛЬЮ платком по лицу, затем опять поворачивается к ВЕРЕ.

 

ЛИПА. А знаешь, Вер, я вот все думаю: идти мне к Полуэктову или нет?

ВЕРА. Не знаю, Липа, не знаю.

ЛИПА. Может пойти… Он старый, но все-таки – богатый. А  жа-а-адный! Я прошу, чтоб он положил на меня в банк пять тысяч и платил мне полтораста в месяц, он же твердит – три и сто…

ВЕРА. Липа, давай не сейчас… не будем об этом.

ЛИПА. Павел, дай гитару! Что ты сидишь с ней, как на поминках? (Берет у ПАВЛА гитару.) Я тут на днях один романс выучила. Очень уж он мне по душе… (Настраивает гитару и начинает петь.)

Снился мне сад в подвенечном уборе,

В этом саду мы сидели вдвоем,

Звезды на небе, звезды на море,

Звезды и в сердце моем.

 

Листьев ли шепот иль ветра порывы,

Чуткой душою я жадно ловлю.

Взоры глубоки, уста молчаливы:

Милый, о милый, люблю.

 

ЛИПА, улыбаясь, пристально смотрит на ИЛЬЮ.

 

Тени и грезы плывут на просторе,

Счастье и радость разлиты кругом.

Звезды на небе, звезды на море,

Звезды и в сердце моем.*

 

Присутствующие дружно и громко аплодируют.

 

(к ИЛЬЕ.) Ну-с, молодой человек, давайте разговаривать! Вы мне нравитесь, у вас хорошее лицо, да судя по всему – вы тоже серьезный… Вы кто?

ИЛЬЯ. Разносчик.

________________________________________________

 

* Романс «Звезды на небе», сл. Е.Дитерихс, муз. Б.Борисова

ЛИПА. Да-а?.. А я думала, служите в банке. Меня в последнее время – только банки интересуют! (Хохочет.) Или вы, по крайней мере – приказчик… в каком-нибудь хорошем магазине.

ИЛЬЯ (наклонившись очень близко к ЛИПЕ, шумно вдыхает). В парфюмерном, да? (Смеётся.)

ЛИПА. Я чистоту люблю.

ИЛЬЯ. И я.

ЛИПА. А вы, юноша, догадливый?

ИЛЬЯ. Как это?

ЛИПА. Вы что, не понимаете, что мешаете своему товарищу? Нет еще? (Смеётся.)

ИЛЬЯ (конфузясь). Да… я сейчас уйду.

ЛИПА. Вера, можно я утащу его?

ВЕРА (засмеялась). Тащи, коли пойдет!

ИЛЬЯ. Куда?

ПАВЕЛ. Иди, гупый, пока зовут. Ну, ты и дура-а-ак!

ЛИПА. Верка, ищи меня завтра в Волге! Если любовь несчастной окажется… (Хохочет. Берет ИЛЬЮ за руку. Вдруг – очень серьезно.) Вы – дикий, а я – капризная и упрямая очень. Если захочу погасить солнце – так влезу на самую высокую крышу и буду дуть на него… дуть, пока не выдохнусь, пока не испущу последнего дыхания. Видишь, какая я, мой каприз! (Ухватив ИЛЬЮ за руку, кружит с ним по комнате и, смеясь, увлекает за собой.)

 

 

СЦЕНА  6

 

Большая комната, в которой живет Илья Лунев вместе со своим дядей, Терентием, который служит в трактире у Филимонова. Комната, находящаяся рядом с трактиром, из-за тонкой стены слышен трактирный гул хмельных голосов. ТЕРЕНТИЙ ходит по комнате и, собирая вещи, складывает их в полотняную котомку. Ему около пятидесяти, остатки волос и жидкая бороденка – грязно-светлого цвета. Одет бедно и невзрачно. Если внимательно присмотреться к нему, можно заметить горб. Входит ИЛЬЯ, бросает куртку на кровать, долго наблюдает за суетящимся ТЕРЕНТИЕМ.

 

ИЛЬЯ. Уже собираешься?

ТЕРЕНТИЙ (улыбаясь). Да. Недолго нам осталось жить вместе… дня два-три. Вот распогодится и уйду я… хочется к Рождеству попасть в Киев. Говорят, там такое благолепие – купола, купола… монастырей много.

ИЛЬЯ. Стало быть, уходишь…

ТЕРЕНТИЙ (лицо его светится радостью). Господи, ухожу, наконец!      К угодникам! Как из темницы на свет божий лезу.

ИЛЬЯ. Тогда я тоже уйду из этого чертова дома, от Петрухи твоего.

ТЕРЕНТИЙ. Зачем? Ты можешь перебраться к Якову, там у него комната пустует.

ИЛЬЯ. Нет, нет, прочь отсюда! Здесь невозможно жить нормальному человеку – грязь, теснота, склоки… Сниму себе комнатку – маленькую, светлую, чистую… и буду жить один.

ТЕРЕНТИЙ (таинственно). Расстаемся мы Илюша… стало быть… значит…

ИЛЬЯ. Да не юли ты, говори уж прямо.

ТЕРЕНТИЙ. Прямо? (Вполголоса.) Понимаешь, нелегко… накопил я тут денег… немного… (ИЛЬЯ злобно засмеялся.) Ты чего?

ИЛЬЯ. Ну, ну… накопил ты денег?

ТЕРЕНТИЙ (часто мигая глазами). Да, так вот… ну, значит… двести я решился в монастырь дать. Сто – тебе….

ИЛЬЯ. Не возьму я твоих краденых денег!

 

ТЕРЕНТИЙ медленно опускается на стул; он весь съежился, в глазах – испуг.

 

Что смотришь? Думаешь, я ничего не знаю? В замочную скважину все видел… (Кричит.) Все! Глаз его, кротких и удивленных, никогда мне не забыть! Он даже кричать не мог от растерянности. Видел я, как Петруха подушку рвал …а ты её потом в спешке зашить не мог. Руки дрожали.

ТЕРЕНТИЙ. Христом Богом клянусь, мы к нему даже не прикасались!

ИЛЬЯ. Человека можно убить и не прикасаясь к нему… Душегубы!

ТЕРЕНТИЙ (крестится). Господи Иисусе! Мы столько лет вместе… Как отца твоего, брата моего Николая, отправили в Сибирь… почитай лет двадцать! Ты, сирота, мне как сын был… Ведь это я для тебя, для судьбы твоей на грех решился… Возьми деньги!

ИЛЬЯ (насмешливо). Да-а! Со счетами в руках, значит, к Богу идешь?.. Просил я тебя дедушкины деньги воровать, а?

ТЕРЕНТИЙ. Илюша! Ведь и родить тебя ты тоже не просил.

ИЛЬЯ (долго смотрит на ТЕРЕНТИЯ). Вот что… возьми с собой Машку. Она сейчас в таком возрасте… а тут кабак, Петруха её тискает, мужики грязные… щиплют её, лапают… И все такое. Понимаешь?

ТЕРЕНТИЙ (отмахнувшись от ИЛЬИ). Куда-а  ей!

ИЛЬЯ. Дом этот проклятый для всех! Вроде западни. Пусть она уйдет… может и не воротится.

ТЕРЕНТИЙ. Да куда же мне её?

ИЛЬЯ. Возьми! И сотню мою возьми на неё… Мне твоих подлых денег не надо! А она за тебя помолится… молитва её невинная – много значит.

ТЕРЕНТИЙ. Да, много значит… подумать надо… (Бросается к ИЛЬЕ.) Илюша, Христа ради, возьми деньги! Ради души моей спасенья! Господь греха мне не развяжет, коли не возьмешь…

ИЛЬЯ. Неужто Петруха тебе только триста рулей выделил? У дедушки денег много было. Очень много! (Плюет.) Да противно мне ваши деньги считать, грязные они… Не возьму я твоих денег. Не заслужил дед Еремей такого конца своего. Он добрый был, всегда детей во дворе угощал, всех подкармливал… Это он мне вместо отца был, а не ты! (Выбегает из комнаты, громко хлопнув дверью.)

 

 

СЦЕНА  7

 

У Олимпиады. Комната очень похожа на комнату Веры, только кровать шире да подороже. Большое зеркало. На столе – букет желтых хризантем. ЛИПА лежит в постели. ИЛЬЯ сидит рядом с рубашкой в руках.

 

ЛИПА. Сколько уже мы с тобой?

ИЛЬЯ. Видишь – опять осень… Почти год, значит.

ЛИПА. Да, я вчера в саду последние цветы собрала.

ИЛЬЯ. Скоро снег пойдет. (Долго смотрит на ЛИПУ.) Ты сегодня какая-то странная, молчаливая…

ЛИПА. Любить надо безмолвно.

ИЛЬЯ. Чтобы не лгать?

ЛИПА. Молчание – не ложь. (Вздыхает.) Я часто молчу, иногда по два дня кряду. Они тут – в дверь стучат, суетятся… (Пауза.) Молчание – правда! Это слова – ложь… люди врут словами. (Нежно обнимает ИЛЬЮ.) Всегда любила смотреть на тебя спящего. Сижу и смотрю. Во сне человек очень хорош, такой простой… дышит и улыбается. И больше ничего. Лицо у тебя такое бывает, совсем как у ребенка…

ИЛЬЯ. Значит… праздник у тебя сегодня, да? Что же ты не веселишься? Позвать Веру?

ЛИПА. Нет, не надо… Бывают такие дни… когда очень грустно. Просто так, без всякой причины.

ИЛЬЯ. И что – дает Полуэктов пять тысяч?

ЛИПА. Дает. Куда ж ему деваться-то? Возил меня сегодня на Покровскую улицу. Квартиру показывал. На полу ковры толстые, мебель, обитая зеленым плюшем, пианино... Я тебе записку пришлю, когда можно будет придти. (Ворошит и целует его волосы.) На следующей неделе и перееду… Уеду, наконец, я от Сидорихи. Даже не верится… Дай гитару. Грустно мне что-то сегодня. (ИЛЬЯ берет гитару и передает её ОЛИМПИАДЕ. Настроив гитару, она поет.)

Пара гнедых, запряженных зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид,

Вечно бредете вы мелкой рысцою,

Вечно куда-то ваш кучер спешит.

Были когда-то и вы рысаками

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарилась с вами,

Пара гнедых! Пара гнедых!

 

Грек из Одессы и жид из Варшавы,

Юный корнет и седой генерал –

Каждый искал в ней любви и забавы

И на груди у неё засыпал.

Где же они, в какой новой богине,

Ищут теперь идеалов своих?

Вы, только вы, и верны ей доныне,

Пара гнедых! Пара гнедых!

 

Тихо туманное утро в столице,

По улице медленно дроги ползут,

В гробе сосновом останки блудницы

Пара гнедых еле-еле везут.

Кто ж провожает её на кладбище?

Нет у неё ни друзей, ни родных,

Несколько только оборванных нищих…

Ах, пара гнедых! Пара гнедых!*

Бывает, проснешься утром (глубоко вздыхает) и подумаешь… что напрасно проснулся.

ИЛЬЯ. Как хорошо ты поешь!

ЛИПА (со слезами на глазах). Что ж, видно судьба у меня такая… Неужто я должна покорно отдавать себя в руки всех, кто меня хочет? Неужели только из-за того, что Бог наградил меня красотой, я должна всю жизнь отдавать её теперь каждому, кто потребует, даже если он мне противен?

ИЛЬЯ (обнимает и целует ЛИПУ). Я готов слушать тебя бесконечно. Особенно грустные песни.

ЛИПА. Мой каприз! Ты мне нравишься все больше и больше. Пашка тебе в младшие братья годится, хоть он и старше… Они с Верой (кивает в сторону соседней комнаты) еще дети. У тебя сердце твердое, надежное... вижу, что если чего захочешь – добьешься. Я – такая же! (Обнимает ИЛЬЮ.) Набросилась я на тебя, да? Это – голод, голод по счастью... Может, в тебе и скрыто мое счастье? (Смеётся.) Которое я искала всю жизнь… (Подходит к зеркалу. Долго смотрит на себя.) Старею я, Илья… Кабы мне твои лета! В твои годы совсем глупая была. Это с годами-то я поумнела… (Пауза.) Будь я помоложе – вышла бы за тебя замуж. Вдвоем мы бы так разыграли нашу жизнь! Как по нотам... как оперу итальянскую!

__________________________________________________________

 

* Романс «Пара гнедых», сл. А.Апухтина, обработка С. Донаурова (1870-е г.)

 

ИЛЬЯ (поднимается с кровати, надевает рубаху, подходит к ЛИПЕ и обнимает её). Давай холодного чаю выпьем?

ЛИПА. Давай!

 

ИЛЬЯ садится за стол и разливает чай.

 

(Достает из шкатулки серьги и примеряет.) Как я тебе? Ну, что ты хмуришься? (Смеётся.) Ты что – ревнуешь?

ИЛЬЯ. Что за детские вопросы?

ЛИПА (садясь за стол). Мы же с тобой – дети. Бывшие, правда…

ИЛЬЯ (злобно). Встречу его – башку оторву.

ЛИПА (хохочет). Погоди, пусть сначала денег даст!.. Что ты, глупенький, сердишься? Люблю я только тебя, сам знаешь! Мне сейчас тридцать два, к тридцати пяти у меня тысяч десять будет. Тогда я дам старику по шапке, прогоню с глаз и – буду свободна… Вот тогда мы и заживем с тобой! Учись у меня жить, мой серьезный каприз!

ИЛЬЯ. Верится с трудом.

ЛИПА (вдруг, серьезно). Дай бог пережить тебе юность твою. Не ошибись, не делай глупостей, не ходи не на ту улицу… Юность – самая страшная в жизни пора. Сколько раз я хотела на себя руки наложить. Потом… после двадцати пяти легче станет. А до этого… все, что будет – надо пережить. Желаю тебе! (Берет стакан, «чокается» с головой ИЛЬИ.) Советую – сердцу воли не давай! Гуляй себе без оглядки, а там: кашку слопал – чашку об пол!.. Главное – сердцем ни к кому не привязывайся… Пропадешь.

ИЛЬЯ. Кто-то тут говорил, что слова – ложь?

 

ЛИПА не дает ИЛЬЕ говорить, целует.

 

ИЛЬЯ (целует ЛИПУ). Ласточка ты моя…

ЛИПА. Почему – ласточка?

ИЛЬЯ. Ну… ласточки такие самостоятельные, независимые… Сами по себе. В ласточке чувствуется какое-то достоинство!

ЛИПА (долго смотрит на ИЛЬЮ, гладит его волосы). Знаешь… мне порой кажется, что когда-то, очень давно… в какой-то прошлой жизни, я была твоей нянькой… нет, нет – матерью! (Хохочет, обнимая и целуя ИЛЬЮ.)

 

 

СЦЕНА  8

 

Трактир. Большой трехстворчатый буфет, на полках – бутылки, посуда, коробки и проч. Перед буфетом – стойка, на ней попыхивает самовар.             С правой стороны – дверь, ведущая в небольшую комнатку-кладовку. За стойкой возвышается ПЕТР ФИЛИМОНОВ. Это крепкого телосложения коренастый мужчина с круглым розовым лицом, маленькими хитрыми глазками и тоненькими усиками; на голове – остатки молодецкой шевелюры. На нем свободная ситцевая рубаха и кожаные блестящие сапоги с мелким набором. Рядом, у стойки, стоит ПЕРФИШКА, он отхлебывает из граненого стакана водку, закусывая огурцом, и разговаривает с хозяином. За одним из столов сидят несколько мужчин простецкого вида. В трактир быстро входит, почти вбегает, ИЛЬЯ и стремительно направляется к стойке.

 

ФИЛИМОНОВ (насмешливо). А-а, купец!

ИЛЬЯ (резко). Где он? (Молчание.) Где Яков, я спрашиваю?

 

ФИЛИМОНОВ делает несколько шагов, загораживая собой дверь в кладовую.

 

ИЛЬЯ. Отойди прочь!

ФИЛИМОНОВ (выпучив глаза). Что-о?..

ИЛЬЯ. Пусти!

ФИЛИМОНОВ. Незачем тебе водиться с Яковом. Ты вообще давно здесь…

ИЛЬЯ. Скотина! (Неожиданно бьет ФИЛИМОНОВА в переносицу.)

 

ПЕТР ФИЛИМОНОВ с криком падает за прилавок. Все в трактире вскочили и замерли в растерянности. ФИЛИМОНОВ стонет и рычит за прилавком. ПЕРФИШКА бросается к трактирщику и помогает ему подняться. ФИЛИМОНОВ весь красный, из носа течет кровь.

 

ФИЛИМОНОВ. Ты, ты… выродок, что ты себе позволяешь! Гадёныш… безродный!

 

ФИЛИМОНОВ берет с прилавка полотенце и подносит к носу, запрокидывает голову. ИЛЬЯ делает шаг по направлению к двери, в это мгновенье она открывается и на пороге появляется ЯКОВ, поддерживаемый МАТИЦЕЙ. Рубаха его изорвана, голова перевязана куском серой материи, на которой проступает кровь; правый глаз опух и затек, губа разбита и тоже кровоточит. Он еле передвигается.

 

МАТИЦА (виновато взглянув на ФИЛИМОНОВА). Не смогла я его удержать.

ФИЛИМОНОВ (указывая на ИЛЬЮ). Я его не трогал… не трогал. Все свидетели!

ЯКОВ (делает несколько шагов навстречу ИЛЬЕ, при каждом шаге вскрикивает и стонет). Илюша! Какое счастье… что ты пришел. Уведи меня отсюда… голубчик! (Падает без чувств.)

 

ИЛЬЯ и ПЕРФИШКА бросаются к ЯКОВУ, поднимают его и осторожно перекладывают на скамейку справа от трактирной стойки. МАТИЦА смочив  полотенце, осторожно прикладывает его поочередно к глазу и губам ЯКОВА.

 

ИЛЬЯ (метнув взгляд на ФИЛИМОНОВА). Вор и душегуб! Ну, кто у тебя следующий?..

ФИЛИМОНОВ (его глаза наливаются кровью). Полиция! Надо полицию крикнуть!

ИЛЬЯ. Вот, вот, полиция должна увидеть, как ты сына своего изуродовал!

ЯКОВ (придя в себя, с мольбой смотрит на ИЛЬЮ). Он меня здесь держит… не отпускает. (По лицу его текут слезы.)

МАТИЦА (вздыхает). Поплачь, поплачь… тебе легче станет. Хорошо, когда человек плакать умеет… Ах, сирота ты моя, горемычная! (Поправляет повязку на голове ЯКОВА, тот вскрикивает.) Зовсим щэ дитя.

ЯКОВ (говорит с трудом, едва слышно). За что он меня… так? Не могу я больше с ним жить… Удавлюсь.

МАТИЦА. Якый изверг… Быты дитэй сталы, ироды!

ФИЛИМОНОВ (с ненавистью глядя на ИЛЬЮ). Разбойник! Перекати-поле!

ИЛЬЯ (оглядывая всех вокруг). Вы все знаете Петруху Филимонова, знаете, что он первый мошенник на улице… А кто скажет худо про его сына? Вот вам сын – избитый лежит, едва живой… может, на всю жизнь изувеченный.

МАТИЦА. Места живого нэма!. Кровь все не останавливается. Боюсь я…

ИЛЬЯ. И что, его отцу за это ничего не будет? А?.. Я же только один раз в харю ему заехал – и меня за это осудят, да?.. (Зло смеётся.) Это что, по правде? И так во всем: одному – полная воля, а другим не смей и бровью шевельнуть! Такова, значит, правда в этом мире, да?

