И. Гончаров

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Инсценировка в трех действиях В. Розова

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

Александр Адуев.

Анна Павловна, его мать.

Петр Иванович Адуев.

Елизавета Александровна, его жена.

Марья Карповна

Софья, её дочь           — соседи Анны Павловны.

Антон Иванович

Поспелов, друг Александра.

Любецкая Мария Михайловна.

Наденька, ее дочь.

Граф Новинский.

Юлия Павловна Тафаева.

Сурков.

Доктор.

Аграфена

Евсей                 — слуги.

Василий

Марфа

Чиновники.

Гости Тафаевой.

Дворовые Адуевой.

Тетушка.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

Картина первая

 

Гостиная в доме Адуевой. Предотъездная суматоха. Дворовые поминутно снуют из двери в дверь. На сцене Аграфена и Евсей. Они укладывают вещи в дорожный сундук.

 

ЕВСЕЙ: Прощайте, прощайте... Последний денек, Аграфена Ивановна...

АГРАФЕНА: И слава богу! Пусть унесут вас черти отсюда, просторнее будет... Да пусти прочь, негде пройти.

ЕВСЕЙ: Кто-то сядет на мое место...

АГРАФЕНА: Леший!..

ЕВСЕЙ: Дай-то бог... Лишь бы не Прошка...

АГРАФЕНА: Да отцепись ты от меня, окаянный! Свяжусь я с Прошкой!

ЕВСЕЙ: Бог вас наградит за вашу доброту...

АГРАФЕНА (кричит). Обрадовался!.. Радуйся! (Пошла из комнаты, за ней Евсей.)

 

Входят Анна Павловна и Александр. Анна Павловна несет стопку простыней, укладывает их в сундук. Александр в маленький баул бережно складывает рукописи.

 

АННА ПАВЛОВНА: Сашенька!

АЛЕКСАНДР: Чего изволите, маменька?

АННА ПАВЛОВНА: Куда ты едешь, мой друг, зачем?

АЛЕКСАНДР: Как куда? В Петербург. Затем... чтоб... я чувствую в себе...

АННА ПАВЛОВНА: Послушай, Саша, еще время не ушло, подумай, останься!

АЛЕКСАНДР: Остаться! Как можно! Я решил.

АННА ПАВЛОВНА: Да разве тебе здесь нехорошо?.. А дочка Марьи Карповны Сонюшка... Что, покраснел? Как она, моя голубушка, дай ей бог здоровья, любит тебя!

АЛЕКСАНДР: Вот, маменька, что вы... она так...

АННА ПАВЛОВНА: Да-да, будто я не вижу.. Останься! Что ты найдешь в Петербурге! Бог знает чего насмотришься и натерпишься. И холод, и голод, и нужду — все перенесешь... А посмотри-ка сюда... (Пошла к окошку, поманила к себе сына, но тот деловито просматривает рукописи.) Какой красотой бог одел поля наши! Одной ржи до пятисот четвертей соберем. А вон и пшеничка есть, и гречиха... Да ты не слушаешь... (Отошла к чемоданам, укладывает вещи.) Вот, Сашенька, заметь хорошенько, куда я что кладу.. В самый низ на дно чемодана простыней дюжину, носков двадцать две пары... Знаешь, что я придумала? Положить в один носок твой бумажник с деньгами и письмо к дяде — туда же... То-то, чай, Петр Иванович обрадуется! Ведь семнадцать лет и словом не перекинулись, шутка ли... Да ты отложи бумаги-то свои, еще наработаешься, наломаешь спину!

 

Александр оставил рукописи, слушает мать.

 

Мне еще много осталось сказать (утирает слезы)... Что, бишь, я хотела сказать... из ума вон... Береги пуще всего здоровье. Коли заболеешь, чего боже оборони, опасно, напиши, я соберу все силы и приеду... Не ходи ночью по улицам. От людей зверского вида удаляйся, береги деньги, ох, береги на черный день, трать с толком, от них, проклятых, всякое добро и всякое зло. Не мотай, не заводи лишних прихотей, но не отказывай себе, в чем можно. Не предавайся вину, оно первый враг человека. Да еще (понижает голос)... берегись женщин, знаю я их. Есть такие бесстыдницы, что сами на шею будут вешаться, как увидят этакого-то...

АЛЕКСАНДР: Довольно, маменька...

АННА ПАВЛОВНА: Сейчас, сейчас, еще одно слово... На мужних жен не зарься, это великий грех. Ну, а коли ты полюбишь, да выдастся хорошая девушка, то того... (Заговорила еще тише.) Сонюшку можно и в сторону... Что, в самом деле, Марья Карповна замечтала!..

АЛЕКСАНДР: Софью?! Нет, маменька, я ее никогда не забуду.

АННА ПАВЛОВНА: Ну-ну, друг мой, успокойся... Ведь я так только... А будешь ли помнить мать?

АЛЕКСАНДР: Вот до чего договорились! Забыть вас! Бог накажет меня...

АННА ПАВЛОВНА: Перестань, перестань, Саша, что ты это накликаешь на свою голову!

 

Еще на словах Анны Павловны слышался звон приближающегося колокольчика. Он стих, видимо, у крыльца. В дверь входят Марья Карповна и ее дочь Соня.

 

Марья Карповна, душенька! (Обнимаются и плачут.) Сонюшка, здравствуй, милая! (Здоровается с Соней.)

СОНЯ: Здравствуйте...

 

Анна Павловна и Марья Карповна уходят из комнаты. Александр и Соня одни. Они

бросились друг к другу.

 

Саша! Милый Саша!..

АЛЕКСАНДР: Сонечка!..

СОНЯ: Саша!..

АЛЕКСАНДР: Сонечка!.. (Целуются и плачут.)

СОНЯ: Вы забудете меня там...

АЛЕКСАНДР: О, как вы меня мало знаете!

СОНЯ: Да, да! Вы станете знаменитым...

АЛЕКСАНДР: Я ворочусь, поверьте, и никогда другая...

СОНЯ: Вот, возьмите скорее... Это мои волосы и колечко. (Отдает Александру сувениры, тот жадно их целует. И снова.) Саша!..

АЛЕКСАНДР: Сонечка!..

СОНЯ: Саша!..

АЛЕКСАНДР: Сонечка!..

 

Объятия, поцелуи. Слышен колокольчик. В двери появляется АНТОН ИВАНОВИЧ: Анна   Павловна   и   Марья   Карповна   выходят из соседней комнаты. С ними тетушка Александра.

 

АНТОН ИВАНОВИЧ: Здравствуйте, матушка Анна Павловна!

АННА ПАВЛОВНА: Антон Иванович! Вот спасибо! Горе-то какое... (Все здороваются.) К столу вас прошу на дорогу откушать. (Все рассаживаются вокруг стола. Анна Павловна плачет.)

АНТОН ИВАНОВИЧ: Смотреть на вас тошно, Анна Павловна, некому бить вас. Бил бы да бил...

АННА ПАВЛОВНА: Один сын, и то с глаз долой... Умру, некому и похоронить будет.

АНТОН ИВАНОВИЧ: А мы-то на что?! Что я вам чужой, что ли... Этакого молодца взаперти держать... Дай-ка ему волю, он расправит крылышки... Да вот каких чудес наделает! Нахватает там чинов...

АННА ПАВЛОВНА: Вашими бы устами да мед пить... Закусывайте, господа. (Налила рюмки.)

МАРЬЯ КАРПОВНА: Вот увидите, Анна Павловна, как он пойдет в гору! В Петербурге ахнут, увидев такого умного молодого человека...

АНТОН ИВАНОВИЧ (встал). За ваше здоровье, Александр Федорович! Счастливого пути! Да возвращайтесь скорее. Да женитесь-ка. Что вы, Софья Васильевна, вспыхнули?..

СОНЯ: Я ничего... я так...

АНТОН ИВАНОВИЧ: Ох, молодежь, молодежь... Ну, во имя отца и сына и святого духа...

 

Звук стремительно приближающегося колокольчика. Дверь распахивается. На пороге Поспелов, друг Александра.

 

АЛЕКСАНДР (вскакивая из-за стола). Поспелов!

ПОСПЕЛОВ: Адуев! (Объятия.)

АЛЕКСАНДР: Откуда ты? Как?

ПОСПЕЛОВ: Из дому. Нарочно скакал целые сутки, чтоб проститься с тобой.

АЛЕКСАНДР: Друг, истинный друг! Навеки, не правда ли? (Объятия.)

ПОСПЕЛОВ: До гробовой доски! Я тоже мечтаю быть в Петербурге. Мы должны, Александр! Мы должны! Общество требует себе лучших умов, честных сердец, чистых душ... Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы,

(Поспелов и Александр продолжают вместе, тихо. Держат друг друга за руки и как бы клянутся.)

Мой друг, отчизне посвятим Души высокие порывы!

АННА ПАВЛОВНА (в слезах). Сашенька!

ПОСПЕЛОВ: Вы не слезы должны проливать, дорогая Анна Павловна, а гордиться своим сыном! Здесь ему тесно, душно, здесь нам нет поля для великой деятельности, которая... (Обнимает Ааександра.) В путь! В путь! Пиши! Пиши!

 

Возгласы. Проводы. Все поднимают тюки, баулы, сундуки. Уходят.

 

АННА ПАВЛОВНА (с криком). Прощай, прощай, мой друг! Увижу ли я тебя... (Обняла сына.)

 

Антон Иванович и Марья Карповна отрывают ее от Александра и выводят на крыльцо.

 

ТЕТУШКА (задерживает Александра. Таинственно). Саша, умеешь ли ты хранить великие тайны?

АЛЕКСАНДР: Да, тетушка.

ТЕТУШКА (доставая с груди письмо в голубом конверте). Отдай это своему дяде Петру Ивановичу! И скажи, что тот желтый цветок и письмо его вечно со мной — здесь (показала на грудь).

АЛЕКСАНДР: Какой цветок?

Тетушка. Тебе знать не надобно. Он поймет... Обними его... (со смущением) за меня. (Целует Александра, крестит.)

ПОСПЕЛОВ (в дверях). Александр, не медли!

 

На пороге Анна Павловна.

 

АННА ПАВЛОВНА: Голубчик ты мой! Прощай! (Почти падает на руки тетушки и Поспелова.)

 

Александр исчезает. Звук удаляющегося колокольчика. Уехал!..

 

Картина вторая

 

Кабинет дядюшки Александра Петра Ивановича Адуева в Петербурге. Утро. Петр Иванович в халате. Берет с подноса письмо в голубом конверте, вскрывает, читает.

 

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  «Любезный братец, милостивый государь Петр Иванович!» Что это за сестрица!.. (Зовет.) Василий! (Вошел слуга.) Откуда это письмо?

ВАСИЛИЙ: Приходил молодой барин, назвал себя Александром Федорычем Адуевым, а вас дядею. Обещались зайти об эту пору.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Вон как! Скажи этому господину, как придет, что я вставши уехал на завод и ворочусь через три месяца, а может, через десять. Поди...

 

Слуга вышел.