ФИЛИМОНОВ. Я полиции не боюсь… Это мой сын и мое это дело!

ИЛЬЯ. Ты, небось, завтра еще и в церковь пойдешь?..

ФИЛИМОНОВ (кричит). Вон из моего дома!

ЯКОВ. Воды!

 

ПЕРФИШКА набирает воды в стакан, подходит к ЯКОВУ, приподнимает его за плечи и помогает пить.

 

ЯКОВ (хрипит). Дышать не могу, больно. Илюша, голубчик, увези меня из этого дома… из этого мира…

МАТИЦА (ИЛЬЕ). Смотри – глаз совсем заплыл, голова разбита, губа распухла, можэ и рэбра зломани…

ИЛЬЯ. Его в больницу надо отвезти. (Кричит.) Слышишь, ты?

ФИЛИМОНОВ (тихо и смиренно). Не кричи. В больницу нельзя – огласка…. Мне это не фасон.

ИЛЬЯ. Подлец! Это же сын твой?

ФИЛИМОНОВ. Не кричи! Ну, того… он, поди, притворяется.

ИЛЬЯ (с ненавистью глядя на ФИЛИМОНОВА, передразнивает его). Вам икорки? Нет?.. Или селедочкой закусите… Вам за пять копеек иль за десять? Тьфу! (Плюет.) Ненавижу! (Протягивает ПЕРФИШКЕ несколько монет.) Держи деньги. Беги на улицу и быстро найди извозчика! Я отвезу его в больницу… Матица, одевай Якова, быстро!

ФИЛИМОНОВ (бормочет). Не чужой человек бил – отец родной… Меня в юности не так еще мяли.

 

 

СЦЕНА  9

 

Комната Веры. ПАВЕЛ сидит за столом и, листает синюю тетрадку, попивает вино из бутылки; рядом стоит пустой стакан. В дверь стучат, затем в приоткрывшейся двери появляется голова ИЛЬИ.

 

ПАВЕЛ (обрадовавшись). О, Илюха, заходи! Молодец, что зашел! Если гора не идет к Магомету, значит… (Бросается к ИЛЬЕ, обнимает его, тащит к столу.) Садись!

ИЛЬЯ (оглядываясь по сторонам). А где Вера?

ПАВЕЛ. Я заместо её! Могу тебя обслужить… (Хохочет. Смотрит на часы.) Скоро придет.

ИЛЬЯ. У Липы заперто. Не знаешь, где она?

ПАВЕЛ. А нету… И не будет больше! (Смотрит на озадаченное лицо ИЛЬИ и хохочет.) Да не пугайся ты так! Вот записку тебе оставила. Там адрес. Просила снести тебе… а ты вот и сам явился. Третий день как переехала, Полуэктов ей  ра-а-аскошную квартиру снял… Эх, кабы мне денег. Купил бы деревеньку, да и жил бы помаленьку!

ИЛЬЯ (берет записку, читает, складывает её и прячет в карман). Говорила она мне. Просто забыл я.

ПАВЕЛ (наливает себе вина, находит чистый стакан, наполняет его и протягивает ИЛЬЕ). Держи! (Чокается с ИЛЬЕЙ, выпивает. Напевает «Стаканчики».) «Не бьется сердце бедное, и одинок я вновь. Прощай же, радость светлая, прощай моя любовь!...» Не боись, все будет хорошо… по-прежнему. Я Липу знаю!

ИЛЬЯ (кивает на синюю тетрадь). Ты что, пишешь?.. Почитай.

ПАВЕЛ. Да здесь все старое. Новое не пишется… Я как-то разомлел здесь с Верой... в голове – никаких мыслей. (Листает тетрадь.) Погоди, сейчас вспомню. У меня стихов в башке – как пчел в улье… так и жужжат! Нашел. (Кладет раскрытую тетрадь перед собой на стол.) Только я смешные сочиняю. Про свою жизнь… (начинает читать, не глядя в тетрадь).

Тому на свете тяжело,

Кто сердце чуткое имеет,

Кто всюду видит ложь и зло,

Но правды высказать не смеет;

Кто в омут бедствий погружен

И неразумною толпою

Невежд лукавых окружен –

Невежд с их совестью слепою;

Кто в мире одиноко... одинок... (Заглядывает в тетрадь.)

Кто в мире одинок живет

И видит – правду презирают

И крику правды не внимают,

Когда он песню запоет...

 

ИЛЬЯ с удивлением долго смотрит на ПАВЛА, молчит.

 

ПАВЕЛ. Мне постоянно кажется, что живу я на заднем дворе. Вот с детства – на заднем дворе, с выходом на черную лестницу... А жизнь летит, проходит. Я ночи напролет думаю – отчего моя жизнь скомкалась? Оттого, что я Верку полюбил, да?.. (ИЛЬЯ молча разводит руками.) Вот бегаю туда- сюда… вдоль и поперек жизни. Похоже, нет мне в ней места... Эх, не к месту мы с тобой, Илюха, родились!

ИЛЬЯ. Уж и не знаю: не к месту, или не ко времени... Творится что-то мудрёное. Давит нас всех жизнь и давит... (Вздыхает.) Ходим мы все по земле, словно с колокольчиками на шее, как швейцарские коровы какие-то, а не люди.

ПАВЕЛ (закрывает тетрадь). Вот… все больше такие у меня. Я ведь не Лермонтов. Он долго учился, а я что?! (Засмеялся.)

ИЛЬЯ. Знаешь – а хорошо!

ПАВЕЛ (ликуя). Что, и вправду… нравится?

ИЛЬЯ (улыбаясь). Чудило!.. Стану я врать. Прочти еще что-нибудь.

ПАВЕЛ. Сейчас вспомню... (читает, забыв о тетради).

Помню, помню, мальчик я босой

В лодке колыхался над волнами,

Девушка с распущенной косой

Мои губы трогала губами.

 

Иволга поет над родником,

Иволга в малиннике тоскует.

Отчего родился босяком,

Кто и как мне это растолкует?

 

Ветви я к груди своей прижму,

Вспомню вдруг про юность и удачу,

Иволгу с малинника спугну,

Засмеюсь от счастья и заплачу!

ПАВЕЛ. Что так смотришь на меня?.. Не веришь, что мои?

ИЛЬЯ (улыбнувшись). Коли твои – молодчина! Меня просто за сердце взяло.

ПАВЕЛ. Вот подучусь немного… Буду писать – держись только!

ИЛЬЯ. Чеши давай!

ПАВЕЛ. Кабы мне ума!.. Образование у меня из острога, арестантское. Пять лет бродяжничал, за это – в острог. Я во многих острогах побывал, в разных городах…там к господам и прилип. И барышни тоже были… настоящие… по-французски говорили. Я им камеры убирал. Они-то и выучили меня… Читать теперь могу сутками. Но больше всего люблю стихи. (Разливает вино по стаканам. Посмотрел на ИЛЬЮ.) Ты чего лыбишься?

ИЛЬЯ (смеётся, взяв стакан со стола). Я вот о чем подумал: отца твоего в Сибирь сослали за то, что мамку твою из ревности убил… моего за то, что поджог в деревне устроил, отомстить кому-то хотел. Ха-ха… Меня в деревне на улице дети так и дразнили в детстве – «каторжное семя». Мы с тобой, Пашка, арестантские дети!

ПАВЕЛ. Как-то не думал об этом… Какое родство у нас с тобой обнаружилось! Ха-ха… (Хохочет.) За это стоит выпить! (Они смеются и пьют. ПАВЕЛ взглянул на часы.)

ИЛЬЯ. Мы с тобой, считай, почти родственники! (Смеётся.)

ПАВЕЛ. Даже больше! (Задыхается от смеха.) Ой, ой, я сейчас умру!  Что-о-о  я придумал! (Говорит в паузах между приступами смеха.) Надо что-то подстроить…с Петрухой Филимоновым. Надо его…вместе с трактиром его – под статью подвести… И в Сибирь отправить! Ха-ха…

ИЛЬЯ (хлопает в ладоши). В Сибирь, в Сибирь… усибирим его! И тогда Яшка станет нашим третьим родственником, да? Законным. Ха-ха-ха… Арестантские дети!

ПАВЕЛ. Да, да, да… (Восстанавливает дыхание. Наполняет стаканы. Смотрит на часы.)

ИЛЬЯ. Что ты все на часы смотришь?

ПАВЕЛ. Верки долго нет.

ИЛЬЯ. Значит, скоро появится.

ПАВЕЛ (вскакивает из-за стола, почти кричит). Она должна была вернуться два часа тому! (Взглянув на ИЛЬЮ.) Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Но не могу я её бросить!.. (Вздыхает.) Бросают то, что не нужно. А мне она нужна… Её у меня вырывают! Чувствую это. Но я не уступлю… убью, но не отдам!

ИЛЬЯ. Ты замечаешь, что похаживают вокруг неё?

ПАВЕЛ. Да нет, не видно. Но я чувствую… (Начинает в нетерпении ходить по комнате.) Есть такая сила, которая хочет вырвать её из моих рук.  Эх, дъявол! Отец мой из-за бабы погиб и мне, видно, ту же долю оставил. (Подходит к столу, берет свой стакан и выпивает залпом.) Зарежу! Хвачу её по горлу ножичком… Я об неё все сердце свое обломал!

ИЛЬЯ (усаживая ПАВЛА на место). Не горячись! Это все фантазии. Ты всегда был большим выдумщиком. При том – отчаянным, сорви-голова…

ПАВЕЛ. Ты тоже – не робкого десятка… Помнишь, как под поезд бросался?

ИЛЬЯ. А-а… под товарняк?

ПАВЕЛ. Когда поезд идет под гору, сцепления вагонов туго натягиваются и они не могут тебя зацепить, потащить по рельсам…

ИЛЬЯ. Ты лежишь, распластавшись вдоль рельс, вжавшись со страха в шпалы, а над тобой грохочет тысячепудовый груз! Грохот и скрежет железа будто проникает тебе в кости.

ПАВЕЛ. Да, мы часто дурачились на железной дороге, демонстрируя друг перед другом свою смелость… Тогда нам так нравилось рисковать. Сейчас я даже за сотенную не лег бы!

ИЛЬЯ. Лежишь, не в силах подняться… тело становится легким, воздушным, кажется еще мгновение, еще немножко – и полетишь вослед поезду! До сих пор не могу этого забыть...

ПАВЕЛ (внимательно взглянув на ИЛЬЮ). Сколько же нам тогда лет-то было?

ИЛЬЯ. Лет по девять-десять… Тощие были, как щепки.

ПАВЕЛ. Есть что вспомнить! (Разливает вино по стаканам.) Не боись, я сейчас еще попрошу. (Поднимает стакан, чокается с ИЛЬЕЙ.) Ну, за железную дорогу! (Оба хохочут.)

 

За окном слышится шум подъехавшей тройки. Спустя минуту, в комнату вбегает запыхавшаяся  ВЕРА. Она очень веселая, шляпка съехала набок, волосы в беспорядке, в руках сверток.

 

ВЕРА (расплываясь в улыбке). Ой, у нас гости! И такие дороги-и-ие! (Подходит к ИЛЬЕ, обнимает и целует его.) Ну, здравствуй Илюша! Забыл, забыл меня!

ПАВЕЛ. Вера! Вера!

ВЕРА (подходит к столу, наливает в пустой стакан остатки вина). Ах, какие мы... (ИЛЬЕ.) Такой ревнивый стал, шагу нельзя ступить... Ревнует к каждому фонарю!

ПАВЕЛ. Я люблю тебя, Вера!

ВЕРА. «Люблю, люблю...» Заладил с утра до вечера. Люблю – а дальше что?.. Я молодая, я жить хочу!

ПАВЕЛ. Богатые купчики, офицеры, рестораны, тройки... подарки…

ВЕРА. Вот! (Разрывает сверток, демонстрирует красивую сумочку.) Сумочку подарили. Смотрите, какая прелесть!

ИЛЬЯ. Ой, смотри, Верочка, не закрутись в своей игре... Я слышал, из-за тебя даже кто-то стрелялся?

ВЕРА. А я почем знаю?.. Может и стрелялся! Не я же им пистолеты покупала?.. (Смеётся.) Меня даже в секунданты не приглашали!

ПАВЕЛ. Ты должна была вернуться два часа тому.

ВЕРА. Начинается! Опять попреки... (Почти кричит.) Мы же с тобой обо всем договорились, когда я вернулась! (Пьет вино, смеётся, напевает.)

Не бьется сердце бедное,

И одинок я вновь.

Прощай же, радость светлая,

Прощай, моя любовь...

ПАВЕЛ. Ой, Вера, не дразни меня... Меня судьба и так довольно дразнит.

ВЕРА (хохочет). Я жить хочу! Что мне у окна сидеть и плакать, как Аленушка у озера?.. Молодость проходит! Возьму от жизни, сколько успею... (К ИЛЬЕ.) Илья, неужели я для одного человека родилась?

ИЛЬЯ (идет к двери). Я в этом ничего не понимаю... Ну, прощавайте!

 

ИЛЬЯ, махнув рукой ПАВЛУ, быстро выходит. ВЕРА и ПАВЕЛ, стоя в разных концах комнаты, молча смотрят друг на друга.

 

 

СЦЕНА  10

 

Лестничная площадка перед новой квартирой  Олимпиады на Покровской улице. Вечер. Появляется ИЛЬЯ в полушубке и лисьей шапке. Долго не решается постучать.

 

ИЛЬЯ (стучит в дверь, прислушивается). Кто?.. Я!.. Олимпиада Даниловна дома?

 

Дверь распахивается. На пороге, в луче света – ВАСИЛИЙ ПОЛУЭКТОВ. Это мужчина лет шестидесяти, небольшого роста, лысый с жиденькой бородкой и оттопыренными усами. Глаза – темные и маленькие, сытые щеки лоснятся Он в дорогом малиновом халате; на шее – золотая цепь, на пальцах – перстни. Взгляд прищуренных глаз – смеющийся, ехидный, хитрый. В руках лампа.

 

ПОЛУЭКТОВ (пристально вглядываясь в ИЛЬЮ, говорит быстро и нараспев). А, добрый молодец! Отколь взялся? Где пропадал? Что так долго в гостях не бывал? (ИЛЬЯ стоит обескураженный, переминаясь с ноги на ногу.) Ну… кто таков?.. Чей будешь, а?

ИЛЬЯ (сняв шапку). Я… я разносчик.

ПОЛУЭКТОВ (елейно улыбаясь). Разносчик-молодчик! (Приблизив лампу к лицу ИЛЬИ.) Какой разносчик, какой, а?

ИЛЬЯ (смущаясь). Ну, мелочной разносчик… торгую духами, лентами… всякой мелочью…

ПОЛУЭКТОВ (хохотнув ехидно). Так, так… ленты-позументы? Да, да, да… Ленточки, душки… милые дружки? (Вдруг начинает петь.)

Ехал из ярмарки ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

Стал он на двор лошадей напоить,

Вздумал гульбою народ удивить.

(Улыбается, говорит не торопясь.) И чего же тебе надобно, разносчик юный?

ИЛЬЯ. Мне бы… Олимпиаду Даниловну.

ПОЛУЭКТОВ. А зачем она тебе, купец-молодец, а?

ИЛЬЯ. Мне… мне бы деньги с неё получить. За товар.

ПОЛУЭКТОВ (радостно расхохотался, будто ребенок). А-а-а, денежки, значит? Ха-ха ха… Должок-с? Ха-ха… Хорошо-о-о… (Опять запел.)

В красной рубашке, кудряв и румян,

Вышел на улицу весел и пьян.

Собрал он девок-красавиц в кружок,

Выхватил с звонкой казной кошелек.

(Улыбаясь, продолжает неспешно сладким елейным голосом.) А где ты, купец молодой, Олимпиаду Даниловну-то встречал? Как ты с ней познакомился, а?

ИЛЬЯ. Да просто очень... у церковной ограды. Она шла с воскресной службы... с подругой...

ПОЛУЭКТОВ (еще ближе приблизив лампу к лицу ИЛЬИ). А записочка где? Давай записочку!

ИЛЬЯ (отступив на шаг). Какую?

ПОЛУЭКТОВ (ядовито улыбаясь). От барина. От барина твово! Записочку к Олимпиаде Даниловне? Ну? Давай… я снесу ей. (Опять запел.)

К девке стыдливой купец пристает,

Обнял, целует и руки ей жмет...*

Ну, давай же, быстрее…

ЛИПА (появившись в дверях). Что тут у вас, Василий Гаврилыч?

ПОЛУЭКТОВ (подобострастно). Разносчик-с, вот явился! Должок-с имеет за вами, Василиса Прекрасная! Вы ленточки у него изволили-с брать…  А денежек-то – не платили? Хе-хе… Вот он и пришел-с…

ЛИПА (строго). Ты что, парень, не мог прийти в другое время?

ПОЛУЭКТОВ (взвизгнув). Да-с!.. Другого времени не нашел? Ходишь, когда не нужно… Осёл эдакий!

ЛИПА (спокойно). Не кричите, Василий Гаврилыч! Вам вредно… (Пристально глядя на ИЛЬЮ.) Сколько тебе следует, голубчик? Три рубля и

шестьдесят копеек, если я не ошибаюсь?

ПОЛУЭКТОВ (как на театре). Экий дурак! Это ты должен скакать за тридевять земель, в тридесятое царство и принести моей Василисе Прекрасной то, чего она пожелает: живой или мертвой воды, перо жар-птицы али доставить молодильных яблок! (ЛИПА прячет улыбку, наблюдая за ИЛЬЕЙ и

___________________________________________________

 

* «Ухарь-купец», сл. И.Никитина, муз. Я.Пригожего (1858 г.)

ПОЛУЭКТОВЫМ.) А ты, невежа, смеешь являться пред её царственные очи ночью и требовать какие-то жалкие три рубля!

 

ЛИПА, на мгновение исчезнув в глубине квартиры, опять появилась на пороге. Протягивает ИЛЬЕ деньги.

 

ЛИПА. Вот, парень, возьми. Сдачи не надо! Ха-ха-ха...

ПОЛУЭКТОВ (скалясь в улыбке, запел, злорадно поглядывая на ИЛЬЮ).

Позарастали стежки дорожки,

Где проходили милого ножки,

Позарастали мохом-травою,

Где мы гуляли милый с тобою.

ЛИПА (вдруг, взмахнув шалью, поддержала песню своим сильным, красивым голосом).

Нет у меня с той поры уж покою,

Видно гуляет милый с другою... *

ПОЛУЭКТОВ (целуя ОЛИМПИАДЕ руки). Позвольте-с, я сам… я сам запру-с. (ИЛЬЕ.) А ты ступай, голубчик, ступай. (Кричит.) Пошел вон!

ЛИПА (улыбается, но на глазах у неё заметны слезы). Ну, Василий Гаврилыч, вам ведь вредно…

 

Дверь захлопнулась. ИЛЬЯ, с деньгами в одной руке и шапкой в другой, стоит в растерянности перед дверью.

 

 

СЦЕНА  11

 

Комнаты Якова. Часы за стеной, во внутренних комнатах, бьют двенадцать раз. Полдень. На диване лежит ПЕРФИШКА. Рядом с ним гармонь. Входит ИЛЬЯ. ПЕРФИШКА вскакивает с дивана, суетится вокруг стола.