 

«По гроб жизни буду помнить, как мы вместе гуляючи около нашего озера, вы с опасностью жизни и здоровья влезли по колена в воду и достали для меня большой желтый цветок... А цела ли у вас та ленточка, что вы вытащили из моего комода, несмотря на все мои крики и моления...» Я стащил ленточку?! «А я обрекла себя на незамужнюю жизнь...» Ах, старая дева... Немудрено, что у нее еще желтый цветок на уме... (Рвет письмо, бросает в корзину, открывает второе письмо.) «Любезнейший мой деверек Петр Иванович! Вот привел бог благословить на дальний путь бесценного моего Сашеньку. Отправляю его прямо к вам, не велела нигде приставать, окромя вас...» Глупая старуха... «Вспомнила я, дорогой деверек, как мы семнадцать годков тому назад справляли ваш отъезд, как плакали, да убивались...» (Задумался. Позвал.) Василий!

 

Входит Василий.

 

Когда придет мой племянник, не отказывай. Поди, займи наверху комнату, что отдавалась... (Продолжает читать письмо.) «Остерегайте его от вина и карт. Ночью вы, чай, в одной комнате будете спать, — Сашенька привык лежать на спине: от этого больно стонет и мечется, вы тихонько разбудите его да перекрестите: сейчас и пройдет. А летом покрывайте ему рот платочком: он его разевает во сне, а проклятые мухи так туда и лезут под утро. Не оставляйте его в случае нужды и деньгами...»

ВАСИЛИЙ (входит). Пожаловали племянник ваш Александр Федорыч...

 

Почти вбегает Александр. Василий уходит.

Александр пытается обнять дядю, но тот мощным пожатием руки удерживает его порыв.

 

АЛЕКСАНДР: Дядюшка!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (удерживая племянника на расстоянии). Здравствуй, здравствуй...

АЛЕКСАНДР: Тетушка Мария Павловна просила вас обнять...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тетушке твоей пора бы с летами быть умней, а она, я вижу, все такая же дура, как была!.. Садись вот сюда — напротив, а я без церемонии буду продолжать переодеваться, у меня дела...

АЛЕКСАНДР: Извините, дядюшка...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  За что?

АЛЕКСАНДР: Я не приехал прямо к вам, а остановился в конторе дилижансов...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И очень хорошо сделал. Как бы ты ко мне приехал, не знавши, можно у меня остановиться или нет. Я нашел для тебя здесь же в доме квартиру.

АЛЕКСАНДР: Дядюшка, я благодарю вас за эту заботливость!.. (Хочет обнять Петра Ивановича.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сиди-сиди, не за что благодарить. Ты мне родня, я исполняю свой долг, не более... Я ухожу, у меня и служба, и завод.

АЛЕКСАНДР: Я не знал, дядюшка, что у вас есть завод.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Стеклянный и фарфоровый... Впрочем, я не один, нас трое компаньонов...

АЛЕКСАНДР: Хорошо идет?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, порядочно. Один компаньон, правда, не очень надежен, все мотает, да я умею держать его в руках... Ну, до свиданья. Ты теперь посмотри город, пообедай где-нибудь, а вечером можешь зайти — поговорим. Да, я забыл — как тебя зовут?

АЛЕКСАНДР: Александр.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Эй, Василий!

 

Входит Василий.

 

Покажешь им комнату и поможешь устроиться. (Остановился, посмотрел на Александра.) Да... туго тебе здесь придется.'

АЛЕКСАНДР: Почему?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Блеску в глазах много... (Ушел.)

ВАСИЛИЙ: Пожалуйте, сударь.

Александр стоит в недоумении.

 

Картина третья

 

Комната, в которой поселился Александр Адуев. Александр у стола пишет письмо. В передней Е в с е й чистит сапоги.

 

Е В С Е Й. Что это за житье здесь... У Петра Иваныча кухня-то, слышь, раз в месяц топится, люди-то у чужих обедают... Эко, господи!.. Ну, народец! Нечего сказать... А еще петербургские называются... У нас и собака каждая из своей плошки лакает...

 

Звонок. Дверь открывается. Входит Петр   Иванович,  проходит в комнату к Александру. Александр проворно прикрыл что-то рукой.

 

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Спрячь, спрячь свои секреты, я отвернусь. Ну, спрятал?.. Зашел посмотреть, как ты устроился. Здравствуй.

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Доволен?

АЛЕКСАНДР: Очень.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (засмеялся. Осмотрел комнату). Я начинал хуже. (Сел в кресло.) Теперь скажи, зачем ты приехал сюда?

АЛЕКСАНДР: Я приехал жить...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Если ты разумеешь под этим есть, пить и спать, так не стоило труда... Тебе так не удастся ни есть, ни поспать здесь, как у себя в деревне.

АЛЕКСАНДР: Я подразумевал другое, дядюшка.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Наймешь бельэтаж на Невском, заведешь карету, откроешь у себя дни?

АЛЕКСАНДР: По словам вашим, дядюшка, выходит, что я как будто сам не знаю, зачем приехал.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Почти так.

АЛЕКСАНДР: Я отвечу: меня влекло неодолимое стремление, жажда благородной деятельности. Во мне кипело желание уяснить и осуществить... те надежды...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не пишешь ли ты стихов?

АЛЕКСАНДР: И прозой, дядюшка... Можно вам показать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет-нет, после когда-нибудь. Я так только спросил.

АЛЕКСАНДР: А что?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да ты так говоришь...

АЛЕКСАНДР: Разве нехорошо?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, может быть, хорошо, да дико... Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу понять, что приехал сюда делать карьеру и фортуну.

АЛЕКСАНДР: Если вам угодно понимать так...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мысль хорошая, только напрасно ты приезжал...

АЛЕКСАНДР: Отчего же? Надеюсь, вы не по собственному опыту говорите это?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Дельно замечено... Точно, я хорошо обставлен и дела мои недурны. Но сколько я посмотрю, ты и я — большая разница.

АЛЕКСАНДР: Я никак не смею сравнивать себя с вами.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не в том дело. Ты, может быть, вдесятеро лучше и умнее меня, только, я вижу, изнежен. Где тебе все выдержать, что я выдержал.

АЛЕКСАНДР: Может быть, я в состоянии что-нибудь сделать, если вы не оставите меня вашими советами и опытностью?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Советовать боюсь. А мнение свое сказать, изволь, не отказываюсь. Ты слушай или не слушай, как хочешь.

АЛЕКСАНДР: Я постараюсь, дядюшка, приноровиться к современному понятию. Уже сегодня, глядя на эти огромные здания и корабли, я подумал об успехах современного человечества, я понял волнения этой разумно деятельной толпы... Я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  «Разумно деятельная толпа»! Право, лучше бы ты остался дома! А известно ли тебе, что таких, как ты, молодцов в столицу едет не десятки, не сотни, а тысячи. И у всех жажда благородной деятельности, карьеры и фортуны... А где они потом?

АЛЕКСАНДР: Я надеюсь, во мне хватит мужества и сил...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая). Ну, хорошо, ты приехал, не ворочаться же назад. Попробуем, может быть, удастся что-нибудь из тебя сделать... Что это у тебя выпало? Что такое?

АЛЕКСАНДР (поднимая маленький сверточек, который обронил со стола). Это... ничего...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Кажется, волосы? Подлинно, ничего... Уж я видел одно, так покажи то, что спрятал в руке.

 

Александр разжал кулак и показал на ладони кольцо.

 

Что это, откуда?

АЛЕКСАНДР: Это, дядюшка, вещественные знаки невещественных отношений.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что-что? Дай-ка сюда эти знаки.

АЛЕКСАНДР: От Софьи, дядюшка, при прощании на память.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И это ты вез за тысячу пятьсот верст! Лучше привез бы мешок сушеной малины... (Взял волосы и кольцо, взвесил на ладони, завернул в бумажку и выбросил в окно.)

АЛЕКСАНДР (с криком). Дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что?

АЛЕКСАНДР: Как назвать ваш поступок?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Бросанием из окна в канал невещественных знаков и всякой дряни и пустяков.

АЛЕКСАНДР: Это — пустяки?!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А ты думал — что? Половина твоего сердца? Тихо, тихо! Я пришел к нему за делом, а он вон чем занимается — сидит и думает над дрянью.

АЛЕКСАНДР: Разве это мешает делу, дядющка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Очень. Время идет, а у тебя Софья да знаки на уме. Теперь тебе Софью и знаки надо забыть.

АЛЕКСАНДР (твердо). Я никогда не забуду ее, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Конечно. Не брось я твои залоги, так, пожалуй, ты помнил бы ее лишний месяц.

АЛЕКСАНДР: Вы никогда никого не любили?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Знаков терпеть не мог.

АЛЕКСАНДР: А по-моему, святое волнение любви...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Знаю я эту святую любовь... В твои лета только увидят локон, башмачок, подвязку, дотронутся до руки, — так и побежит по всему телу святая, возвышенная любовь. А дай-ка волю, так и того... Твоя любовь, к сожалению, впереди, от этого никуда не уйдешь. А дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься... Я почти нашел тебе место...

АЛЕКСАНДР: Нашли! Дядюшка, я очень вам признателен! (Поцеловал дядю в щеку.)

ПЕТР ИВАНОВИЧ (вытирая щеку платком). Нашел-таки случай... как это я не остерегся. Ну, так слушай же. Скажи, что ты знаешь, к чему чувствуешь себя способным?

АЛЕКСАНДР: Я знаю богословие, гражданское, уголовное, естественное и народное право, дипломацию, политическую экономику, философию, эстетику, археологию...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Постой, постой... А умеешь ли ты порядочно писать по-русски?

АЛЕКСАНДР: Какой вопрос! (Выходит в переднюю, ищет какие-то бумаги в бауле.)

ПЕТР ИВАНОВИЧ (закуривает сигару листком бумаги. Берет письмо, которое писал Александр, пробегает глазами, читает). «Дядюшка у меня, кажется, добрый человек, очень умен, только весьма прозаический, вечно в делах, в расчетах... Сердцу его чужды все порывы любви, дружбы, все стремления к прекрасному. Я иногда вижу в нем как бы пушкинского демона. Не верит он любви и прочему, говорит, что счастья нет, что его никто не обещал, а что есть просто жизнь, разделяющаяся поровну на добро и зло, на удовольствие, удачу, здоровье, покой, потом на неудовольствие, неудачу, беспокойство, болезни и прочее. Сильных впечатлений не знает и, кажется, не любит изящного. Я думаю, он не читал даже Пушкина...»

АЛЕКСАНДР (возвращается, вносит рукописи. В ужасе). Что вы читаете, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да вот тут лежало письмо к какому-то Поспелову — другу твоему, вероятно... Извини, мне хотелось взглянуть, как ты пишешь.

АЛЕКСАНДР: И вы прочитали его?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, почти. А что?

АЛЕКСАНДР: Что же вы теперь думаете обо мне?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Думаю, что ты порядочно пишешь, правильно, гладко.

АЛЕКСАНДР: Боже мой! (Закрыл лицо руками.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да что ты, что с тобой?