 

ИЛЬЯ. Перфишка, как там самовар?

ПЕРФИШКА. Давно тебя дожидается! (Выходит из комнаты.)

 

ИЛЬЯ снимает полушубок и шапку, бросает на стул. Подходит к окну и смотрит во двор. ПЕРФИШКА вносит самовар, мельтешит у стола, заваривая чай.

 

ПЕРФИШКА. Ну как там Яшка?

ИЛЬЯ. Спит. Его искупали, дали какой-то укол…

ПЕРФИШКА. Ну, слава Богу!

_________________________________________

 

* «Позарастали стежки-дорожки», русская народная песня

ИЛЬЯ. А с чего все началось? Чего это Петруха так озверел?

ПЕРФИШКА. Ты заметил, что Яшка начал попивать?

ИЛЬЯ. Да.

ПЕРФИШКА. Это на него совсем не похоже… Так вот вчера, видимо, Яшка выпил сверх нормы и… Сначала просил отпустить его в Киев, к угодникам: «Хочу, говорит, помолиться за тебя…» Представляешь? Петруха как рявкнет: «Я те помолюсь сичас!»  Яков опять за свое, а потом взял и бухнул прямо в глаза папаше: «Вор!»  Что-то про деда Еремея молол, я не расслышал… как без ума верещал. А Петруха – хвать его по зубам! Да за волосья, да ногами топтать, да всяко… Еле оттащили. Орал он до ужасти!.. А потом на меня как зыркнет! «Ты, говорит, гони Ильку… вон со двора!» (Разливает чай, садится за стол против ИЛЬИ, вздыхает.) Сегодня уже был здесь. Повторил все вчерашнее… про тебя. Он уверен, что это ты Якова супротив него настраиваешь. (Робко, смущаясь.) Илюша, ты бы куда-нибудь съехал, нашел себе комнатенку и жил бы там в мире. Понимаешь, пока твой дядька, горбун-то, мыл у Петрухи посуду в трактире, ты был вроде при нем. А теперь, когда Терентий по святым местам пошел, держать тебя здесь причины нету… Поверь, Ильюша, после давешнего, ого-го-о, житья тебе в этом доме не будет.

 

Пауза. ИЛЬЯ внимательно смотрит на ПЕРФИШКУ, тот заерзал на стуле.

 

Хотя дядька твой напрасно старается... Горбатого, я так думаю, в рай не пустют.

ИЛЬЯ. Ладно, сам разберусь. Ты мне лучше скажи где Машутка?

ПЕРФИШКА. А я почем знаю? Хе-хе… Чай не маленькая, не потеряется.

ИЛЬЯ. Перфишка, где твоя дочь?

ПЕРФИШКА (поет). «Про-пада-ла  его дочь, да-а  во самую во полночь…» (Виновато улыбается.)

ИЛЬЯ. Что ты мне рожи корчишь? Машка где?

ПЕРФИШКА. Да откуда мне знать, мил человек? С Матицей они куда-то ходят… комнаты убирать, кажись.

ИЛЬЯ. Матица сидит во дворе. И как-то подозрительно улыбается… У вас заперто. Третий день заперто и Машки нигде нет. (Встает, протянув руку через стол, хватает  ПЕРФИШКУ за рубаху и трясет его.) Врешь! Говори, не доводи меня до греха!.. Ты что, продал её, что ли?

ПЕРФИШКА. Продал? Ну, ну, скажешь такое. (Машет на ИЛЬЮ руками.) Просто… ну, просто… мы с Матицей её замуж выдали.

ИЛЬЯ (остолбенел, отпустил ПЕРФИШКУ). О господи! Да она ж совсем еще ребенок!.. Ей семнадцать, а на вид – так и четырнадцати много! (Ходит по комнате.) Черт, я так и знал! Разве уж все дозволено?.. (Грозно взглянул на ПЕРФИШКУ.) А как же совесть? Совесть у тебя ведь должна быть?!.

ПЕРФИШКА. А ты что, одолжить хочешь? (Примирительно.) Все по-людски вышло, не переживай… Посватался приличный человек… лавочник Зубов. У него жена недавно померла… Ему всего-то – пятьдесят три года!

ИЛЬЯ. Уйди с глаз моих.

ПЕРФИШКА. Встретил меня на улице, завел в трактир и говорит: «У меня двое детей... Дескать, надо им няньку… а нянька есть чужой человек в доме, воровать начнет и всякое такое. Уговори, мол, дочь-то…»  Матица и уговорила. Машка, умница, поняла все сразу... А куда ей деваться? Хуже бы вышло, но лучше – никогда!.. Вот мы все в два дня и окрутили.

ИЛЬЯ (сильно ударил кулаком по столу). С глаз уйди, я сказал!

ПЕРФИШКА (вскочил из-за стола, сделал два шага по направлению к двери и остановился). Нам с Матицей дано по трёшной… но только мы сразу эти деньги и пропили! Хе-хе… Ну и пьет эта Матица! Лошадь столько не выпьет… Но в России хороший человек – всегда пьяница! (Рассмеялся.)

ИЛЬЯ (спокойно). Ну, а ты теперь… как же?

ПЕРФИШКА. Я? Окончательно сопьюсь! Хе-хе… Когда Машка была не пристроена, я хоть стеснялся… что-то вроде совести у меня к ней было. А теперь я знаю, что она сыта, одета, обута. Значит, свободно займусь заливным пьянством… Пожертвуй, Илья Николаевич, пятак на построение косушки или шкалика сооружение… нутро горит.

ИЛЬЯ. Пройдоха ты, Перфишка! Странно… но в этом доме, мне порой кажется, что лучше тебя и человека нет.

ПЕРФИШКА (его голубые, жиденькие глазки засветились по-детски ясно). Ты шутишь?.. Больно уж мудрёно! Видно, не моим лбом сахар колоть… Пойду выпью, авось поумнею. (Одевается, берет гармонь.) Кабы я был богатый... я бы... бесплатный трактир устроил! Ей-богу! С музыкой... и чтобы хор пел. Приходи, пей, ешь, слушай песни... отводи душу! Бедняк человек... айда ко мне, в бесплатный трактир!

ИЛЬЯ (ищет деньги в карманах, находит). А ты молишься?.. Вот умрешь и бог тебя спросит: «Как жил ты, человек?»

ПЕРФИШКА. Хе-хе… я скажу: «Родился – мал, помер – пьян, ничего не помню!»  Русский человек живуч, крепок… Меня и мололи, и в щепы кололи, а я живу себе кукушкой, порхаю по трактирам… Организм мой, так сказать,  отравлен алкоголем. Но я всегда доволен миром... за это меня бог и любит. Взглянул он раз на меня, засмеялся и – махнул рукой!

 

 

СЦЕНА  12

 

Лавка Полуэктова. Небольшая комната до потолка забита старыми потемневшими антикварными вещами. Маленькая дверь в соседнюю комнату закрыта. ВАСИЛИЙ ПОЛУЭКТОВ стоит за прилавком и стамеской чистит раму иконы. Входит ИЛЬЯ, отряхивая с полушубка снег.

 

ИЛЬЯ (снимая шапку). Доброго здоровья… Можно?

ПОЛУЭКТОВ (зорко глянув на ИЛЬЮ). Чего надо?

ИЛЬЯ (на пороге). Не узнали меня?

ПОЛУЭКТОВ (не сводя глаз с ИЛЬИ). Может и узнал… Чего надо-то?

ИЛЬЯ. Монету купите, Василий Гаврилыч?

ПОЛУЭКТОВ. Покажи… разносчик юный.

 

ИЛЬЯ подходит к прилавку, долго ищет по карманам деньги.

 

Ну, скоро ты?

 

ИЛЬЯ достает несколько монет и кладет их на прилавок перед ПОЛУЭКТОВЫМ. Лавочник берет с полки увеличительное стекло и внимательно рассматривает деньги, наклонившись над ними.

 

Екатерининский. Анны… Павла… тоже крестовик… тридцать второго… Пес его знает, что это! (Одну монету возвращает ИЛЬЕ.) Эту не возьму, стертая вся… фальшивомонетчик юный! (Улыбнулся, взглянув на ИЛЬЮ, и опять, нагнувшись, принялся рассматривать монеты. Затем, открыв ящик конторки, что-то ищет там. Слышен звук монет.) Я вам сейчас, молодой человек…

 

ИЛЬЯ долго смотрит на лысину ПОЛУЭКТОВА, затем, вдруг, со всей силы бьет его кулаком в висок. ПОЛУЭКТОВ, отлетев к стене, ударился головой     о полку. Опомнившись, бросился всем телом на конторку, пытаясь грудью закрыть её.

 

ПОЛУЭКТОВ (полушепотом удивленно лепечет, заикаясь). Голубчик… голубчик…

ИЛЬЯ (ухватив ПОЛУЭКТОВА за шею, начинает душить его). Ах, ты мошенник... сволочь...

 

ПОЛУЭКТОВ что есть сил отбивается, пытаясь вырваться из крепких рук ИЛЬИ. Но с каждой минутой его сопротивление слабеет. Спустя минуту ИЛЬЯ отпускает старика, тот медленно оседает, пока не падает мертвым.

 

ИЛЬЯ оглянулся. В лавке – тихо и пусто. Дверь в соседнюю комнату по-прежнему закрыта. За окном идет густой снег. ИЛЬЯ, перегнувшись через прилавок, удивленно, будто впервые, посмотрел на мертвого менялу. Взглянув на входную дверь, быстро хватает из ящика кассы несколько пачек денег и прячет их за пазуху. Подняв с пола шапку, он молниеносно выскакивает из лавки. Снег за окном повалил с новой силой.

 

 

 

СЦЕНА  13

 

Комната в Кузнецких банях. Голые, грязно-зеленые стены. Посреди комнаты стоит стол с мраморной столешницей и несколько расшатанных стульев. В углу – большое зеркало, под ним лавка. Входит ОЛИМПИАДА в старом вытертом полушубке, по самые глаза замотана платком. Она тащит за руку ИЛЬЮ.

 

ИЛЬЯ (хохоча). Липа, это ты?! Ха-ха… Что за маскарад? Зачем ты вызвала меня в это дикое место? Кругом мужики пьяные, красные… девицы полуголые… пищат, тощие…

ЛИПА (разматывая платок). Никому не придет в голову искать меня в бане! (Шепотом.) За мной следят, дурачок… да и за тобой, наверняка… тоже.

ИЛЬЯ. Липа, я тебя не понимаю.

ЛИПА (глядит на ИЛЬЮ с умилением). Ну, мой каприз, скоро нас с тобою потащат к следователю.

ИЛЬЯ. Зачем?..

ЛИПА. Какой ты у меня непонятливый! (Заглянув в лицо ИЛЬИ.) Будто бы! (Шепотом.) У меня сегодня сыщик был.

ИЛЬЯ (сухо). Мне до твоих сыщиков никакого дела нет.

ЛИПА (ухмыльнулась). А-а! Обиделся, значит..? Ну, теперь не до этого… Послушай, вот что: вызовет тебя следователь, станет расспрашивать – говори правду! Когда ты со мной познакомился, часто ли у меня бывал, о чем говорили, какие (хихикнув) песни пели... Говори все, как было… все подробно. Слышишь?

ИЛЬЯ (улыбаясь). Слышу.

ЛИПА. Что смеешься? Еще рано нам смеяться… Спросят о старике – ты его не видал. Никогда! И не знаешь о нем, понимаешь?.. И вообще ты никогда даже не слыхал, что я у кого-то на содержании жила. Понял?

 

ИЛЬЯ долго и внимательно смотрит на ЛИПУ.

 

Что ты смотришь так... странно?

ИЛЬЯ. Скажи, а зачем я буду врать? Ведь я старика у тебя видел… (бросает шапку на стол, отодвигает стул и садится). Смотрел я на него тогда и думал: «Вот кто стоит на моей дороге, вот кто жизнь мою перешиб!»

ЛИПА (расстегивая пуговицы). Врешь! (Бросая полушубок на пол.) Врешь ты! Он на твоей дороге не стоял.

ИЛЬЯ. Это как же?

ЛИПА (хлопнув рукой по столу). Не стоял! Захотел бы – его и не было бы никогда… Не намекала ли я тебе, не говорила разве, что всегда могу прогнать его? А ты молчал. Только посмеивался… Ты ведь никогда по-человечески и не любил меня. Ты сам, по своей воле, спокойно делил меня с ним пополам.

ИЛЬЯ. Замолчи!

ЛИПА. А я не хочу молчать!.. Молоденький такой, здоровый… а что ты сделал? Сказал ты мне: «Ну, выбирай, Олимпиада – я или он!» Сказал ты это? Нет! Ты – кот, такой же, как все!

 

ИЛЬЯ вскакивает с места, сейчас они с ЛИПОЙ стоят друг против друга по обе стороны стола.

 

ИЛЬЯ. Как ты можешь…

ЛИПА. Что? Ударить хочешь? (Нервно смеется.) Ну – бей! Ударь! А я отворю дверь и крикну, что это ты Полуэктова убил. Ты – по моему уговору.

 

ИЛЬЯ несколько раз прошелся по комнате, подошел к лавке, сел и расхохотался.

 

Смейся, смейся, дьявол!.. Как только увидела тебя, подумала: «Вот он. Он мне поможет…»

ИЛЬЯ (смеётся). Думала, что я Иван-царевич, что ли?

 

ЛИПА, опустившись на стул, отвернулась от ИЛЬИ.

 

Липа! (Громче.) Липа! (ЛИПА сидит неподвижно.) Старика-то… я задушил.

ЛИПА (повернулась к ИЛЬЕ, кричит). Тише, дурак! (Опять отвернулась от ИЛЬИ.) Ну и  ду-ра-а-ак…

 

ИЛЬЯ подходит к ЛИПЕ, разворачивает её, падает на колени, пряча голову у неё на груди.

 

Зачем обижаешь меня?.. Я так обрадовалась, когда услышала, что его задавили.

ИЛЬЯ (поднимая голову). Липа, это – я! Это я задушил… ей-богу! Спроси меня сейчас – зачем? Не отвечу… Нашло на меня что-то… будто бес вселился.

ЛИПА (шепотом, оглядываясь по сторонам). Тише! Да, убийство дерзкое... средь бела дня, на такой людной улице! Все удивляются! И ушел – незамеченным…

ИЛЬЯ. Да… везет мне.

ЛИПА. Замолчи!.. Честно скажу, я очень рада, что его задавили. Всех бы их так… всех, кто меня касался. Только ты один – живой человек! За всю-то жизнь мою… длинную… первый раз такого встретила! (Прижимает голову ИЛЬИ к груди, целует.) Когда ты смотришь на меня так сердито… (засмеялась) Иван-царевич ты мой… чистенький мой… чувствую я паскудную жизнь свою и за это больше всего тебя люблю… за гордость люблю. (По лицу её текут слезы. Поднимает голову ИЛЬИ, целует его волосы, глаза, губы.) Знаю наверняка – красотой моей ты доволен, а сердцем меня не любишь… и осуждаешь меня. Не можешь мне жизнь мою простить. И старика тоже…

ИЛЬЯ. Не напоминай мне о нем. Что будет, то будет! Захочет бог наказать человека – он его везде настигнет… (Делает несколько шагов по комнате.) Я во всем виноват! (Садится на лавку у зеркала, обхватив голову руками.)

ЛИПА (садится рядом и обнимает ИЛЬЮ). Тише, тише, голубчик мой!

ИЛЬЯ. Вышло это – нечаянно. Видит Бог, я не хотел. Проходил случайно мимо его лавки... и захотелось вдруг взглянуть на его рожу. Вошел в лавку… А потом – вдруг! Как молния. Сам не помню, как все произошло… Дьявол толкнул, бог не заступился. Вот деньги я напрасно взял… Не надо бы. Эх!..

ЛИПА Что деньги взял – хорошо. Значит – грабеж! Без этого подумали бы, что ревность… Тогда бы и мне лишние хлопоты, понимаешь? (Встает, поднимает полушубок, начинает одеваться.) Что будет?!. Ничего не могу – ни думать, ни говорить… Надо нам уходить отсюда.

ИЛЬЯ. Каяться я не буду… Бог пусть накажет! Люди – не судьи… какие они судьи? Безгрешных людей я не знаю… не видал еще.

ЛИПА. Как же теперь, Илюша? Неужто пропадать? (ИЛЬЯ отрицательно качает головой.) Так ты… у следователя-то, говори все… все, как было у нас.

ИЛЬЯ. И скажу… Думаешь, за себя и постоять не сумею? Думаешь, из-за этого старикашки я в каторгу пойду? Не-е-ет, в этом деле я не весь! Не весь, понимаешь?

ЛИПА (завязывая платок, шепотом). Денег-то, небось, тысячи две?

ИЛЬЯ. Да. Две… с чем-то.

ЛИПА. И это не удалось! Бедненький…

ИЛЬЯ. Разве я ради денег, пойми? Погоди, я первый выйду. Мужчина всегда первым выходит.

ЛИПА. Скорее приходи ко мне. Скрываться нам не надо… Наоборот! Завтра же и приходи!

 

Обняв и поцеловав женщину, ИЛЬЯ выходит.

 

 

СЦЕНА  14

 

Кабинет следователя НАРОКОВА. Хозяин кабинета – моложавый человек в белоснежной рубашке, худой, коротко острижен, с аскетичным лицом; очки в золотой оправе мешают разглядеть его глаза. Окна занавешены тяжелыми зелеными портьерами. Большой стол покрыт малиновым сукном. Шкаф забит книгами. На стенах олеографии и несколько картин в рамах. Во всем – чистота и музейный порядок. На одной из картин изображен Христос. Зеленоватый сумрак комнаты насыщен запахом сигары. Входит ИЛЬЯ. Он в новом пиджаке, одет почти празднично. Начищенные сапоги сверкают. Молча поклонившись, останавливается на пороге.

 

НАРОКОВ. Здравствуйте! Проходите. (Указывая на стул.) Садитесь… сюда вот.

 

Присев на краешек стула, ИЛЬЯ рассматривает картины. НАРОКОВ снимает очки и начинает долго их протирать белоснежным платком, незаметно изучая гостя цепким взглядом.

 

НАРОКОВ (надевая очки). Ну-с… Лунев Илья Николаевич? Я не ошибаюсь?

ИЛЬЯ. Да. То есть – нет… не ошибаетесь.

НАРОКОВ. Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?

ИЛЬЯ. Нет.

НАРОКОВ (сдержав улыбку). Нет? А разве… Олимпиада Даниловна вам ничего не сообщала?

ИЛЬЯ. Нет. Я давно уже не видал её…

НАРОКОВ. И как давно?

ИЛЬЯ. Не знаю… Дней, наверное, восемь... девять, пожалуй.

НАРОКОВ. Ага-а! Так-с… А что, скажите, вы часто встречали у неё старика Полуэктова?

ИЛЬЯ (глядя прямо в глаза следователя). Это менялу-то, убитого?

НАРОКОВ. Вот, вот! Его…

ИЛЬЯ. Не встречал.

НАРОКОВ. М-м-м… никогда?

ИЛЬЯ. Нет, никогда.

НАРОКОВ (нервно постукивая пальцами по столу). Вам ведь было известно, что Олимпиада Даниловна была на содержании у Полуэктова?

ИЛЬЯ. На содержании?.. Впервые слышу.