АЛЕКСАНДР: И вы говорите это покойно, вы не сердитесь, не ненавидите меня?!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет. Из чего мне бесноваться?..

АЛЕКСАНДР: Не сердитесь? Докажите, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Чем прикажешь?

АЛЕКСАНДР: Обнимите меня.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Извини, не могу.

АЛЕКСАНДР: Почему же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Потому, что в этом поступке разума, то есть мысла, нет. Вот если бы ты был женщина, так другое дело, там это делается без смысла, по другому побуждению.

АЛЕКСАНДР: И вы не назовете меня чудовищем?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  У тебя кто напишет вздор, тот и чудовище?

АЛЕКСАНДР: Но читать про себя такие горькие истины...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты воображаешь, что написал истину?

АЛЕКСАНДР: Конечно, я ошибся, я переправлю.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Хочешь, я тебе продиктую истину?

АЛЕКСАНДР: Конечно.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Садись и пиши.

 

Александр сел за стол, взял перо, бумагу.

 

«Любезный друг!». Написал? «Дядя мой не глуп, не зол, мне желает добра...»

АЛЕКСАНДР (вскакивая). Дядюшка, я умею ценить...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (диктуя). ...«хотя и не вешается мне на шею. Он говорит, что меня не любит, и весьма основательно — в две недели нельзя полюбить. И я еще не люблю его, хотя уверяю в противном...»

АЛЕКСАНДР: Это не так, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не ври, не ври! «Но мы начинаем привыкать друг к другу». Написал?

АЛЕКСАНДР: Написал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, что у тебя тут еще? «Прозаический дух... демон». Пиши: «Дядя мой ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все. Он думает и чувствует по-земному, полагая, что если мы живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призваны. Он уверяет, что я тебя забуду, а ты меня. Это мне, да и тебе, вероятно, кажется дико, но он советует привыкнуть к этой мысли, отчего мы оба не будем в дураках. Дядя любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе. Он не всегда думает о службе да о заводе и знает наизусть не одного Пушкина».

АЛЕКСАНДР: Вы, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Пиши... «Он читает на двух языках все, что выходит замечательного по всем отраслям человеческих знаний. Любит искусство, часто бывает в театре. Но не суетится, не мечется, не охает, не ахает, думая, что это ребячество, что надо воздерживать себя, не навязывать никому свои впечатления, потому что до них никому нет надобности. Он также не говорит диким языком, что советует и мне, а я тебе. Пиши ко мне пореже и не теряй попусту времени». Друг твой такой-то. Ну, месяц и число.

АЛЕКСАНДР: Как можно послать такое письмо: пиши пореже.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я только говорю свое мнение, ты сам просил, а принуждать не стану, — не нянька.

 

Александр ищет другое письмо.

 

Ты чего-то ищешь?

АЛЕКСАНДР: Я ищу другое письмо — к Софье.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Где же оно? Я, право, не бросал его за окно.

АЛЕКСАНДР: Дядюшка! Ведь вы им закурили сигару!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Неужели? Да как это я... и не заметил.. Смотри, пожалуйста, сжег такую драгоценность. Ну, так... Ты по-русски писать можешь. Завтра поедем в департамент... А что это за кипу ты вытащил? (Показывает на бумаги, которые Александр принес из сеней.)

АЛЕКСАНДР: А это мои диссертации. Я желал бы показать их своему начальнику. Особенно тут есть один проект, который я обработал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А-а... один из тех проектов, которые тысячу лет как уже исполнены или которых нельзя и не нужно исполнять.

АЛЕКСАНДР: Как же узнать начальнику о моих способностях?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мигом узнает. Он мастер узнавать. Да ты какое же место хотел занять?

АЛЕКСАНДР: Я не знаю, дядюшка, какое бы...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Есть места министров, товарищей их, директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников особых поручений, мало ли...

АЛЕКСАНДР: Вот на первое время место столоначальника хорошо...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Конечно, конечно... Потом через три месяца в директоры, а там через год и в министры. Так, что ли?

АЛЕКСАНДР: Начальник отделения, вероятно, сказал вам, какая есть вакансия...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да мы лучше положимся на него, а то он, пожалуй, обидится да пугнет порядком. Он крутенек... Что это еще у тебя?

АЛЕКСАНДР: Вы просили показать стихи.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Просил? Что-то не припомню.

АЛЕКСАНДР: Я думаю, что служба — это одно, а душа жаждет...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  То есть, ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь. Так, что ли, в переводе?.. Очень похвально. Чем же? Литературой?

АЛЕКСАНДР: Да, дядюшка.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Уверен ли ты, что у тебя есть талант?

АЛЕКСАНДР: Я надеюсь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Без этого ведь ты будешь чернорабочим в искусстве, что ж хорошего... Талант — это другое дело. Можно много хорошего сделать. И притом это капитал. Стоит твоих ста душ.

АЛЕКСАНДР: Вы и это измеряете деньгами?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А чем же прикажешь? Чем больше тебя читают, тем больше платят денег... Покажи-ка, что там у тебя?

...В эфире звезды притаясь, Дрожат в изменчивом сияньи, И, будто дружно согласясь, Хранят суровое молчанье...

(Дочитывает про себя. Зевнул.) Ни худо, ни хорошо.

АЛЕКСАНДР: Вот перевод из Шиллера.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Довольно... А ты знаешь и языки?

АЛЕКСАНДР: Я знаю по-французски, по-немецки, немного по-английски.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Поздравляю тебя! Давно бы ты сказал, скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие.

АЛЕКСАНДР: Это будет замечательно! У меня так много желанья сказать...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Слушай, подари-ка мне свои проекты и сочинения.