НАРОКОВ. Да-с… она жила у него на содержании. (Улыбаясь.) По-моему, это – нехорошо!

ИЛЬЯ (глухо). Да… чего уж тут хорошего.

НАРОКОВ. Не правда ли? (Встает и делает несколько шагов по кабинету.) И давно вы знакомы с ней?

ИЛЬЯ. Года два, наверное… точно не помню.

НАРОКОВ (приблизившись к ИЛЬЕ). Значит, познакомились еще до её знакомства с Полуэктовым?

ИЛЬЯ (прямодушно улыбается, глядя прямо в глаза следователя). Как же я могу это знать, ежели того, что она… с покойником жила, совсем не знал?

 

НАРОКОВ расхаживает по кабинету, бросая на ИЛЬЮ, рассматривающего картины, быстрые взгляды.

 

НАРОКОВ. Вас, кажется, очень занимает эта картина?

ИЛЬЯ. Да. Куда это Христос идет?

НАРОКОВ. Видите ли… Христос сошел на землю и смотрит, как люди исполняют его благие заветы. Идет полем битвы, видит вокруг убитых людей, развалины домов, пожар, грабежи…

ИЛЬЯ. А с неба он что, разве этого не видит?

НАРОКОВ. М-м-м… Это написано для пущей наглядности… для того, чтобы показать несоответствие между нашей жизнью и учением Христа. (Неожиданно останавливается, быстро.) А не можете сказать, где вы были в четверг между двумя и тремя часами?

ИЛЬЯ. В четверг?.. В трактире. Чай пил.

НАРОКОВ. Ага-а!.. Где? В каком?

ИЛЬЯ. В «Плевне».

НАРОКОВ (приблизившись к ИЛЬЕ). Странно… почему вы так уверенно говорите, что именно в это время были в трактире? Странно…

ИЛЬЯ (улыбаясь, глядя прямо в глаза следователя). Просто перед тем, как в трактир зайти, я у полицейского на площади время спрашивал.

 

НАРОКОВ сел, забарабанив пальцами по столу и внимательно, изучающе, посмотрел на ИЛЬЮ.

 

Полицейский сказал мне, что был третий час… двадцать минут, что ли…

НАРОКОВ. Он вас знает?

ИЛЬЯ. Да. Думаю, если потребуется, он меня вспомнит.

НАРОКОВ. У вас нет своих часов?

ИЛЬЯ (улыбаясь). Нет… еще не заработал.

НАРОКОВ. Вы и раньше спрашивали у него о времени?

ИЛЬЯ. Ну-у… случалось.

НАРОКОВ. И долго вы сидели в «Плевне»?

ИЛЬЯ. Пока не закричали про убийство… Тогда все вскочили и побежали смотреть… на убитого.

НАРОКОВ. Прекрасно.

ИЛЬЯ. Ну… и я тоже… побежал со всеми.

НАРОКОВ. Видел вас кто-нибудь на улице, у лавки Полуэктова?

ИЛЬЯ. Да тот же полицейский и видел. Он еще гонял меня оттуда… толкнул крепко.

НАРОКОВ. Прекрасно, прекрасно… (Внезапно.) Вы о времени у полицейского спрашивали до убийства или позже?

ИЛЬЯ (простодушно улыбаясь). А как же я мог знать, когда его задушили?

НАРОКОВ (небрежно). А почем вы знаете, что его задушили?

ИЛЬЯ (отвечает сразу же). В толпе кто-то сказал.

НАРОКОВ (потирая белые худые руки). Да, да, прекрасно! Ве-ли-ко-леп-но… (Пауза. НАРОКОВ пишет.) Когда вы проходили в тот день по улице… не встречался ли вам человек высокого роста, в полушубке и черной барашковой шапке? Не припомните?

ИЛЬЯ. Кажись, нет…

НАРОКОВ (заканчивая писать.) Великолепно! Ну-с… прочитайте ваши показания и подпишите.

 

ИЛЬЯ, быстро пробежав глазами листок, подписывает.

 

НАРОКОВ (говорит, будто самому себе). Дело не в том, что все быстро забыли о Полуэктове и никому не жаль его… (Вдруг обращается прямо к ИЛЬЕ.) Возмутительно то, что все говорят только об убийце. Отвратительно, что весь город говорит о его ловкости, о его… геройстве! (Подвигает свой стул ближе к ИЛЬЕ.) Просто повезло парню… (внимательно смотрит в лицо ИЛЬИ). Ха-ха… Полуэктов отослал приказчика с товаром к заказчику. Всего минут на двадцать. И оставался в лавке один… (Подвигается еще ближе к ИЛЬЕ, к самому лицу его. Улыбаясь.) Но следствие еще не закончено. Оно ведь только сейчас началось… Вы свободны! (Начинает разбирать бумаги, не обращая внимания на ИЛЬЮ.)

ИЛЬЯ. Прощайте! (Поднимается, но не уходит, словно собираясь сказать что-то следователю.)

НАРОКОВ (складывает бумаги на столе, поднимает взгляд на ИЛЬЮ.) Вы что?.. Можете идти.

 

ИЛЬЯ, рассеяно поклонившись, быстро выходит. НАРОКОВ какое-то время сидит без движения, затем, достав из ящичка на столе сигару, медленно её раскуривает.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

 

 

СЦЕНА  1

 

Небольшая, чистая и уютная комната в квартире Автономовых. Обои в цветочек, портьеры на окнах – малиновые. Обстановка типичная: кровать, буфет, стол, два стула и проч. Со стены улыбается «Незнакомка» Н.Крамского. Входит ИЛЬЯ в сопровождении ТАТЬЯНЫ АВТОНОМОВОЙ, маленькой худенькой женщины в красной кофточке; волосы – рыжие, мелко вьющиеся.

 

ТАТЬЯНА (обводя рукой комнату). Вот – чем богаты, тем и рады! Обои совершенно новые… Утром я буду ставить вам самовар, а приходить за ним на кухню будете сами.

 

ИЛЬЯ внимательно осматривает комнату, подолгу останавливая взгляд то на одном, то на другом предмете.

 

А вы подумали, что я горничная, да? (Засмеялась звонко и весело.) Ой, не могу…

ИЛЬЯ. Ну… вы совсем еще девочка… и такая миниатюрная!

ТАТЬЯНА. Я хозяйка квартиры, а муж мой – околоточный надзиратель.

ИЛЬЯ. Кто?.. (Вдруг расхохотался.)

ТАТЬЯНА (обеспокоенно поправляет кофточку) У меня, что…

ИЛЬЯ (пытаясь унять смех). Извините, я не думал, что вы замужем.

ТАТЬЯНА (расхохоталась пуще прежнего). Ой, не могу… Какой вы стра-а-анный! То горничной называет, то не верит, что я замужем (смеётся). Я уж третий год как замужем!

ИЛЬЯ. Третий? (Новый взрыв хохота.)

ТАТЬЯНА. Я и сама удивляюсь! (Смеётся, с трудом успокаивается.) Мы с мужем люди небогатые, но образованные. Я училась в прогимназии, а муж – в кадетском корпусе, хотя и не кончил… Детей у нас нет, а дети – самый главный расход в хозяйстве. Все делаю сама – стряпаю, шью, убираюсь, хожу на базар… Знаете, сколько делаю экономии? Я для своего мужа – ничего не стою. И горжусь этим! (Смеётся.) Вот, молодой человек, учитесь жить у меня!

ИЛЬЯ (еще раз оглянув комнату). Комната очень хорошая.

ТАТЬЯНА. А где вы раньше жили?

ИЛЬЯ. В доме Пушкарева, у самой Волги.

ТАТЬЯНА. Такой большой деревянный дом с трактиром, да? Знаю, знаю.

ИЛЬЯ. Он сам там давно не живет.

ТАТЬЯНА. Да, у него двухэтажный кирпичный дом на Дворянской улице. Знаю.

ИЛЬЯ (улыбаясь). Все-то вы знаете!

ТАТЬЯНА (улыбаясь в ответ). Да. Город-то маленький, все – на виду!

ИЛЬЯ. Да? (Вопросительно смотрит на неё.)

ТАТЬЯНА (смеётся). Что вы так смотрите? Там у вас место унылое, грязное… Правильно делаете, что переезжаете. У меня – чистота, двор ухоженный, палисад, цветы… А как яблони цветут весной!

ИЛЬЯ. Да… я чистоту люблю.

ТАТЬЯНА (кокетливо улыбаясь). Ну, тогда – по рукам?..

 

 

СЦЕНА  2

 

Комната Олимпиады. Здесь все по-прежнему. Отсутствует только букет хризантем. ОЛИМПИАДА сидит за столом с гитарой, перебирает струны и что-то тихонько напевает. На столе – вино, ваза с фруктами; один из стаканов наполовину пуст. Стук в дверь.

 

ЛИПА. Входите! Не заперто! Я сегодня – принимаю-ю! (Смеётся.)

 

Входит ИЛЬЯ, он несколько растерян. ОЛИМПИАДА подходит к нему и страстно его целует.

 

Молодец… смелый! Не побоялся? (Смеётся.) Да входи же!

ИЛЬЯ. Я… может… не во время?

ЛИПА. Да входи же, дурачок! Дурак, дурак, дурак… (Кружит его и тащит на средину комнаты.) Умница! Люблю тебя за смелость твою… (Целует его.) Взгляни – здесь все по-прежнему!.. Бабушка Васса комнату месяц не трогала! Ха-ха… Просто задницей своей толстой чувствовала, сучка, что я опять вернусь в эти стены! Не уйти мне отсюда, не уйти от судьбы своей… (Тянет ИЛЬЮ к столу.) Входи же, каприз мой!

ИЛЬЯ (запинаясь). Жулик... Гад! Вопросы ставил. Старался запутать… сбить меня.

ЛИПА. Вызывали, значит, к следователю-то? К Дунаеву?

ИЛЬЯ. Нет… кажись к другому. Не помню я фамилий ихних… Нет, чтобы прямо сказать: так, мол, и так, думают на вас!

ЛИПА (усаживая ИЛЬЮ за стол). Ему без этого нельзя. Такая должность у него – заговаривать, запутывать человека…

ИЛЬЯ. Кажется, он ничего не заподозрил.

ЛИПА (радостно). Ну, слава Богу!

ИЛЬЯ. А мне и врать-то немного пришлось… везет мне, Липа.

ЛИПА (улыбаясь). Видишь, как все хорошо обернулось.

ИЛЬЯ (смеётся). Знаешь, сидя перед ним, я … ей-богу, себя правым чувствовал!

ЛИПА (тихо). За мной сыщики подглядывают…

ИЛЬЯ. Да и за мной тоже… я заметил. Все вынюхивают, обложить хотят, как волка в лесу. Ничего у них не выйдет! Я не волк… Просто несчастный человек. Ведь никого душить не хотел, меня самого судьба душит… И Пашку душит, и Якова… всех!

ЛИПА. Ничего, Илюша… (наливает в чистый стакан вино, подвигает к ИЛЬЕ фрукты). Все обойдется. Выживем! (Они соединяют стаканы, улыбаются, пьют.) Мне верный человек сказал, что они ищут какого-то высокого мужчину в барашковой шапке. При осмотре лавки были найдены две краденые серебряные ризы с икон. Приказчик из лавки, показал, что эти ризы были куплены за два дня до убийства у мужчины высокого роста, в полушубке и барашковой шапке. Он много раз продавал Полуэктову серебряные и золотые вещи, и Полуэктов часто давал ему деньги в долг.

ИЛЬЯ (встает и ходит по комнате). Никогда я не встречал такого человека, чтобы с радостью на него поглядеть можно было… чтобы оглянуться! Ведь есть же на свете хорошие люди… случаи хорошие, веселье?

ЛИПА. Не горюй! Жалеть старика не стоит, грязным он был… Бог шельму метит! Грешно говорить, но и молчать трудно…

ИЛЬЯ. Да, менялу никто не жалел... я стоял в толпе и слушал, что о нем говорили.

ЛИПА. И обо мне говорили?

ИЛЬЯ (не сразу). Да.

ЛИПА (хохотнув). Да… (Отпив вина из стакана.) Тут – перст божий! Не зря ведь говорят, что волос с головы человека не упадет без воли божьей… Такова, видно, была судьба его!

ИЛЬЯ. Вот следователь живет – как конфета в коробочке. Вокруг чистота, книги, картины в рамах… Может себе позволить праведно жить! Ему не надо никого убивать.

ЛИПА. Погоди, уедем мы с тобой из этого города.

ИЛЬЯ (подходит к ЛИПЕ). Не-е-ет, никуда я не поеду!

ЛИПА. Ты что, боишься меня, поэтому и ехать не хочешь?.. Думаешь, я теперь навсегда тебя в руки заберу, коли про тебя… этакое знаю? Пользоваться этим буду?

ИЛЬЯ. Что ты говоришь?

ЛИПА. Неволить я тебя не стану, не бойся… Иди, куда хочешь, вольному воля!

ИЛЬЯ. Погоди! (Садится против ЛИПЫ.) Что-то не пойму я, с чего это ты так заговорила?

ЛИПА. Ха-ха… Притворяйся! Знаю – ты гордый! Все старика простить мне не можешь… и противна тебе жизнь моя, я знаю.

ИЛЬЯ. Я знаю: для нашего брата чистых и безгрешных женщин не приготовлено… нам они не по карману! На них жениться надо, семью создавать, они ведь детей родят… Чистое – это для богатых, а нам – огрызочки… так, захватанное.

ЛИПА (вскакивая из-за стола). Уходи! И оставь меня, захватанную! (Её душат слезы.) Я сама, по своей воле, залезла в эту яму… потому что в ней денег много. Потом я по ним, как по лестнице, обратно поднимусь… и опять жить буду как человек! Люблю я тебя – хоть десятерых задуши. Люблю гордость твою, молодость твою – голову бесстрашную, кожу нежную, руки сильные, глаза строгие. Не забуду тебя никогда, буду по гроб благодарна… ноги поцелую… (Опускается на пол, обнимает колени ИЛЬИ, плачет.) Бог все видит! Ведь ему же лучше, если я не всю жизнь в грязи проживу, а пройду сквозь неё и вновь буду чистой…

 

ИЛЬЯ пытается поднять ЛИПУ с колен, но она крепко держится за его ноги; ему не остается ничего другого, как опуститься также на колени. ЛИПА прячет лицо у него на груди, говорит быстро, почти задыхаясь.

 

Девчонкой, когда отчим ко мне с пакостью приставал, я его тяпкой ударила… Потом одолели меня, напоили пьяной… и… а девочка была чистенькая… румяная, твердая вся, как яблочко. Подсунули меня одному полицейскому чину... а иначе отчима бы в каталажку засадили. Или в Сибирь. Откупился, мерзавец! Плакала над собой, жаль было красоты своей. Не хотела я, не хотела… а потом вижу – всё равно! Нет пути назад. Надоело плакать... Дай, думаю, хоть подороже продамся. Возненавидела всех, пьянствовала… (Поет.) «Если б раньше я знала, что так замужем плохо, расплела бы я русу косоньку, да сидела б дома…»  Ха-ха… (Смеётся.) Пусти! Пусти! (Пытается вырваться из объятий ИЛЬИ, но тот крепко держит её.) Все вы, мужчины, мерзавцы! Канючите, канючите, виляете хвостом, как подлые собаки, а поддастся вам дура какая – и готово дело! Сейчас вы её и под ноги себе. (Пауза, смотрит на ИЛЬЮ.) Это не о тебе… До тебя – я с душой никого не целовала, поверь!

ИЛЬЯ. Хорошая ты моя, люблю тебя. Словами не сказать… не умею я! (Покрывает её лицо, губы, глаза страстными поцелуями.)

ЛИПА (отстранившись от него, печально). Чувствую, не будет нам с тобой счастья… каприз мой!

ИЛЬЯ. Ну, тогда несчастье попразднуем! (Смеётся.) В каторгу понадобится идти – айда вместе? А пока – будем горе с любовью изживать!

ЛИПА (крепко обнимает ИЛЬЮ). Каприз мой!.. Нет, не каприз. Спутник мой! Вот так идем по жизни параллельно, как рельсы на станции… (Вздыхает.) Пересечемся ли? (Смеётся, обнимая ИЛЬЮ.) Каждой жилочкой люблю тебя, всей моей кровью люблю! Режь меня – смеяться буду… Наверное, так люди чувствуют себя в минуту смерти. Когда нет уже боли, а только полет куда-то… в непонятное…в неизвестное.

ЛИПА и ИЛЬЯ лихорадочно расстегивают пуговицы друг у друга: она – у него на рубашке, он –  у неё на платье…

 

 

СЦЕНА  3

 

Поздний вечер. Гостиная в квартире супругов Автономовых. Обстановка мещанская. Стол празднично накрыт. На кушетке лежит гитара, на столе – шампанское. За столом – ТАТЬЯНА и ИЛЬЯ.

 

ТАТЬЯНА. Вы в погребке покупали? Сказали, что для Автономовых?

ИЛЬЯ. Татьяна Власьевна, я всё точно сказал, как вы велели.

ТАТЬЯНА (рассматривает бутылку и передает ИЛЬЕ). Значит – настоящее! Шика-а-арно!

ИЛЬЯ (разливая шампанское по стаканам). Первый раз в жизни настоящего хлебну! Какая жизнь у меня была? Грязь, грубость, теснота… обиды для сердца. Я с малых лет настоящего искал, а жил… Первый раз вижу: живут люди тихо, скромно, в любви.

ТАТЬЯНА (смотрит на ИЛЬЮ с умилением, смеётся). Молодо-о-ой

человек! Такой скромный, серьезный молодой человек должен развернуться шире. Если у человека способности частного пристава, не подобает ему служить околоточным. Не должен! (Подумала о том, что сказала и расхохоталась.) Да, кстати, пока вы бегали за шампанским, муж прислал записку. Околоточный, который должен его сменить, заболел… и он вынужден дежурить всю ночь. До утра. (Поднимает стакан, сладко улыбаясь ИЛЬЕ.) Ну что, за преуспеяние фирмы «Татьяна Автономова и Лунев»? Ур-р-ра!

ИЛЬЯ (чокаясь с ТАТЬЯНОЙ). Ура-а! (Они пьют.)

ТАТЬЯНА. Наши деньги лежат в банке и дают четыре процента. Нам с мужем вполне достаточно, но мы хотим помочь вам выйти на дорогу, расправить, так сказать, крылья… (Смеётся.) Вы ведь говорили, что галантерейный магазин может давать процентов двадцать и больше?.. Вот мы посоветовались с мужем и решили дать вам наши деньги, под вексель, разумеется, а вы – откроете магазин. Торговать будете, разумеется, под моим контролем, а прибыль – пополам! Ха-ха...

 

ИЛЬЯ, растерянно улыбаясь, смотрит на ТАТЬЯНУ; затем, смутившись, разливает шампанское.

 

Что вы на меня так смотрите?.. Хотите сказать, что наших денег мало, да?

ИЛЬЯ. Ну… я бы мог… вложить тысячу рублей. Дядя даст. Может быть и больше…

ТАТЬЯНА. Как славно! (Слишком нарочито расхохоталась.) Какое счастье! Наша тысяча и ваших полторы! Просто замечательно… (Берет стакан, поднимает.) Тогда за преуспеяние фирмы «Илья Лунев и Татьяна Автономова»! Ха-ха…

 

Они, громко чокаясь, улыбаются друг другу и пьют, не закусывая.