АЛЕКСАНДР: Подарить? Извольте, дядюшка. Я вам сделаю оглавление всех статей в хронологическом порядке.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, не нужно. Спасибо за подарок... Евсей!

 

Входит Евсей.

 

Отнеси эти бумаги моему слуге Василию.

АЛЕКСАНДР: Зачем же Василию? Я сам могу отнести к вам в кабинет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Он просил у меня бумаги обклеить что-то.

АЛЕКСАНДР: Оклеить?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ведь ты подарил. А что тебе за дело, какое употребление я сделаю из твоего подарка.

АЛЕКСАНДР (в отчаянии прижимая бумаги к груди). Но это мои труды, мои мечты, мои...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (силой вырывает у него бумаги). Александр, послушай меня. Не будешь краснеть потом и скажешь мне спасибо. (Отнял рукописи.) На, снеси, Евсей...

 

Евсей уходит.

 

Ну вот, теперь у тебя в комнате чисто и хорошо, пустяков нет. От тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным... Поедем на завод — прогуляться, рассеяться и посмотреть, как работают. Начинай жить по-новому, Александр, начинай! Петербург город красивый, но строгий. Пощады от него не жди.

 

Александр стоит, закрыв лицо руками.

 

Ну, ты идешь со мной?

АЛЕКСАНДР (тихо). Иду, дядюшка...

 

Картина четвертая

 

На сцене только одни конторки. За конторками чиновники. Входит Начальник и с ним Александр. Перья чиновников заскрипели прилежнее.

 

НАЧАЛЬНИК: Иван Иваныч!

 

Из-за конторки выскочил один чиновник, подбежал к Начальнику, вытянулся.

 

Дайте табачку!

 

Иван Иваныч протянул табакерку. Начальник взял щепотку, понюхал.

 

Да испытайте вот его! (Указал на Александра.)

ИВАН ИВАНЫЧ (Александру). Пожалуйте... (Ведет Александра к конторке.) Хороша ли у вас рука?

АЛЕКСАНДР: Рука?

ИВАН ИВАНЫЧ: Да-с, почерк. Вот потрудитесь переписать эту бумажку.

 

Александр пишет. Иван Иваныч взял бумагу, посмотрел, пошел к Начальнику.

 

Плохо пишут-с...

НАЧАЛЬНИК (разглядывая бумагу). Да, нехорошо. Набело не может писать. Ну, пусть пока переписывает отпуски, а там, как привыкнет немного, займите его исполнением бумаг. Может быть, он годится. (Уходит).

ИВАН ИВАНЫЧ (подводит Александра к пустой конторке, показывает ему его место). Прошу-с... (Пододвинул к нему стопку бумаг.) Переписывайте...

 

Александр занял место за конторкой, пишет. Иван Иваныч ходит около него, смотрит, как пишет Александр.

 

Здесь надо сделать перенос.

АЛЕКСАНДР: А разве так, как написал я, хуже?

ИВАН ИВАНЫЧ: Может быть, и лучше, но нельзя-с.

АЛЕКСАНДР: Почему?

ИВАН ИВАНЫЧ: Нельзя-с.

АЛЕКСАНДР: Разве от этого что-нибудь меняется?

ИВАН ИВАНЫЧ: Многое-с.

АЛЕКСАНДР: Что?

ИВАН ИВАНЫЧ: Порядок. Так что попрошу без нововведений.

АЛЕКСАНДР (пишет, говорит тихо). Надо вытерпеть, надо вытерпеть!

 

Картина пятая

 

Сад на даче у Любецких. Беседка, скамейка, кусты. Наденька с чашкой молока в руках. Вбегает Александр.

 

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна!

НАДЕНЬКА: Александр Федорыч!

АЛЕКСАНДР: Вы меня ждали! Боже мой, как я счастлив!

НАДЕНЬКА: Я ждала? И не думала! Вы знаете, я всегда в саду.

АЛЕКСАНДР: Вы сердитесь?

НАДЕНЬКА: За что? Вот идея!

АЛЕКСАНДР: Ну, дайте ручку... Что это, вы молоко кушаете?

НАДЕНЬКА: Я обедаю.

АЛЕКСАНДР: Обедаете в шесть часов, и молоком!

НАДЕНЬКА: Вам, конечно, странно смотреть на молоко после роскошного обеда у дядюшки? А мы здесь на даче живем скромно.

АЛЕКСАНДР: Я не обедал у дядюшки, я еще вчера отказался.

НАДЕНЬКА: Где же вы были до сих пор?

АЛЕКСАНДР: Сегодня на службе до четырех часов просидел.

НАДЕНЬКА: А теперь шесть. Не лгите, признайтесь, уж соблазнились обедом, приятным обществом?

АЛЕКСАНДР: Честное слово, я не заходил к дядюшке... Разве я тогда мог бы к вам попасть об эту пору?

НАДЕНЬКА: Вам это рано кажется?

 

Александр хочет подойти к Наденьке.

 

 

Не подходите, не подходите ко мне, я вас видеть не могу!

АЛЕКСАНДР: Полноте шалить, Надежда Атександровна!

НАДЕНЬКА: Я совсем не шалю... Скажите, где же вы до сих пор были?

АЛЕКСАНДР: Обедал у ресторатора на скорую руку...

НАДЕНЬКА: На скорую руку! Бедненький! Вы должны быть голодны. Не хотите ли молока?

АЛЕКСАНДР: Дайте, дайте мне эту чашку... (Протянул руку, но Наденька допила молоко и опрокинула чашку вверх дном.)