 

Люди всегда хотят одного – жить сытно, удобно и спокойно. А для этого нужны деньги! Деньги достаются или по наследству, или по счастью. Кто имеет выигрышные билеты, тот может надеяться на счастье. Красивым женщинам легче, они имеют выигрышный билет от природы – свою красоту! О, красотой можно взять много!.. А кто не имеет богатых родственников, выигрышных билетов и красоты, должен всю жизнь трудиться. Как ни обидно, но нам с тобой, Илья, нужно трудиться…

ИЛЬЯ (улыбаясь). Да разве я против!

ТАТЬЯНА. А у вас хватит сил, уменья целый день стоять в лавке? (Хохочет.) Я пошутила! Ха-ха… Разумеется, у такого пригожего парня хватит и уменья, и сил, и… Ха-ха… Как я люблю шампанское! Не понимаю, как мой муж пьет всякую гадость там у себя в участке? Да еще в дом тащит! Брр-р… Это когда на свете есть шампанское! Если бы я была богата, я бы каждый день пила только шампанское! Утро начинала бы с бокала шампанского, а не так, как дворянки – с чашки кофию… (Хохочет.) Наливайте, Илья!

ИЛЬЯ (наполняет стаканы). Значит, за процветание фирмы «Татьяна Автономова и Илья Лунев»?

ТАТЬЯНА. Нет, нет, за Татьяну и Илью! Боже, как мне сегодня хорошо, я сегодня такая счастливая… Подай, дружок, мне гитару! (ИЛЬЯ подает ей гитару.) Мой муж в последнее время… не хочет мне петь, скотина. (Настраивает гитару.) Ну, тогда я сама спою… себе. Вместо него! Ха-ха… (Поет.)

В час роковой, когда встретил тебя,

Трепетно сердце забилось во мне,

Страстно, безумно тебя полюбя,

Был я весь день, как во сне.

 

Сколько счастья, сколько муки,

Ты, любовь, несешь с собой.

В час свиданья, в час разлуки,

Дышит все тобой одной.

 

Снятся мне чудные глазки твои,

Стройный твой стан, твоя красота,

Вся создана ты для пылкой любви,

Вся ты любовь, вся мечта

 

 

Сколько счастья…   и т.д.*

 

ИЛЬЯ (с удивлением). Какой у вас голос… крепкий!

ТАТЬЯНА. А ты думал, что петь умеют только в церкви, на левом клиросе? Ха-ха… Мы тоже кой-чему научены… Ха-ха-ха… (Откладывает гитару в сторону, одной рукой опираясь о колено ИЛЬИ.) Представь себе, друг мой, маленькую, уютную лавочку где-нибудь в переулке рядом с Дворянской улицей. С теплой подсобной комнаткой. Вы, Илья, стоите за прилавком, такой стройный, пригожий, в новой красной, нет… в вишневой рубахе… надо построже… и с золотой вышивкой! Рядом – приказчик. Мальчишку наймем лет двенадцати… только хорошенького. А вокруг – ленты, тесьма, кружева, кисея, парча… Ах! Наливай, Илья!

ИЛЬЯ (берет со стола стакан, передает ТАТЬЯНЕ). Татьяна Власьевна, я даже не могу…

ТАТЬЯНА. Какая еще Власьевна? Я ведь не тетка тебе!.. Зови меня просто – Таня! Зачем нам эти церемонии?.. (Поднимается, делает шаг навстречу ИЛЬЕ, поднимая высоко стакан.) Только представь: вывеска, а там золотыми буквами – «Татьяна и Илья»! Ха-ха-ха…

 

ТАТЬЯНА пошатнулась, ИЛЬЯ подхватывает её. ТАТЬЯНА роняет стакан, он падает и разбивается.

 

ТАТЬЯНА (в объятьях ИЛЬИ). Дружок, так ведь это же на счастье! (Хохочет.)

 

Пауза. ТАТЬЯНА, крепко обхватив ИЛЬЮ за шею, начинает его жадно целовать и ласкать.

 

 

(Шепотом, похожим на шипенье.) Куда ты шляешься по ночам? Зачем? Все это есть у тебя в доме, совсем близко…Красавец мой… силач… (Увлекает ИЛЬЮ в правую дверь.) Пойдем к тебе!

 

 

СЦЕНА  4

 

Двор. Вечер. Со стороны трактира приближаются двое. МАТИЦА ведет под руку ПЕРФИШКУ. На правом плече у него болтается гармонь. ПЕРФИШКА спотыкается, падает. МАТИЦА пытается его поднять.

 

МАТИЦА. Ох и налызався ж… пьянюга!

_______________________________________________________________

 

* Автор – цыганская певица М.Николаева, запись и оброботка  Н.Кручинина

ПЕРФИШКА (смеётся). Кто бы меня учил! Иди, поглядись в зеркало… Сваха, не тронь, я  са-а-ам  встану... Мой организм отравлен алкоголем! (Схватив МАТИЦУ за юбку, пытается встать.)  О, у баб одежда лучше приспособлена для блуда!

МАТИЦА (поставив ПЕРФИШКУ на ноги). Мало того, что я должна тебэ тягты… так еще и гармошку твою драную!

ПЕРФИШКА (гордо). Omnia mea mekuv… mekum porto! Все свое ношу с собой!

 

МАТИЦА доволокла ПЕРФИШКУ до «дров». С облегчением вздохнув, они садятся. МАТИЦА закуривает.

 

Вот так и живем для украшения земли… несчастиями…

МАТИЦА. Господи, какая страшная жена-то у Петрухи! Толстая, рожа красная, глазки как у свиньи, ма-а-аленькие, три подбородка…

ПЕРФИШКА. Ха!.. У Петрухи тоже три! Рожа – трехэтажная… слава богу, хоть рот один…

МАТИЦА А сын-то? Все время у матери ручку целует! Тьфу! (Плюет.) Говорит гнусаво… и в очках!

ПЕРФИШКА. Жена – как свекла, а пасынок – морковь… Целый огород, ей богу! Ка-мпа-а-ания – ма-а-ать твою!.. Петруха женился! Надо же… (Хохочет.) Кто бы мог подумать?

МАТИЦА. Яшку жалко… суетится по трактиру, как затравленный таракан. Словно ищет щель, куды б сховаться.

ПЕРФИШКА. Начал выпивать, чего уж я от него никак не ожидал. Пьет и кашляет во всю мочь… Видно, папаня печенки ему повредил как следовает!

МАТИЦА. Парень он мягкий... сейчас все они, новой семьей, и сожрут

его … Жалко хлопца.

ПЕРФИШКА. Вот ты Петруху ругаешь, а он нас угостил, в честь женитьбы-то… Стол накрыл, бутылочку поставил.

МАТИЦА. Она была неполной... Неполной! Да и закуска, бр-р-р… (плюёт). Это он просто перед новой женой выставлялся… посмотрите, мол, якый я щэдрый!

ПЕРФИШКА. Вот в Америке придумали машину особенную для занятых людей – пищу жует. Там так все работают, что и есть некогда.

МАТИЦА. Ага-а, совсем как ты… (Хохочет.)

ПЕРФИШКА. Так вот: положат в машину всякой пищи, а она – жует. От машины резиновые трубки проведены, взял трубку пососал, и – готово! Сыт…

МАТИЦА. Поди, не вкусно?

ПЕРФИШКА. Там на то не глядят. Казенные повара по десять тысяч получают, вот!

МАТИЦА. Да врешь ты все… Перфишка, ты помнишь, что обещал за столом у Петрухи? (Смеётся.) Когда ж мы повинчаемось, мий голубэ?

ПЕРФИШКА. Матица, супруга моя, я от слов своих никогда не отказываюсь! Голубка моя! (Обнимает её и целует в щеку.) Послушай, Матица, новость! Я забыл тебе сказать. Вчера иду по Васильевской улице, смотрю – глазам не верю. Вывеска: золотыми буквами по зеленому полю – «Автономова и Лунев». Смотрю в окно: за прилавком – Илья! Я аж онемел... Зашел – на полках коробки, картоны; вокруг пуговицы, пряжки, ленты, кружева… в глазах рябит! Оказывается, уже третий месяц, как он лавку открыл. Вместе с женой околоточного.

МАТИЦА. А деньги-то откуда?

ПЕРФИШКА. Я думаю, это деньги Автономова. У околоточного денег что ли не хватает? Ильюха стоит посреди лавки – костюм с иголочки, молодой, румянец во всю щеку, кровь с молоком... Такой важный!

МАТИЦА. Ну и слава Богу! Хоть кому-то деньги на пользу. (Лукаво улыбаясь.) Перфишка, а где мы жить-то будем? У меня или у тебя?

ПЕРФИШКА (смеётся). Нет, к тебе наверх очень трудно подниматься. Лучше у меня.

МАТИЦА. А что Машка твоя? Как она там?

ПЕРФИШКА. Зубов скот! Прихожу, а меня к дочери не пускают… представь? Встретил меня как-то на улице и прямо в лицо, без вступления: «И мимо не ходи, не то изувечу её!» Что я здесь могу поделать?

МАТИЦА. Не надо было рожать коли не можешь вывести ребенка в люди!

ПЕРФИШКА. Каковы веки, таковы и человеки! (Вздыхает.) А Машенька моя иногда так смеялась… так легко и беззаботно, совсем как я в молодости. (В глазах у него – слезы.) Я люблю людей веселых!.. Я им песенки пою да посмеиваюсь… Что на грош согрешишь – помрешь, что на тысячу – издохнешь! Черти всех одинаково истязать будут. И веселиться, сволочи, при этом. (Берет в руки гармонь.) Хе-хе… Поэтому жить надо весело! Давай лучше споем ту песню, которой ты меня когда-то научила…

МАТИЦА. Як скажэш, муженек! (Запевает, ПЕРФИШКА подхватывает высоким голосом и играет. но очень нестройно.)

 

Напилася я пьяна,

Не дойду до дому.

Довела меня

Тропка дальняя

До вишневого сада!

 

Там кукушка кукует,

Мое седце волнует.

Ты – скажи-ка мне,

Расскажи-ка мне,

Где мой милый ночует?

 

Чем же я не такая,

Чем чужая другая?

Я хорошая, я пригожая,

Только доля такая… *

 

ПЕРФИШКА (вздыхает). Хочется блинов поесть! (Оглянулся на дом.) И никто не умирает.

МАТИЦА. Нэ поняла, зачем кому-то помирать?

ПЕРФИШКА (сладко улыбаясь). А блины особенно хороши на поминках… Поесть иногда вкусно – большое удовольствие для маленького человека!

 

 

СЦЕНА  5

 

Комната Ильи у Автономовых. Зимний день. Часы пробили три раза. ИЛЬЯ пьет чай. ТАТЬЯНА АВТОНОМОВА в переднике остановилась на пороге, не решаясь пройти в комнату.

 

ТАТЬЯНА (глядя в окно, смеётся картинно). Какая красота на улице! Снег с самого утра. Идет и идет! (Стараясь казаться равнодушной). А ты, Илья Николаевич, завтра работать будешь?

ИЛЬЯ. Да. Надеюсь, к завтрашнему дню выздоровею… Голова вдруг закружилась. Худо мне.

ТАТЬЯНА. Здесь утром приходил полицейский… делал обыск в вашей комнате.

ИЛЬЯ (деланно удивляясь). Да-а?

ТАТЬЯНА. Да, это так неожиданно… Даже Автономов мой ничего об этом не знает. За обедом я его очень удивила, хи-хи… Он выяснит сегодня на службе. Может… ошибка просто какая-то… (Достает из кармана передника конверт, протягивает его ИЛЬЕ.) Здесь под кроватью письмо валялось. Я успела поднять и спрятать.

ИЛЬЯ (преувеличено любезно). Благодарю, Татьяна Власьевна… Вы настоящий друг! (Берет письмо и прячет во внутренний карман.)

ТАТЬЯНА. А вы прилягте! Прилягте, не стесняйтесь… а я посижу с вами. Я одна…

ИЛЬЯ (резко). Не надо!

ТАТЬЯНА (приторно улыбаясь) Не умеешь ты, Илья Николаевич, притворяться! Какой ты больной? И не больной совсем, а просто получил одно неприятное письмо… (Смеётся.) Ты это письмо разорви да выбрось! Здоровый, красивый парень… тебя всегда полюбят. А её забудь! Что же себя

_______________________________________________

 

* Народная песня «Напилась я пьяна»

ограничивать?.. Ведь даже квас бывает разный: просто квас, баварский квас, можжевеловый, клюквенный… И это даже глупо – всегда пить просто квас!

 

ИЛЬЯ, ухмыляясь, смотрит на ТАТЬЯНУ с ненавистью.

 

Любовь – болезнь излечимая. Пройдет… до свадьбы заживет! (Театрально вздохнула.) Я и сама до замужества три раза так влюблялась, что хоть впору топиться! Но прошло… (Кокетливо.) Можно выйти замуж и не любя, а полюбить потом. Ха-ха… Женщина может иногда и в собственного мужа влюбиться…

ИЛЬЯ (глухо, не глядя на ТАТЬЯНУ). Уйди отсюда.

ТАТЬЯНА (переспрашивает, будто ослышалась). Что?

ИЛЬЯ (ударив кулаком по столу, орет). Пошла вон… сука!

 

Перепуганная ТАТЬЯНА опрометью выскакивает из комнаты. ИЛЬЯ подбегает к двери и открывает её настежь.

 

(Кричит.) И двадцать раз прочти заповедь «Не прелюбодействуй»!.. (Захлопнув дверь, закрывает её на крючок.) Но это тебе не поможет. (Плюет.) Стерва! Блудодейка...

 

Достает чемодан, раскрывает его и долго осматривает содержимое. Находит какие-то бумаги и прячет в карман. Ногой заталкивает чемодан обратно под кровать. Садится за стол, берет лист бумаги и что-то быстро пишет. Закончив, не перечитывая, складывает листок и прячет в карман пиджака. Из внутреннего кармана достает конверт. Затем подвигает к себе тарелку, зажигает спичку и подносит к конверту, тот вспыхивает. Вдруг резко бросает конверт на пол и ногами быстро гасит огонь. Долгая пауза. Не спеша поднимает конверт и достает письмо. Подходит к окну, ближе к дневному свету.

 

ИЛЬЯ (перечитывает письмо). «Милый Иллюша, прощай! Прощай навсегда, не увидимся мы с тобой больше. Не ищи меня – не найдешь! Завтра с первым пароходом уеду из окаянного этого города. Здесь душу мне разбили, и не собрать осколков теперь во всю мою жизнь! Уеду я очень далеко и никогда больше сюда не ворочусь…» (Прерывает чтение и задумывается.)

 

 

СЦЕНА  6

 

Комнаты ЯКОВА. Сумерки. Горит керосиновая лампа. На диване лежит МАША, под головой у неё несколько подушек. Она очень бледная, необыкновенно худая, волосы в беспорядке. На лице следы побоев. Сейчас она спит, но часто просыпается, а затем опять впадает в беспамятство или бредит.

 

ЯКОВ (закрывая дверь за ИЛЬЕЙ на ключ). Как хорошо, Илья, что ты пришел!

ИЛЬЯ. Матица явилась вчера и все рассказала… Дура, она сама продала её за трёху, а теперь рыдает. (Подходит к кровати, рассматривает спящую МАШУ.) Господи, как она избита...

ЯКОВ. Первые три месяца он её не трогал, а потом начал ревновать, мучить, бить… голодом морил. Из дому не выпускал, держал взаперти. (Кашляет.)

ИЛЬЯ. За что? Ведь она такая тихая, смирная… мухи не обидит!

ЯКОВ. Он издевался над ней за то, что первая жена обманывала его. Ведь дети-то не от него…

ИЛЬЯ. Она должна в полицию пойти, показать побои.

ЯКОВ. Не станут они ею заниматься. По закону жена принадлежит мужу, и никто не имеет права отнимать её у него.

ИЛЬЯ. А избивать так – по закону, да? Я никогда не видел еще, что этакое можно с человеком сделать!

ЯКОВ. Совсем, как в сказке: жила она среди нас, будто сестренка… с тремя братьями. Да тут явился злой колдун и похитил её!

ИЛЬЯ. Доктору надо её показать. Побои – вещь опасная.

ЯКОВ (сильно закашлялся). Тебя сам Бог послал! Не на кого оставить Машу, а мне очень нужно в трактир выскочить… ненадолго. Посидишь с ней, ладно?.. (Кашляет.) Только я тебя запру на ключ. Её полиция ищет, боюсь, как бы они сюда не заявились... А я быстро управлюсь!

 

ЯКОВ выходит, слышен поворот ключа в замке. ИЛЬЯ садится на табуретку, что стоит рядом с кроватью. МАША просыпается, с испугом смотрит на ИЛЬЮ, затем улыбается.

 

МАША. Боже, Илья!.. А я вот, видишь… как жизнь меня помяла…

ИЛЬЯ (кладет на стол увесистый кулек). Я здесь тебе конфет принес, пряников разных… халвы.

МАША Спасибо. Какой ты добрый, Илья… Раньше ты таким не был (тянет его руку к себе, пытаясь поцеловать).

ИЛЬЯ (вырывает руку). Да ты что, Маша?! Эту руку нельзя… Может я человека этими руками задушил! Не человека, конечно… это просто так говорится… а ты целовать хочешь.

МАША. Ты посидишь со мной? Я боюсь оставаться одна… Мне кажется, сейчас ворвутся сюда. Я так соскучилась по тебе…по Якову, по нашему дому. Помнишь, как мы втроем сидели во дворе поздними вечерами и представляли себе нашу взрослую жизнь? Совсем другой, совсем другой...

ИЛЬЯ. Мне кажется, над нами кто-то смеётся. Надо всеми нами кто-то потешается. Гляжу я в жизнь – нет в ней справедливости…

МАША (в глазах у неё слезы). Разве о такой жизни я мечтала, когда еще была жива бабушка… и мама?.. Я уже два раза убегала, но полиция меня всегда находила... и возвращала Зубову. Последний раз даже в Волгу хотела броситься, но меня поймали. Да и боязно как-то… грех ведь это.

ИЛЬЯ. Твоя жизнь, Машуня, еще изменится. Ты ведь совсем еще ребенок… Знаешь, сколько у тебя впереди еще будет всего хорошего!

МАША. Илья, на столе стоит белая чашка, подай мне. Там отвар ромашки, мне от него так хорошо спится… А когда спишь – жизнь проходит быстрее. (Берет чашку из рук ИЛЬИ, отпивает.) Скорей бы смерть пришла. Там будет хорошо... главное – спокойно! И никого не надо будет бояться. (Отпивает из чашки и возвращает её ИЛЬЕ.) Призовут меня к господу... (Пауза.) А он взглянет на меня и скажет: знаю я Марию эту. Отведите, скажет он, её в рай! Знаю, скажет, жила она очень трудно, устала... дайте покой, рабе моей, Марье.

ИЛЬЯ (тихо, как эхо). Да, отведите Илью, раба божьего, в рай...

МАША. Или Якова... (Улыбаясь.) Вот мы там все втроем и встретимся… Вот было бы счастье!

ИЛЬЯ. Святой ты человек, Машуня.

МАША (глаза у неё закрыты). «Соловьи монастырского сада… соловьи монастырского сада… говорят об одном… об одном…» Забыла! Не могу вспомнить… такое хорошее стихотворение… всегда помнила, а сейчас забыла… (Закрывает глаза, замолкает.)

 

 

ВИДЕНИЕ  ИЛЬИ

 

Комната наполняется необычно ярким светом. Из дверей, ведущих во внутренние комнаты, появляется ОЛИМПИАДА. На ней новое зеленое платье и привычная нитка жемчуга; на плечах – новая дорогая шаль. ОЛИМПИАДА свободно ходит по комнате Якова, словно по своей; она печально улыбается, не сводя глаз с ИЛЬИ.

 

ЛИПА. «Милый Иллюша, прощай! Прощай навсегда, не увидимся мы с тобой больше. Не ищи меня – не найдешь! Завтра с первым пароходом уеду из окаянного этого города. Здесь душу мне разбили, и не собрать осколков теперь во всю мою жизнь! Уеду я очень далеко и никогда больше сюда не ворочусь. Лучше смерть! Не жди… Скажу тебе по правде, ухожу не куда-нибудь. Я сошлась с молодым Ананьиным, который давно ходил за мной по пятам и скулил, что я погублю его, коли не соглашусь жить с ним. Согласилась! А не все ли равно? Мы уедем к морю… где у Ананьиных рыбный промысел. Он очень простой и даже предлагает обвенчаться, дурачок. Прощай! Будто во сне видела тебя, а проснулась – ничего нет. Нет тебя!.. Как ноет сердце, если бы  ты знал! Целую тебя, единственный мой человек… Олимпиада Лыкова.»

 

ОЛИМПИАДА приближается к кровати, долго смотрит на МАШУ, затем подходит к ИЛЬЕ, обнимает и крепко прижимает к себе; взяв в ладони его лицо, нежно целует.

 

Вижу – не нужна я тебе! А я так ждала... Но что ты можешь сделать... что мы можем сделать? Не споется у нас песня... Между нами – смерть, старик лежит... и я в этом тоже повинна. Чувствую, не простишь ты мне этого... Вместе нам не быть! Жаль...

 

ОЛИМПИАДА медленно направляется к двери, ведущей на лестницу; остановившись на пороге, оглядывается.

 

«PS. По почте послала тебе посылку – кольцо на память. Не теряй! Носи и помни обо мне… Твоя Липа.»

 

ОЛИМПИАДА, загадочно улыбаясь, быстро выходит в дверь, запертую Яковом на ключ. Свет меркнет, становится таким, каким был до появления Олимпиады. ИЛЬЯ подбегает к двери, пытается её открыть. Но она заперта.

 

ИЛЬЯ (ходит по комнате, пытаясь повторить маршрут Олимпиады, словно в надежде встретиться с ней, поймать её тень). Ах, Липа, Липа… «Прощай! Будто во сне видела тебя, а проснулась – ничего нет. Нет тебя!..» (Вздыхает.) Теперь я совсем один… (Подходит к окну, смотрит на улицу.) Да, рыбопромышленная фирма «Братья Ананьины», знаю. Младший брат, совсем еще пацан, белокурый с голубыми глазами – видал его однажды!.. Смазливый… Вернулся недавно из Москвы… на все готовенькое. Папаня преподнес ему все на блюдечке с золотой каемочкой! Кутить сразу начал, деньгами сорить. (Подходит к зеркалу, поправляет волосы, изучающе смотрит на себя.)  Ах, Липа, Липа… Сели бы в комнатке при лавке, за чистой скатертью, чаю бы попили… Только с тобой одной в этом городе я и мог наговориться всласть.

 

ИЛЬЯ подходит к постели, садится, смотрит на МАШУ. Глаза у неё по-прежнему закрыты.

 

Чего я только не наслышался от людей! Одни хвалили за ловкость, другие – за храбрость. Третьи очень беспокоились о деньгах… жаль, мол, что всех не забрал. (Смеётся. Смотрит на МАШУ, глаза у неё закрыты.) Что мне деньги! Разве я ради денег?.. Магазин пусть Автономовым остается. Деньги эти прокляты, на ворованные деньги ничего путного не построишь! Не пошли они мне на пользу… Этой гнусной Таньке они в самый раз. (Смеётся.) Они дважды ворованные, если не трижды! Ха-ха… Я украл их у менялы, а он выручил за ворованные иконы или столовое серебро, а серебро куплено кем-то на бог весть какие деньги! Бесконечная цепь воровства... И опять в магазин?! Неужели так каждый день?.. Как тошно жить. С каждым днем все хуже. Чувствую, засасывает меня в какую-то мутную яму… все глубже и глубже.

МАША (с закрытыми глазами). Кто-то ограбил Бога… Украл и спрятал объяснение нашей жизни!.. Кто украл? Сатана! Ха-ха…

ИЛЬЯ (испуганно смотрит на МАШУ). Неужто нет ничего хорошего в этой жизни?.. (Оглянувшись на дверь, достает из-за пазухи завернутый в тряпку револьвер, рассматривает его.) Тульский! Барабан ржавый… Потому что за три рубля? (Смеётся.) Раз, два, три, четыре… а где еще две? Черт, и здесь объегорили! Для меня и четыре – много. Мне ведь только одну… (Заворачивает пистолет и прячет обратно.) Проклятый старикашка! Из-за тебя я всю жизнь свою порушил… Не отмыться!

МАША (бредит). Пустите… пустите, я уйду…Василий Васильич… Василий… Сейчас…Ох, пустите!

ИЛЬЯ. Грехом заплатил я за эту лавку! Не могу больше маяться и жить в страхе… (Срывается с места и вдруг замечает замершего у дверей ЯКОВА, который испуганно смотрит на него. Обращаясь к ЯКОВУ.) Мой дед, Антипа Лунев, в пятьдесят лет ушел от семьи в лес… Выстроил себе в лесу келью и прожил там двенадцать лет! В полном одиночестве… Стоял на коленях двенадцать лет и молился... ни с кем не разговаривал, никогда слова не проронил… Видимо очень нагрешил дед, коли двенадцать лет молился?

ЯКОВ (тихо). Я тут намедни, в трактире, с одним послушником спорил о спасении души… Он мне сказал: «Как долоту камень нужен, чтоб тупость обточить, так и человеку грех надобен! Чтоб растравить душу свою и бросить её во прах, под нози господа всемилостивого…»

ИЛЬЯ (смеётся, почти истерично). У послушника из рясы хвостик не выглядывал, а из под стола – копытца?

ЯКОВ. Он еще говорил, что грех окрыляет душу покаянием и возносит её ко престолу всевышнего…

ИЛЬЯ (быстро, словно в горячке). Грех для пробы тебе дан, дурак!.. Бог есть! Он все видит, все знает… Кроме его – никого! Жизнь дана для испытания. Удержишься или нет? Не удержался – постигнет наказание… жди впереди возмездия! Понял? Жди!

ЯКОВ. Илья!

ИЛЬЯ (почти кричит, его словно подменили). Какой ты мне судья, а? Волос с головы смертного не упадет без воли его! Слыхал? Ежели я во грех впал – на то воля его значит была! Дурак!

ЯКОВ. Ты с ума сошел, что ли? В какой грех ты впал?.. Не пойму.

ИЛЬЯ. Но ежели я каяться не хочу?.. Грешить не хотел, само собой все вышло… На все воля божия. Мы всецело в руках его. Коли не нужно было ему – удержал бы меня. А он не удержал! Стало быть, я прав в своем деле…

ЯКОВ. Христос с тобой! Не понимаю я слов твоих.

ИЛЬЯ (подходит к окну). Опять снег повалил?

ЯКОВ. Да, с новой силой. В двух метрах ничего не видать!

ИЛЬЯ. Очень хорошо! (Пауза.) Послушай Яков, я больше не приду… Дай мне слово, что завтра доктора вызовешь? Ты за Машу в ответе! Обещаешь?

ЯКОВ. Ну… обещаю. Конечно.

ИЛЬЯ. Прощай…

 

Махнув рукой, ИЛЬЯ быстро выбегает из комнаты. ЯКОВ в растерянности стоит посреди комнаты, с удивлением смотрит на дверь, за которой так внезапно скрылся ИЛЬЯ.

 

 

СЦЕНА  7

 

Берег Волги. Вечер. Идет снег. Луна спряталась за тучи. В темноте едва различима тень идущего человека, слышен только скрип снега под сапогами. Человек останавливается. Спустя минуту, в полной тишине раздается легкий хлопок, а затем – второй, громкий выстрел. Человек падает, на груди у него загорается одежда. Проходит минута-другая, в темноте слышен только стон, а затем к лежащему, подбегает с фонарем в руках маленькое круглое существо в тулупе и начинает быстро бросать снег ему на грудь. Маленький человек все время что-то кричит на непонятном языке. В лежащем человеке, в тусклом свете фонаря, можно узнать ИЛЬЮ.

 

МУСТАФА. Ух, без ума голова! Засем стреляться? Засем, глупый… Совсем без голова!.. Нилзя так, нилзя…

ИЛЬЯ. Прости, брат…

МУСТАФА. Молчай, уж… Бульна убил?

ИЛЬЯ (стонет). Больно…

МУСТАФА. Засем стреляться? Ахмак…*  Закон в душа нада иметь. Кто закон в душа не имел – пропал!

 

Подбегает высокий мужчина, в свете фонаря можно рассмотреть шинель полицейского.

 

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Что, мертвый?

МУСТАФА. Нет, дысыт… Аллага шокер!**

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Горелым пахнет.

МУСТАФА. Рубаска горел. Снег кидать…

__________________________

 

* Глупец (татарск.)

** Слава Аллаху! (татарск.)

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Кто это?

МУСТАФА. Я не знай, первый раз видела…

ИЛЬЯ (бормочет). Никто, я – никто…

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Мы узнаем, небойсь…

МУСТАФА. Молодой, а стреляться?.. Аллах велел это делать, а?  Аллах не велит убивай… Уз узенне утерергэ ярамый, Алла кушмый! *

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Они, черти пьяные, стреляются, а ты мерзни тут из-за них.

МУСТАФА. Она трезвый, совсем трезвый.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Тогда дурак, значит! (Вздыхает.) Мустафа, бери со своей стороны, дотащим его до монастырских ворот.

 

Двое мужчин поднимают ИЛЬЮ и уносят. В темноте слышен полицейский свисток и раскатистый голос ПОЛИЦЕЙСКОГО: «Прохор, сюда быстрее! В Измайловскую больницу едем! Живее!»

 

 

СЦЕНА  8

 

СОН  ИЛЬИ

 

Лавка Полуэктова. Маленькая дверь в соседнюю комнату открыта. Оттуда исходит очень яркий свет, непривычно освещая обычно сумрачную лавку. Над кассой склонился мужчина в домашней полотняной одежде. Мужчина поднимает голову – глаза его таинственно светятся. ДЕД ЕРЕМЕЙ смотрит на ИЛЬЮ и загадочно улыбается.

 

ДЕД ЕРЕМЕЙ (машет рукой, подзывая ИЛЬЮ). Ильюша, что ты стоишь на пороге? Проходи, садись... (Лицо его лучится радостью.) Небось устал целехонький день по городу-то ходить?.. (Склонившись над кассой, шарит рукой по пустым ящикам. Слышно только позвякивание одиноких медяков.) Украли... черти! (Улыбается.) А денег-то много было... Налетели, как черные вороны! Много я накопил, Ильюша, за пятьдесят-то лет... Отказывал себе во всем, не доедал годами... не пропил ни гроша! Всю жизнь собирал, копейка к копеечке... (Смеётся.) Господи! Все мечтал свезти их к себе в Михайловку, отдать на храм... Эта земля взрастила, воспитала меня... человеком. (Смеётся.) Кш-ш, вороны! Кш-ш... Прочь!.. Это богово. Не моги! Не смейте... Это на храм. Кш-ш!.. Черные... (Тяжело дышит, трет грудь.) Не меняются люди... Века проходят, а человек тот же... что волк голодный.

______________________________________________

 

* Самоубийство – грех, Аллах не велит! (татарск.)

 

СЦЕНА  9

 

Земская больница. В палате две кровати, на одной из них лежит ИЛЬЯ, он спит. ИЛЬЯ в белой рубахе, под рубахой – забинтованная грудь. Лицо очень бледное, заросшее щетиной. Приоткрывается дверь, в палату заглядывает ЯКОВ. Он в сюртуке, начищенных сапогах, с узелком в руках; заходит и останавливается на пороге. ИЛЬЯ спит беспокойно, вертит головой и что-то шепчет. ЯКОВ, смущаясь, подходит к кровати и тормошит спящего. ИЛЬЯ проснувшись, с испугом смотрит на ЯКОВА, затем садится в кровати, трет лицо.

 

ИЛЬЯ. А-а, это ты, Яков? (Рукавом вытирает испарину на лбу.)

Который час? Черт, проспал!.. Лавку надо открывать.

ЯКОВ. Очнись, Илья… Какую лавку? Ты в больнице.

ИЛЬЯ. Что? А-а… (оглянув палату, с облегчением вздыхает.) Фу-у-у… сон дурной приснился.

ЯКОВ (тихо). Ну, здравствуй…

ИЛЬЯ. Чего стоишь… садись.

 

ЯКОВ смотрит на пустую кровать. На ней нет белья, лежит только полосатый матрас и подушка без наволочки.

 

ИЛЬЯ (перехватив взгляд ЯКОВА). Здесь один бедолага лежал. Вчера унесли... Садись, не бойся. Это живых надо бояться.

ЯКОВ (проходит, садится, протягивает ИЛЬЕ узелок). Держи – здесь чай, сахар… и лимон.

ИЛЬЯ (берет узелок). О, колониальные товары! Зачем, Яков… не надо было.

ЯКОВ. Ну… как ты? Похудел. (Пристально посмотрел на ИЛЬЮ. Пауза.) Дурак ты… Илья.

ИЛЬЯ (помолчав). Человек, хоть раз не пытавшийся убить себя – недорого стоит…

 

Проходит минута, две, три. ЯКОВ и ИЛЬЯ молчат, не зная как подступить к разговору. ЯКОВ отчаянно борется с периодическими приступами кашля.

 

Все бывает, Яшка, в жизни… В том-то и беда наша, что мы хотим жить как в книгах. Но не получается  по-писанному. Жизнь шире книг, ой, как шире… Как узнал?

ЯКОВ. В «Волжком вестнике» прочитал. (Достав из кармана газету, читает.) Вот здесь в «Хронике» все прописано: «28 декабря, в девять часов вечера… на берегу Волги, у Феодоровского монастыря, владелец галантерейной лавки, молодой торговец Лунев Илья Николаевич выстрелил из револьвера себе в грудь, с целью лишить себя жизни…» Тут еще и записку твою вспоминают: «Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне в последнее время. Нахожусь в здравом уме и полной памяти»… Вот!

ИЛЬЯ. Подлые газетчики! Зачем такое печатать?

ЯКОВ. Зачем такие записки писать!

ИЛЬЯ. Все крепки задним умом. Разве я помню, что писал тогда?.. Зол я был на всех… Кто из наших знает?

ЯКОВ. У нас в доме газет не читают. А я никому не говорил.

ИЛЬЯ. Стыдно... Стыдно теперь людям на глаза показываться. Ну и дурак... А так хорошо все придумал, все так точно рассчитал! Заранее высмотрел место. За оградой монастыря, там, где Волга делает поворот…

ЯКОВ. Знаю.

ИЛЬЯ. Берег там высокий и если стать спиной к реке и выстрелить в грудь, то скатишься в обрыв, пролежишь под снегом до весны, никто тебя и не отыщет… Место там безлюдное. Только надо это делать в метель, чтоб снегу было побольше, чтоб он укрыл тебя. Я снегопада дней десять ждал. А потом, весной, когда вскроется река, вынесло бы меня в Волгу, и поплыл бы себе далеко-далеко…

ЯКОВ. Глупо убивать себя молодым!

ИЛЬЯ. Револьвер – дерьмовый, первый раз была осечка, а второй раз – промазал… Целился в сердце, а пробил себе легкое… почти навылет. Пуля под самой кожей застряла… доктор вырезал из спины.

ЯКОВ (подморгнув, улыбнулся ИЛЬЕ). Не захотел, значит, Бог тебя принять! Видать рано еще… И послал он тебе Мустафу Али, татарина, монастырского ночного сторожа. Тот не спал, услышал выстрелы и прибежал.

ИЛЬЯ. Я что, просил его спасать меня? Истек бы кровью и к утру тихонько бы помер… Прибежал, поднял крик, позвал полицию.

ЯКОВ. Мустафа – хороший человек… Татарам Коран запрещает суетиться, подличать…

ИЛЬЯ. Как там Машутка?

ЯКОВ. Ничего, отдышалась немного... Её Софья Локтева, сестра твоего приказчика, лечит чем-то… и вообще под свою опеку взяла. Возит Машку к следователю.

ИЛЬЯ. А ко мне приходил пристав, уже дважды… допрашивал, акт составил о «покушении на самоубийство». Ха-ха… Где то там, наверху, мой вопрос рассматривали… Подумать только – простому торговцу такое внимание! Выйду из больницы, велел полицейский, нужно явиться в консисторию к протоиерею… Наверное, ждут от меня покаяния. Не дождутся!.. Пусть ждут от других: воров, прелюбодеев, вероотступников, убийц… (ЯКОВ внимательно смотрит на ИЛЬЮ. Тот замолчал, откинулся на подушку. Долгая пауза.) Моя жизнь, что хочу, то и делаю… Хочу – стреляюсь, хочу – нет! И умереть не дадут… И здесь – тупик!

ЯКОВ. Значит, ты под надзором полиции?

ИЛЬЯ. Значит… Торговлю надо бросать! Дело процветает, а радости – никакой… Если честно, торговля – пустая трата времени, не дает она возможности оставаться чистым человеком… совсем не об этом я мечтал. У меня силы как у быка, а работы – на воробья!

ЯКОВ. Силу беречь надо. Сила человеку раз на всю жизнь дается.

ИЛЬЯ. Вот-вот, сам это и пойми. Монастырь – это бегство, и бог твой – слабость… Человек – сильнее, пойми ты, сильнее! И забудь ты о своем монастыре.

ЯКОВ. Это все оттого, что ты в церковь перестал ходить.

ИЛЬЯ. Не в церковь я перестал ходить, а перестал понимать что либо! Что вообще творится вокруг? Люди блудят, а потом в церковь. Согрешил, помолился – и чист, да? А потом – валяй, опять греши! Разве это нормально?

ЯКОВ. Кто же будет о Боге помнить, если не грешные?

ИЛЬЯ. Богом все только прикрываются! А сами пакостничают!.. Зачем друг друга обманывать, грабить, угнетать? Обманщики!.. Я давно задумался: если Бог есть, если он видит, что творится вокруг, все что вытворяет человек – как же он это терпит? А?.. И никакого страшного суда, да? Значит – его вообще нет!

ЯКОВ. Не богохульствуй, Илья!

ИЛЬЯ. Видал я однажды, как разрушали каменщики старую часть дома, чтобы на этом месте возвести новые стены. Крепкий кудрявый парень дробил ломом стены, но бил не между кирпичей, а прямо по ним, разбивая в пыль! Десятник подходил к нему несколько раз и просил не дробить кирпич, а сохранить целым, он еще годен был в дело… Но как только десятник отходил, парень, с наглой улыбкой на роже, лупил со всей силы прямо по кирпичам! Вот так и твой, Яшка, кудрявый Бог – лупит по нам, колет, крошит, чтобы не были цельные, чтобы в дело больше не годились… И также нагло – улыбается! Не могу я любить твоего Бога за это…

ЯКОВ. Но… самоубийство – грех ведь!