НАДЕНЬКА: Посмотрите, Александр Федорович, попаду ли я каплей на букашку, вот что ползет по дорожке?.. Ах, попала! Бедненькая, она умрет! (Подняла букашку, дышит на ладонь.)

АЛЕКСАНДР: Как вас занимает букашка!

НАДЕНЬКА: Бедненькая! Посмотрите: она умрет... что я сделала!.. (Букашка поползла по руке, и Наденька резким рывком сбросила ее на землю и раздавила ногой.) Мерзкая букашка!.. Так где же вы были?

АЛЕКСАНДР: Ведь я сказал...

НАДЕНЬКА: Ах да, у дядюшки... (Пошла к дому.)

АЛЕКСАНДР: Куда же вы?

НАДЕНЬКА: Куда? Как куда? Вот прекрасно! К маменьке.

АЛЕКСАНДР: Зачем? Может быть, мы ее обеспокоим.

 

Стоят молча, глядя друг на друга. Входит мать Наденьки Марья Михайловна.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Александр Федорыч!

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, Марья Михайловна! (Целует у нее руку.)

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Что ж вы к обеду не пришли? Мы вас ждали до пяти часов.

АЛЕКСАНДР: Служба задержала. Я вас прошу никогда не ждать меня долее четырех часов.

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: И я тоже говорила. Да вот Наденька — «подождем» да «подождем».

НАДЕНЬКА: Я! Маман, что вы! Не я ли говорю: пора, маман, обедать. А вы сказали: нет, надо подождать, Александр Федорыч давно не был, верно, придет к обеду.

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Смотрите, смотрите: ах, какая бессовестная! Свои слова да на меня же! Я говорю: ну, где теперь Александру Федорычу быть? уж половина пятого. Нет, говорит, маман, надо подождать...

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна! Ужели я так счастлив, что вы думали обо мне?

НАДЕНЬКА: Не подходите ко мне! Маменька шутит, а вы готовы верить!

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Не верьте, не верьте, Александр Федорыч! Зачем же скрывать? Александру Федорычу, верно, приятно, что ты о нем думала... Я кликну вас кушать. (Уходит.)

НАДЕНЬКА: Не стоите вы!.. заставить так долго ждать себя!..

АЛЕКСАНДР: Наденька! (Объятие. Целуются.) Как сон!..

НАДЕНЬКА: Что это такое? Вы забылись! Я маменьке скажу!

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна! Не разрушайте упреком...

НАДЕНЬКА: Вы меня очень любите?

АЛЕКСАНДР: Очень... (Снова целуются.)

НАДЕНЬКА: Ужели есть горе на свете?!

АЛЕКСАНДР: К сожалению, есть...

НАДЕНЬКА: Какое же?

АЛЕКСАНДР: Бывает — бедность.

НАДЕНЬКА: Бедность! да разве бедные не чувствуют того же, что мы теперь? Вот уж они и не бедны. (Смеется.)

АЛЕКСАНДР: Ангел! Ангел! (Сжал ей руку.)

НАДЕНЬКА: Ах, как вы больно жмете!

 

Александр покрывает ее руки поцелуями.

 

Знаете ли, говорят, будто — что было однажды, то уж никогда больше не повторится! Стало быть, и эта минута не повторится!

АЛЕКСАНДР: О нет! Это неправда! Мы дружно пройдем по жизни...

Наденька (перебивая). Ах, перестаньте, перестаньте... Мне что-то страшно делается, когда вы говорите так...

АЛЕКСАНДР: Чего же бояться? Неужели нельзя верить самим себе?

НАДЕНЬКА: Я не знаю.

АЛЕКСАНДР: Отчего? Надо верить! Нас не одолеет ничто точно так, как и теперь здесь в саду никакой звук не тревожит этой торжественной тишины...

ГОЛОС МАРЬИ МИХАЙЛОВНЫ. Наденька! Александр Федо-рыч! Где вы?

НАДЕНЬКА: Слышите!..

ГОЛОС МАРЬИ МИХАЙЛОВНЫ. Александр Федорыч! Простокваша давно на столе!

НАДЕНЬКА: За мигом невыразимого блаженства — вдруг простокваша! (Смеется, убегает.)

АЛЕКСАНДР (один). И дядюшка хочет уверить меня, что счастье — химера, что нельзя безусловно верить ничему, что жизнь... бессовестный! Зачем он хотел так жестоко обмануть меня! Нет, вот жизнь! так и воображал ее себе, такова она должна быть, такова есть, такова будет, такой я ее сделаю сам! Иначе нет жизни! (Убегает вслед за Наденькой.)

 

Картина шестая

 

Кабинет Петра Ивановича. Он работает за столом. Вбегает радостный, взволнованный Александр.

 

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно?.. Да что с тобой? У тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест?

 

Александр мотнул головой.

 

Ну, деньги?

АЛЕКСАНДР: Нет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Так что же ты таким полководцем смотришь?

АЛЕКСАНДР: Вы ничего не замечаете в моем лице?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что-то глуповатое... Постой-ка... Ты влюблен? Так, что ли, угадал?.. Так и есть! Как это я сразу не догадался! Так вот отчего ты стал ленив...

АЛЕКСАНДР: Я не ленив — я молод.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Следовательно — глуп.

АЛЕКСАНДР: В Наденьку Любецкую.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я не спрашивал... В кого бы ни было — все одна дурь... В какую Любецкую? Это что с бородавкой?

АЛЕКСАНДР: Какая бородавка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  У самого носа. Ты все еще не разглядел?

АЛЕКСАНДР: Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, все равно.

АЛЕКСАНДР: Все равно! Наденька! Неужели вы не заметили ее? Видеть однажды — и не заметить!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? Ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?..