ИЛЬЯ (махнув рукой). А-а! Одним грехом больше, одним – меньше… Ладно, Бог пусть... ну а каменные церкви и эти в рясах зачем? Главное – свобода души. Должны остаться только Бог и человек! И никого между ними!.. (Пауза.) Одним словом, отлучили меня от церкви. На девять лет! (Смеётся.) Они будто чувствуют как я их «люблю». Ха-ха… Какой у нас нынче год? Начался 1904-й?.. Значит через девять лет будет тринадцатый?  Дожить бы... А кто знает, что нас ждет в этом 1913 году!

 

 

СЦЕНА  10

 

Двор. С одной стороны, где трактир, возведены строительные леса. Рядом гора досок, бревна, кирпич, песок. «На дровах» сидит  ГРИГОРИЙ ОРЛОВ и курит, время от времени прикладываясь к бутылке с какой-то мутной жидкостью. Рядом лежит несколько яблок. В углу двора под деревом сидят ЧИЖИК и БУБЕНЕЦ. Они играют  «в кости». Рядом с ними стоит сломанный плетенный из прутьев возок, вместо одного их колес его поддерживает десяток кирпичей. По черной лестнице во двор спускается статная, красивая женщина, не торопясь развешивает белье и уходит. ОРЛОВ провожает её шальным взглядом. Из трактира доносится привычный хмельной гул, наверху, в мансарде, также «пируют»: слышен смех, женские взвизги, пьяные выкрики… потом – популярный городской романс. Во двор входит ИЛЬЯ.

 

ОРЛОВ (оживляясь). О! Кто пришел… Илья – богу судья!

ИЛЬЯ. Не богохульствуй, Гришка!

ОРЛОВ (машет рукой). Да чего уж… мне все равно. (Делает глоток из бутылки.) Давно тебя не видел!

ИЛЬЯ. Да в лавке я с утра до ночи. Некогда вырваться, старых знакомых повидать. Вот в праздник только... когда лавку закрою.

ОРЛОВ. Купец, мать твою! Хозяин… (Смеётся.) Буржуином заделался, одет не по-нашему… Не тошнит, тебя в лавке-то твоей? Пуговицами торговать? Ленты, рюшечки! (Смеётся.) Я бы сдох!.. А такой хороший мальчик был… когда-то.

ИЛЬЯ. Ты с утра – уже готов?

ОРЛОВ. Так ведь пасхальная неделя! Право имею…

ИЛЬЯ (кивает на леса). Что это… у вас?

ОРЛОВ (ухмыляясь, зло). Петруха Филимонов дом выкупил! Ха-ха… в прошлом месяце. Теперь будет тесом обшивать. Дворец хочет сделать с этого хлама! Ха-ха... Фальшивка… обман, одним словом. Потихоньку, лицемер, каждый год, втихаря, покупал по комнатке-другой… кусками. Был когда-то простой буфетчик… а теперь – домовладелец! (Сплевывает.) Ненавижу! Жадный. За двугривенный задушить может. А коварный, а  хи-и-итрый… мать родную продаст за целковый. Как не русский! Не может русский человек быть таким Иудой. Совести-то хоть немного должно оставаться... Ты вывеску видел над входом? Поди прочти... «Веселое убежище друзей П. Филимонова» (Хохочет.) Каких друзей?  Откудова друзья у него… Волк ему товарищ! (Плюется.) А ты знаешь, что Петруха женился?

ИЛЬЯ. Слышал.

ОРЛОВ. А на ком, знаешь? Нет?.. (Хохочет.) Сядь, иначе упадешь… Она, краля его, содержит самый большой в городе публичный дом! Во как! Возле Дворянской… Из окон, говорят, видны купола собора. Так что можно молиться, прямо не сходя с койки… (Кашляет, задыхаясь от смеха.)

ИЛЬЯ. Тогда у вашего дома большое будущее! Чтоб сохранить равновесие… с этой стороны (показывает на правую сторону дома) жильцов надо выгнать и устроить номера. Накупить красных ламп… И все – в одном доме!

ОРЛОВ. Касса-то все равно одна, да? Ха-ха… (Делает глоток из бутылки.) Люди все за деньгами гоняются. Жизни не замечают, только о барышах и думают... денно и нощно! У всех на уме одно – нажива, звон монет. Жадность людская безгранична!.. Что в них такого особенного, чтобы так вот… сбиваясь с ног? Тьфу! (Плюет.) Ах, как тесно жить!.. Родился я с беспокойством в сердце. Горит у меня душа… хочется ей простора, чтобы развернуться во всю силу… эхма! Силу я в себе чувствую – необоримую. Сил во мне много, вот беда!

ИЛЬЯ. И что делать с этим беспокойством?

ОРЛОВ. Кабы знать!.. Я тут недели три не пил. Не помогает… (Делает глоток из бутылки.) Не гаснет тоска. Жду – не гаснет… Напротив, с каждым днем разгорается все сильнее! Разве это жизнь для человека?..  Жизнь, я заметил, вообще не для больших и здоровых людей. Она сделана для маленьких, слабеньких, дрянненьких... Пусти осетра в болото – он сдохнет в нем, непременно сдохнет!.. (Плюет.) День похож  на день… и ничего не происходит! Только работа, работа, работа… А для чего? Для пропитания мово. А зачем мне пропитание? Чтобы работать… Колесо бессмысленное какое-то получается! Не могу я примириться с буднями. Зимой ночи длинные, хоть спишь… а сейчас, весной, или летом – дни тянутся бесконечно… (Делает большой глоток из бутылки.) И горит сердце большим огнем, ой, как  го-о-рит!.. Я ведь все чувствую, всякое движение жизни… а ничего понять не могу, пути своего не знаю!.. Пью?.. Да, пью… А как же!? Водка – она, все-таки, гасит сердце, гасит…

 

ОРЛОВ делает большой глоток из бутылки. ИЛЬЯ входит в дом. ОРЛОВ осматривается по сторонам.

 

Ушел?.. Идет человек… и проходит. Человек – явление проходящее…  (Посмотрел в небо.) Неужто лучше этой нашей жизни и выдумать ничо нельзя было, а?.. (Вздыхает опять смотрит вверх.) Сапожников в рай не пускают... надобности в них нет. Там все больше босиком ходют.

 

 

СЦЕНА  11

 

Комнаты Якова. Здесь все по-прежнему. Единственное, что изменилось – вместо «Аленушки» на стене висит репродукция знаменитой «Троицы» А.Рублева, вырезанная из какого-то журнала. В комнате трое: у окна, опершись о стену, замерла МАШ; у стола, с газетой в руках, стоит ПАВЕЛ и читает стихотворение; за столом сидит  ЯКОВ. Все одеты празднично, стол непривычно изобильно накрыт: пасхальные яйца и куличи, соленья, водка, наливка и проч. Горит огонь в лампадке у иконы и свечи на столе. ЯКОВ очень бледный, выглядит сильно изможденным, взгляд потухший, часто кашляет.

ПАВЕЛ (читает, изредка поглядывая в газету).

В недуге тяжком и в бреду

Я годы молодости прожил.

Вопрос – куда, слепой, иду?

Ума и сердца не тревожил…

Вдруг – светом внутренним полна,

Ты предо мною гордо встала

И, дрогнув, мрака пелена

С души и глаз моих упала!

Да будет проклят этот мрак!

Свободный от его недуга,

Я чувствую – нашел я друга!

И ясно вижу – кто мой враг!..

Совсем свежее. Вот, во вчерашнем «Вестнике» пропечатано...

МАША (хлопая в ладоши). Поздравляю! Пашка, ты стал настоящим поэтом!

ПАВЕЛ. Да, мои новые друзья тоже так считают! Советуют не бросать, идти вперед...

 

Раздается стук в дверь. Входит ИЛЬЯ и, оглядев присутствующих, нерешительно останавливается на пороге.

 

МАША. Иллюша, ты? Как в сказке! (Бросается к ИЛЬЕ, обнимает его и целует трижды.) Христос воскресе! (ИЛЬЯ тихо ей отвечает.) Что ты застыл, как неродной?  Ха-ха... (Тащит его к столу и, радостно смеясь, усаживает.) Садись!

 

ПАВЕЛ, схватив свой картуз, и ни на кого не глядя быстро выходит, почти выскакивает, из комнаты. ЯКОВ и МАША смущенно переглянулись.

 

ИЛЬЯ (улыбается, глядя на МАШУ). Давно я тебя не видал! Уж год, пожалуй... Ну как ты, Машуня?

МАША (вздохнула, без радости). Слава Богу, все наладилось... Спасибо Софье, подруге Павла, очень помогла. Возила меня к следователю. Адвоката даже наняла на свои деньги... у меня ведь своих нет.

ИЛЬЯ. Что, не бьет? (МАША отрицательно кивает.) Но все равно он такой же скот, каким был до суда. Много радости в такой жизни?

МАША (улыбнувшись, виновато). Я детей его полюбила и очень привязалась к ним... У него два мальчика от умершей жены. Не могу их бросить. Как же они без меня... кто же их защитит?

 

Часы бьют семь раз.

 

МАША. Ой, мне пора! Я лишь на полчаса отпросилась. Отца только поздравить... (Смеётся.) И сразу вас троих увидела! Будто в те далекие, счастливые дни попала... Зачем люди взрослеют? (Подходит к окну смотрит во двор на детей.) Вот, навек бы такими и остаться! Жили голодно, но я это уже забыла... Помню только, что мы всегда чему-то радовались. Было радостно... и легко! Казалось, что так будет всегда.

ЯКОВ (запел). Ой, кабы Волга-матушка, да вспять побежала!

ИЛЬЯ. Кончилось детство, Машенька… Давно кончилось.

МАША. Побежала я. Свидимся! (Посмотрела на ИЛЬЮ.) Спасибо Якову… это он меня выходил, к жизни вернул! (Махнув рукой, быстро выбегает из комнаты, стараясь скрыть слезы.)

 

ИЛЬЯ встает из-за стола и проходится, разглядывая комнату. Минуту-две длится пауза. С улицы доносятся только детские голоса.

 

ЯКОВ (наблюдая за ИЛЬЕЙ). Послушай, а чего это Пашка так злобно на тебя зыркнул и убежал?

ИЛЬЯ. А я почем знаю?

ЯКОВ. Да и ко мне он пришел нежданно-негаданно... Он ведь редко к нам заходит.

ИЛЬЯ (смеётся). Просто зашел в пасхальный день к тебе выпить!

ЯКОВ (после паузы). Да, Илья, давненько ты у нас не был. Сегодня люди на кладбище идут, а ты ко мне? Перепутал… (Улыбается.) Я еще жив.

ИЛЬЯ. Да мне на кладбище не к кому ходить. (Смеётся.) Я ведь сирота! Был один дядька, да как ушел в Киев, так и пропал… Сирота! Ха-ха… Свободный как ветер! Некому обо мне печалиться, и мне не о ком… Так даже лучше. А твой папаня, хоть мне и седьмая вода на киселе, так жив еще!

ЯКОВ. Даже очень жив. (Смеётся.) Ой, что там творится! Какое счастье, что я живу в другом конце дома.

ИЛЬЯ. Яшка, давай чаю выпьем!

ЯКОВ (кивнув на стол). А может… того… помянем?

ИЛЬЯ. Я же сказал, некого нам поминать. Не хочу я пить... Давай, тащи чай!

 

ЯКОВ приносит самовар, чашки. Хлопочет у стола, заваривая чай.

 

ЯКОВ. Если опять придешь через полгода, то можешь меня и не застать. (Закашлялся, кашляет долго.)

ИЛЬЯ. Здорово же ты бухаешь!

ЯКОВ. Чахну. Недолго осталось… Это только в сказке дураки в конце становятся царевичами. А в жизни – дураки просто медленно подыхают. Среди умных… (Смерив взглядом ИЛЬЮ, с головы до ног.) Вот какой ты теперь стал… важный!

ИЛЬЯ (вспыхнув). Да что вы все заладили: «важный», «барин», «купчик», «загордился», «наелся»… Что же магазин мой так вам всем поперек горла стал?!. Я тут Пашке перед Рождеством денег хотел дать, чтоб он мастерскую купил, остепенился как-то… так он отказался!?. Да все в лицо мне тычет: «сытый», «сытый»… «сытый – голодному не товарищ!» (Кричит.) Я такой же, как был! Как год, два, пять тому… Я не менялся! И не собираюсь!! По одежке не судят… (Пауза.) А из тебя, гляжу, отец кровь-то высосал?

ЯКОВ. Я, брат, терплю мою жизнь кое-как… (кашляет, хватаясь за грудь).

ИЛЬЯ. Ты ведь теперь богатый наследник! Можешь жениться! Ха-ха…

ЯКОВ. Тоже мне дом! Куча гнилого дерева… И кабак этот грязный!

ИЛЬЯ (смеётся). Папаньку схоронишь – станешь домовладельцем, барчуком… шубу себе купишь.

ЯКОВ. Не надо мне ничего… этого. Я в монастырь уйду!

ИЛЬЯ (подходит к столу, берет газету, читает). П. Грачев «Прежде и теперь». Вчерашняя газета? «Посвящается  С.Л.»... Ну, ясно. Софье Локтевой!

Да, Софья очень помогла Маше… Но вообще-то она очень высокомерная особа. Я для неё человек низшего сорта… потому что торговец, хотя книг и побольше её прочитал… Но не кичусь этим. Однажды я сбил с неё эту спесь. Боже, что-о было! На следующее утро, ни свет ни заря, прибежал Павел с упреками. Что я, мол, и барин, и купец, и на людях-то наживаюсь… Думал, он к обеду секундантов пришлет! Ушел, хлопнул дверью, и уже несколько месяцев не приходит.

ЯКОВ. Павел к этой Локтевой зачастил, пропадает у неё каждый день. Толкутся там студенты, мелкие чиновники, учителя… молодежь какая-то из фабрики ходит. Пьют пустой чай и спорят о положении рабочих, о царе… брошюры читают, книги Маркса, «Манифест» какой-то… Пашка сам говорил, что встретил, наконец, там своих единомышленников.

ИЛЬЯ. У каждого Павла – своя правда! (Криво улыбаясь.) А девушку, которую любил, совсем забыл. Верка его сейчас в тюрьме сидит.

ЯКОВ. За что?

ИЛЬЯ. Говорят, у какого-то купца бумажник украла... (Пауза.) Так он к ней даже не ходит! А как любил, сколько слов было говорено…какие стихи ей писал! И вдруг так быстро перестроился… Как все легко у некоторых получается. Раз – и готово! Мне бы научиться с такой легкостью… менять свои взгляды. Жил бы – горя не знал!

ЯКОВ. Не люблю я его... Он уверен, что жизнь влюблена в него, как безграмотная прачка. И везде его ждет успех… Словно слепой! Какая-то популярная библиотека, а не человек!

ИЛЬЯ. Я тут долго думал и решил: уйду в люди…

ЯКОВ. Куда, куда?

ИЛЬЯ. Разве уж и некуда пойти человеку? Пойду по Руси… по Оке или вверх по Волге… Весной и летом хорошо ходить по земле: земля ласковая, поля осыпаны цветами… В городе жизнь тухлая – ни простору, ни воздуху, ничего, что человеку надо. Лучше ходить. Идешь себе в любую сторону. Дует тебе ветерок навстречу и выгоняет из души разную пыль… Сердцу такой простор! С кем-нибудь песню спеть, чего лучше? А осенью можно двинуть на юг, пойти на Кубань, в Херсон, в Одессу… Или в Бессарабию. Виноград собирать, например, очень хорошо. Можно и в Крым. На юге люди добрее, а главное – веселее!

ЯКОВ (смеётся). Не забудь только шарманку купить!

ИЛЬЯ. Захотелось есть – пристал, наработал себе на рубь; нет работы – попроси хлеба, дадут… Ведь работы я не боюсь. Булочником, так булочником, маляром – так маляром… Может в Казань пойду, в университет поступлю… Должна быть мечта у человека, понимаешь? Нужно жить всегда влюбленным во что-нибудь, недоступное тебе... Человек становится выше ростом, когда тянется кверху. (Пауза.) Знаешь, Яков, мне кажется, внутри меня живет какой-то другой человек, который всегда наблюдает за мной! Постоянно, не отрывая глаз, следует за мной... Он меня стесняет... смущает.

ЯКОВ (смеётся). А земля-то круглая! Походишь, походишь… и опять воротишься сюда… на нашу Мокрую. Ха-ха! Зачем зря ходить?

ИЛЬЯ. Нет, нет, уйду. Есть ведь другие города!.. Должны же быть другие, нормальные люди. А вдруг?

ЯКОВ. За счастьем, значит, пойдешь?

ИЛЬЯ (улыбнулся). Да, за счастьем!

ЯКОВ (ухмыльнулся). Да, поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что...

ИЛЬЯ. У каждого свое представление о счастье.

ЯКОВ. А ты возьми себе фамилию Бродяжкин, Ходунов или Ходун… иль Пешков. Для форсу! (Оба смеются.) Значит, птичьей жизнью жить будешь… А зерен хватит?

ИЛЬЯ. Полей вокруг много. Не пропаду… Душно здесь. Дышать трудно… задыхаюсь… Неизвестность – вот что главное! Не знаешь, что встретишь на пути… кого. Кого – понимаешь? Новый интересный человек – ни с чем не сравнимая радость! Никогда не следует отказывать первому встречному. Может, он получше остальных окажется…

ЯКОВ. Тебе жениться надо, Илья… и все в башке у тебя станет на место.

ИЛЬЯ (смеётся). Насмотрелся я на «счастливую» семейную жизнь, спасибочки! Супружество – такая фальшь, такая… ложь! С первой же брачной ночи... Не для меня это! И  ме-е-елко  так... А как детей воспитывать, а?.. Растить таких как ты – тихих, кротких, честных… но беспомощных? Такие и не выживут, пожалуй… затопчут. Или как папаня твой? Да если у меня вырастут такие, как Петруха, я удавлюсь! Или собственными руками их прикончу… (Внезапно замолчал.) Эти две дороги не для меня! Здесь не из чего выбирать.

ЯКОВ. Я думаю, что отношения мужчины и женщины вообще – не добро… Да, они неизбежны... но добра в них нет. Дети?.. И ты, и я были детьми, но я все не могу понять: зачем нужны мы оба?

ИЛЬЯ (подходит к окну смотрит во двор). Вот кому хорошо!

ЯКОВ. Я здесь без тебя недавно в театр ходил. Приезжала к нам какая-то труппа: не то из Ростова, не то из Казани… не помню. Играли комедию о Гамлете.

ИЛЬЯ. У Шекспира «Гамлет» – трагедия, я сам когда-то книжку видел. Там было написано: «трагедия».

ЯКОВ. Не знаю, в зале много смеялись, особенно когда они в конце друг дружку шпагами перекололи и потравили! Галерка просто лежала от хохота… сам видел. Там такая история: принц Гамлет, наследник трона, приезжает домой на каникулы. Пока его не было, умер отец-король и мать, не долго думая, вышла замуж за его брата – Клавдия. Свадьба состоялась сразу после похорон.

ИЛЬЯ (смеётся). Чтобы пироги не пропадали, да?

ЯКОВ. Да… А Гамлет этот оказался очень беспокойный, ничего ему вокруг не нравится, всех он осуждает, видит вокруг одни грехи и злодеяния. Ругает Клавдия-короля, мать, девушку Офелию, которая его любит, отправляет в монастырь… Везде видит только плохое, совсем как ты…Каждому говорит прямо в лицо: ты дурак, ты вор, ты убийца, ты скотина…

ИЛЬЯ. Молодец! А мне вот… не хватает смелости.

ЯКОВ. Он всем надоел своими моралями… и двор решает свести его со свету. Все против одного! В конце он убивает короля, король травит жену, одним словом – гора трупов. Он сам многих убил, но и его тоже – убивают…   Я смотрел и думал: могли бы разыграть эту историю здесь, у нас.

ИЛЬЯ. Где? В этой комнате?

ЯКОВ. Да нет, во дворе! Помнишь, как мы в детстве устраивали на Рождество во дворе домашний театр? Даже занавес у нас был. Из одеял и каких-то покрывал.

ИЛЬЯ. Да, помню… И вся улица сбегалась смотреть. Пашка всегда был Бабой-Ягой, Машка прыгала все возле него каким-то чертиком. Ты переодевался в сарафан и играл Василису Прекрасную или Елену Премудрую, какую-то там... А что я играл – не помню.

ЯКОВ. Ты всегда играл героев – Морозко или Иван-Царевича… Лет по десять-одиннадцать нам тогда было… Вот я тебя слушал и подумал, что ты мог бы сыграть Гамлета. Он очень на тебя похож, тоже осуждает всех вокруг. Пришел в мир, чтобы не соглашаться, как ты?

ИЛЬЯ. Как я? (Смеётся.)

ЯКОВ. А Король и Королева…

ИЛЬЯ. А Король враг Гамлета?

ЯКОВ. Да, он его все время преследует. Потом Гамлет его убьет.

ИЛЬЯ (хохочет). Ой, я знаю, кому эту роль отдать! Петрухе, папане твоему. Я хоть на сцене прикончу его, ха-ха…

ЯКОВ. Королеву сыграет Матица. Когда Король просил Королеву «Не пей вина!», я сразу нашу Матицу вспомнил. Офелию, что влюблена в Гамлета, которую он посылает в монастырь…

ИЛЬЯ. Ну, это, конечно, Машутка!

ЯКОВ. А отец у неё при короле, что-то вроде шута…

ИЛЬЯ. Это, как пить дать, Перфишка… он у нас на улице давно заместо шута горохового... Ходит по дворам, частушки поет за рюмку.

ЯКОВ. У него еще сын есть… уезжает за границу.

ИЛЬЯ (хохочет, хлопая в ладоши). Это Пашка, Пашка! Уезжает за границу изучать книжки Маркса… да в марксистские кружки ходить!

 

ИЛЬЯ и ЯКОВ громко хохочут, задыхаясь, хватаясь за животы.

 

ИЛЬЯ. Ну и насмешил же ты меня, Яков! Ох, сил нет… Ну, а ты?

ЯКОВ. Да, там еще приходит умерший отец Гамлета. Он худой, невидимый, как тень…

ИЛЬЯ. Ну, это точно ты! Такой тихий-тихий… пока не выпьет. Ха-ха-ха… (Оба хохочут.)

ЯКОВ. Но в конце они все друг друга убивают, никого не остается в живых…

ИЛЬЯ. Вот это – самое лучшее в этой пьесе! Ради такого конца и стоит её сыграть…  Вот, вот, чтобы никого не осталось! (Смотрит на стены.) А потом поджечь бы это королевство! Вместе с трактиром и трактирщиком… Чтоб дом сгорел дотла. Чтоб даже воспоминания о нем сгорели! Ведь в этом доме никто счастья-то не видел никогда! Задумайся, никто даже не знал, что это… такое! Но только всех надо уничтожить, обязательно всех… Этот дом мешает мне жить спокойно. Будто все эти этажи и подвалы построены прямо на моих плечах... и давят, и давят! (Пауза. ЯКОВ внимательно смотрит на ИЛЬЮ.) А потом построить новый дом, с новыми жильцами… а иначе затея эта не имеет никакого смысла! Да что дом? Весь город надо уничтожить, выжечь… Уничтожить, как Содом и Гоморру! Но не за телесные грехи. Телесные грехи – это такая ерунда (плюет) по сравнению с другими… людскими делами!

ЯКОВ. Илья, здесь тоже пятьдесят праведников не найти! Если на весь город наберется десятка полтора порядочных людей – и то хорошо…

ИЛЬЯ. Вот посмотришь на Волгу, на церковь, на поля, на леса, облака – душа радуется, все ясно! А обернешься спиной к реке – посмотришь на все эти дома, чердаки, подвалы, лестницы… И так тошно становится! У всех одно на уме – нажива, шелест денег. Как много из-за них люди пакостей друг другу делают... Жадность людская безгранична! Избыток мерзавцев кругом... Они заразные. (Вздыхает.) Я вот… сильный, а чувствую себя среди них как дохлый котенок среди крыс в темном погребе. Я порядочной жизни искал… чистой… но нет её нигде! (Пауза.) Только сам испачкался… (Пауза.) Как жить – не пойму!.. Пашкины марксистские кружки – не для меня. И твой монастырь, Яков, не для меня… Не могу я быть чистенькой простынкой, бессловесной…тоскливо. Да и не чистый я уж давно… Что ты, Яков, так смотришь на меня?

ЯКОВ. Я, кажется, догадываюсь о чем ты.

ИЛЬЯ. Как? Ты о чем?.. Ты… все знаешь?

ЯКОВ. Да… (Пауза.) Догадаться было не трудно… Когда следователь приходил и о тебе все выспрашивал, я уже тогда догадался. Очень все сошлось. Олимпиада Лыкова, к которой ты ходил, на содержании у Полуэктова была. Ты лавку открыл очень быстро. А деньги откуда? Потом твоя подруга из города исчезла. Бесследно… А когда мне сестра милосердия в больнице сказала, что ты ночью бредил и во сне кричал: «Полуэктов, Полуэктов»… тут уж и совсем! Слава богу, сестра ничего не поняла… но я понял.

ИЛЬЯ. И кто еще понял?

ЯКОВ. Кажется – никто...

ИЛЬЯ. А почему полиция «не поняла»?

ЯКОВ (ухмыльнулся). Да с умом-то у них… не густо. А потом на тебя глянешь – ни за что не подумаешь! Такой весь… правильный. Да и живешь на квартире у околоточного… У них, скорее всего, просто никаких улик нет.

 

ИЛЬЯ встает, начинает ходить по комнате. Подходит к окну.

 

ИЛЬЯ. Ладно, Яков, сдаюсь! Плесни немного… Ты меня огорошил.

 

ЯКОВ, улыбаясь довольный, подходит к столу, наполняет стопки.

 

ИЛЬЯ (взглянув на стол, засмеялся). Где ты, братец, ковер-самолет прячешь?

ЯКОВ. Угощайся! Ты ведь и в церкви-то не был, безбожник? Причастись… (Они молча чокаются, пьют, закусывают.) Я здесь на всенощной был. Как хорошо в церкви! Огни свечей отражаются в ликах икон, серебре риз, красивой резьбе иконостаса. И люди в церкви кажутся намного добрее, порядочней, чем на улице. Их смиренные, робкие лица бывают даже прекрасными… Я понял: если есть на этой земле место для меня, так оно в монастыре или при церкви... только там я буду счастлив.

ИЛЬЯ (наполнив стопки). Ну, долгих тебе лет! (Выпивают.)

ЯКОВ. Понимаю... (Грустно улыбаясь.) Вот и получилось у нас

поминальное воскресенье!

ИЛЬЯ. Дурак ты, Яшка… Ты еще меня переживешь! (Пауза.) Вот, Яшка, поют иногда люди... да хоть и у вас в трактире. Хорошо поют, так что песня за душу берет! А потом они напьются водки – и драться начнут… Ненадолго  хватает в человеке хорошего! Вот, дед Еремей, к примеру, бога любил, деньги копил. А Терентий мой, что по святым местам таскается, тоже Бога любил, но деньги дедовы украл. Все люди двоятся сами в себе… Ни в худом, ни в хорошем – человек не весь! Души у нас у всех одинаково пестрые… У всех – понимаешь, Яков?

ЯКОВ. Да успокойся ты, Иллюша, он был… плохим христианином, жуликом, скрягой, деньги давал под несусветные проценты, не брезговал ворованным торговать, да и много еще всякого… На роду ему, значит, так  было написано. Просто он через тебя наказан… за свою подлую жизнь.

ИЛЬЯ. Рано или поздно и я буду наказан за свой грех.

ЯКОВ. Ну, это не обязательно… Многие ухитрялись выкрутиться, убежать.

ИЛЬЯ. Меня догонят… Ну и пусть… догоняют. (Встает, начинает одеваться.). Что-то заговорились мы с тобой, Яков… Видишь, уже стемнело. Пора мне.

ЯКОВ (провожая ИЛЬЮ до дверей). Я никому не скажу. Никогда! И никогда больше тебе не напомню, знай... Живи спокойно!

ИЛЬЯ. Как же я могу жить спокойно, после всего этого? Смешной ты человек... Как жить с этим?

ЯКОВ. Ну не с повинной же идти в полицию!

 

У дверей друзья останавливаются и прощаются.

 

ЯКОВ. Нет, нет, сегодня надо три раза!

 

Они христосуются. ЯКОВ, не отпуская руки ИЛЬИ, пристально всматривается в него.

 

Ты сегодня какой-то… странный. У меня какое-то глупое предчувствие. Ты больше не..?

ИЛЬЯ. Что, второй раз?.. (Хохочет.) Капитулировать? Нет уж!.. Что ты так смотришь на меня? Лучше обещай мне, что никогда не бросишь Машу! Да?..

ЯКОВ. Да. Обещаю.

ИЛЬЯ. Пока! Я скоро зайду… Не удалась мне смерть, может быть, жизнь… удастся?! (Быстро выходит из комнаты.)

 

 

СЦЕНА  12

 

Двор. ИЛЬЯ появляется во дворе из черного входа. В глубине двора по-прежнему играют ЧИЖИК и БУБЕНЕЦ. Григория Орлова «на дровах» уже нет, осталась только пустая бутылка и одно яблоко.

 

ИЛЬЯ. Бедный Яков!.. Так и не понял, что мы больше никогда не увидимся… Не люблю я сцен прощания. (Оглядывается на притихший дом.)  Яша, какой еще Гамлет? Подумаешь, умер… в чем здесь трагедия? Умереть проще простого, каждый дурак может. Вылез на колокольню и – головой вниз! Ну, не похоронят тебя за церковной оградой? Только и всего… Смерть слишком простой выход, легкий. А ты поживи, попробуй! Вот где беда…

 

ИЛЬЯ садится на «дрова». Через двор, направляясь к мальчишкам, бежит худенькая девочка лет девяти. У неё светлые волосы, она аккуратно причесана, одета в красивое васильковое платье.

 

ИЛЬЯ. Ты кто? Чья будешь?

ЛИЗА. Я Тимофея Елисеева дочь. Мы третьего дня сюда переехали. Вон там я живу с папой (указывает на окно). Видите окно во втором этаже? Где цветок. Год тому мама у нас умерла… вот мы вдвоем с папой теперь здесь...

ИЛЬЯ. А звать тебя как? Липа?..

ЛИЗА (заливаясь звонким смехом). А вот и не угадали, не угадали! На одну букву ошиблись, ха-ха… Лиза я! Лизой зовут… папа зовет Лисаветой.

ИЛЬЯ (присев на корточки перед девочкой, нежно гладит её по волосам, затем роется в кармане и достает конфету). На, держи! (ЛИЗА испуганно смотрит на ИЛЬЮ.) Не бойся, бери! (ИЛЬЯ почти силой вкладывает конфету ей в ладошку.)

ЛИЗА (удивленно смотрит на ИЛЬЮ). Спасибо, дяденька…

ИЛЬЯ. Какая у тебя глубокая морщинка, здесь на лобике.

ЛИЗА (лукаво улыбаясь). Папа говорит, что это от удивления. Я много удивляюсь! (Смеётся.)

ИЛЬЯ (обнимает ЛИЗУ, целует в лоб и легонько подталкивает в сторону играющих мальчиков). Ну, Лизка, беги! Пока… (Кричит ей вдогонку.) А все-таки Липа тебе бы больше подошло!

 

ЛИЗА остановилась и, радостно улыбаясь, машет ИЛЬЕ рукой. Прибежав к мальчикам, она проворно забирается в возок и, возвышаясь над ними, как королева на троне, начинает следить за игрой, изредка оборачиваясь и бросая взгляды на ИЛЬЮ.

 

ЛИЗА. Чижик, а почему наша улица называется Мокрая?

ЧИЖИК. Ну… потому, наверное, что Волга рядом.

ЛИЗА. А почему у нас на улице только три дома? Наш, пятый, напротив – шестой, и там дальше за пустырем – восьмой… А где первый, второй, третий, четвертый… где седьмой?

ЧИЖИК. А я почем знаю!

БУБЕНЕЦ. Нету. Ха-ха-ха… Нет ни первого, ни второго, ни третьего!

ЛИЗА. А где же?!

ЧИЖИК. Боже, откуда ты приехала? Темнота!

ЛИЗА. Мы с папой из Самары. (Молча следит за игрой мальчиков.) Нет, где же все-таки дома – первый, второй и третий? Даже странно как-то…

ЧИЖИК. Нету, нету… я никогда их не видел. Мы, пятые – первые!

БУБЕНЧИК. Лизка, не мешай.

ЛИЗА (немного помолчав). А почему та улица, за перекрестком, называется Задняя Мокрая. Там ведь домов намного больше, чем у нас?

ЧИЖИК. Бубенчик, держи меня, не то я сейчас её укокошу! С какой деревни ты к нам явилась?

ЛИЗА. Из Самары. Я ведь сказала… И совсем это не деревня.

БУБЕНЧИК (хихикнув). Там все такие, любопытные?

ЛИЗА (после паузы). Так все-таки, почему та улица называется Задняя Мокрая?..

ИЛЬЯ (взглянув на детей в углу двора). Как хорошо быть вот такими…  А мне через неделю – двадцать семь. Двадцать семь! В их (кивок в угол двора) возрасте, двадцатипятилетние нам уже казались стариками. Ха-ха… А жизнь-то еще и не начиналась, черт! Двадцать семь – а я опять на распутье... Как гимназист какой-то, прыщавый! Опять на пороге… (Хохочет.) Так на театре комедию можно назвать – «На пороге»! Ха-ха… Сколько себя помню – я всегда на распутье!.. Пора выбирать…Было нас трое, с самого детства не разлей вода, а сейчас?.. Оглянешься – никого! Совсем один. А может человек только тогда и свободен, когда совершенно одинок?.. (Смеётся.) Куда же пойти? Как в сказке: направо пойдешь, налево пойдешь, а прямо пойдешь… Это что, я Иван-царевич, получаюсь? Ха-ха-ха … Знаю только одно: все, что вижу вокруг себя в этом городе – не мое!

ЛИЗА (сидя на повозке, тихонько напевает, наблюдая за игрой мальчиков).

Придут Страсти-Мордасти,

Приведут с собой Напасти;

Приведут они Напасти,

Изорвут сердце на части!

Ой беда, ой беда!

Куда спрятаться, куда?

ИЛЬЯ. Неужто, затем человек рождается, чтобы поработать, денег накопить, дом выстроить, детей народить? Нет, жизнь собой что-нибудь да означает… Человек родился, пожил и помер – зачем? Толку нет никакого в жизни такой… Река течет, чтобы по ней плавали, дерево растет для пользы, собака дом стережет… всему на свете есть объяснение! А люди – как тараканы – совсем лишние на земле. Но ведь для чего-то же они родились?.. (Пауза.)  И я тоже… для чего-то родился? Матица однажды сказала мне: «Растешь себе, как молодой дубок… ни тени от тебя, ни желудя!» Слова эти очень обидные для меня до сих пор… Получается –место пустое. Как будто меня и нет в этом мире? Не хочу я так жить… невидимкой, даже без тени совсем.

 

Берет круглое яблоко, которое оставил Орлов, приседает и начинает крутить его, как волчок.

 

Я должен идти своей дорогой… Идти… пусть даже наощупь. Мысль эта давно во мне вызрела, отлежалась до плотности камня! Беспокойство какое-то у меня в сердце… Говорила мне одна женщина, что сердце надо беречь, прятать… чтобы выжить. Легко сказать! (Смеётся.) Замок на него навесить, что ли?.. Да и как жить, чтобы ничего не чувствовать? Чувства ведь не отрубишь топором, как ветку. Ведь я живой: смотрю вокруг, думаю,  ч у в с т в у ю… Коли чувствуешь каждый день, каждый час, как бороться с этим? Ведь иначе – я не могу. Не умею. Это, собственно – единственное, что у меня есть...

 

Из одного окна доносится протяжный мужской голос: «Ли-и-иза!. Лиза, домой! Ли-за-а-а-а…»  ИЛЬЯ посмотрел на играющих детей. В этот момент ЛИЗА оглянулась на ИЛЬЮ.

 

Завтра сяду в поезд. Без багажа, с одной небольшой котомкой… (Улыбается.) Не знаю даже, куда поеду… Я ведь и расписания-то еще не видел! (Смеётся.) Это как в книжке, где выдраны последние страницы! Ха-ха...  Что будет завтра – просто не представляю. Может это и есть – счастье?..

 

Взошла луна. Из-за туч проблескивают голубые пятна небес, на них тихо сверкают маленькие звезды. В тишину вечера изредка вливается певучий медный звук сторожевого колокола монастырской церкви. Шума городской жизни совсем не слышно. ИЛЬЯ оглядывается на дом. Ветер и сквозняки раздувают ситцевые и кисейные занавески; некоторые, вырвавшись из окон, трепещут на ветру. Внизу развеваются простыни и пододеяльники. В эту минуту, на фоне призывно поблескивающей в лунном свете реки, дом напоминает огромный корабль в открытом море…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Контактные телефоны:

8 911 835 6496 – моб.

(812) 404 61 96 – дом.

e-mail: lottin66@list.ru

ЮРИЙ

 

 

За счастьем…

сцены

 

 

часть первая

 

1 Двор. Драка у Орловых.

2 Двор. Матица и Илья. (ВОСПОМИНАНИЕ ИЛЬИ.)

3 У Якова. Илья приводит Павла, приходит Маша.

4 Двор. Илья и Павел.

5 «Веселый дом». Илья, Павел и Вера. Появление Липы.

6 Илья и Терентий. Уход Терентия.

7 «Веселый дом». Илья и Липа.

8 Трактир. Драка.

9 Илья и Павел. Чтение стихов.

10 Первая встреча с Полуэктовым.

11 Илья и Перфишка. У Якова, после драки.

12 Убийство Полуэктова.

13 Бани. Липа и Илья.

14 У следователя.

 

 

часть вторая

 

1 У Татьяны. Новая квартира.

2 «Веселый дом». Липа и Илья.

3 У Татьяны. Соблазнение Ильи.

4 Двор. Матица и Перфишка.

5 У Автономовых. Письмо Липы.

7 У Якова. Илья приходит к больной Маше. (ВИДЕНИЕ ИЛЬИ.)

8 (СОН ИЛЬИ.)

9 В больнице. К Илье приходит Яков.

10 Спустя полгода. Двор. Орлов и Илья.

11 У Якова. Исповедь Ильи.

12 Двор. Илья и дети (финал)