АЛЕКСАНДР: Далась вам эта бородавка!.. Можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? В разговоре с ней вы не услышите пошлых общих мест... Ужели корсет вечно будет подавлять и вздох любви, и вопль растерзанного сердца? Неужели не даст простора чувству?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Перед мужем потом все обнаружится. Есть дуры, что прежде времени раскрывают то, что следовало бы прятать да подавлять, но зато после слезы да слезы... Не расчет!

АЛЕКСАНДР: И тут расчет, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Как и везде, мой милый.

АЛЕКСАНДР: По-вашему, и чувством надо управлять, как паром: то выпустил, то остановил, открыл клапан, закрыл...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, этот клапан недаром природа дала человеку. Это рассудок. А ты вот не всегда им пользуешься — жаль!

АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, грустно слушать вас... Все не так! Жизнь прекрасна! (С размаху обнял Петра Ивановича.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Александр! Закрой клапан! весь пар выпустил! смотри, что наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо... Посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономии! А неглуп!

АЛЕКСАНДР (смеется). Я счастлив!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, что я теперь стану делать с письмом?.

АЛЕКСАНДР: Я соскоблю и незаметно будет. (Бросается к столу, толкнул его, со стола упала статуэтка и разбилась.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Третья глупость, Александр! А это пятьдесят рублей стоит.

АЛЕКСАНДР: Я заплачу, я заплачу!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Заплачу! Это четвертая глупость... Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастье. Ну, нечего делать! (Сел в кресло.) Рассказывай, да поскорее.

АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, эти вещи не рассказываются...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да ведь хочешь рассказать, вижу. А впрочем... постой, я сам расскажу.

АЛЕКСАНДР: Забавно!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Очень забавно!.. Слушай же. Ты вчера виделся со своей красавицей наедине...

АЛЕКСАНДР (опешив). Вы подсылали смотреть за мной?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованьи...

АЛЕКСАНДР: Почему же вы знаете?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сиди-сиди, ради бога, не подходи к столу, что-нибудь разобьешь... У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать... Ну, у вас было объяснение. Вы оба, как водится, были очень глупы... Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора...

АЛЕКСАНДР: Вот и не угадали! Мы были в саду..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, с цветка, что ли, может быть, еще с желтого... Ты спросил — нравится ли ей этот цветок? Она отвечала — да. Почему — дескать? Так — сказала она. И замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.

АЛЕКСАНДР: Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Потом ты начал говорить о том, что только теперь узнал цену жизни, когда увидал ее... как ее? Марья, что ли?

АЛЕКСАНДР: Наденька...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А руками-то, я думаю, как работал! Не переломил ли вишню или, пожалуй, целую яблоню.

АЛЕКСАНДР: Дядюшка! вы подслушивали нас!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, я там за кустом сидел.

АЛЕКСАНДР: Почему же вы все это знаете?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Все это было, было... И глупо!

АЛЕКСАНДР: Сколько раз я давал себе слово таить перед вами, что происходит в сердце!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Зачем же не сдержал? Вот пришел — помешал мне...

АЛЕКСАНДР: Нет, пусть я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с вашими понятиями о жизни, о людях!.. Тогда мне вообще не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях! слышите ли, я не хочу!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Слышу, да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее... Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это все еще ничего: любовь любовью, никто не мешает тебе, не нами заведено заниматься особенно прилежно в твои лета, однако ж не до такой степени, чтобы бросать дело...

АЛЕКСАНДР: Но моя работа — это какая-то бюрократическая машина, которая работает непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, одни колеса и пружины... А мое литературное занятие — переводы: «Получение патоки из картофеля», «Извлечения из немецких экономистов»...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Полно, никаких ты извлечений не делаешь... Ох, эта мне любовь в двадцать лет!

АЛЕКСАНДР: Какая же, дядюшка, вам надобна? в сорок?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в сорок два...

АЛЕКСАНДР: Как ваша?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Пожалуй, моя.

АЛЕКСАНДР: То есть никакая.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты почему знаешь?

АЛЕКСАНДР: Будто вы можете любить?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Почему же нет? разве я не человек? Только я люблю разумно.

АЛЕКСАНДР: Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая, резко). Дикая, животная не помнит, а разумная должна помнить. В противном случае это не любовь....

АЛЕКСАНДР: А что же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Так, гнусность, как ты говоришь.

АЛЕКСАНДР: Вы... любите? (Смеется.) Кого же, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебе хочется знать?

АЛЕКСАНДР: Хотелось бы.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Свою невесту.

АЛЕКСАНДР: Не... невесту! (Подходит к дяде.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не близко, не близко, Александр, закрой клапан!

АЛЕКСАНДР: Стало быть, вы женитесь?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Стало быть.

АЛЕКСАНДР: И ни слова мне! Не поделились со мной...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.

АЛЕКСАНДР: И вы так спокойны... так адски холодно рассуждаете о любви!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Адски холодно — это ново! В аду, говорят, жарко.

АЛЕКСАНДР: Знаете что, дядюшка?., может быть... нет, не могу таиться перед вами... И я, может быть, женюсь!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Закрой клапан, Александр!

АЛЕКСАНДР: Шутите, шутите, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебе жениться!

АЛЕКСАНДР: А что же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  В твои лета!

АЛЕКСАНДР: Мне двадцать три года.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.

АЛЕКСАНДР: Но если я влюблен в девушку...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.

АЛЕКСАНДР: Это новое, я никогда не слыхал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мало ли ты чего не слыхал!

АЛЕКСАНДР: Я думал все, что супружества без любви не должно быть.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Супружество супружеством, а любовь любовью. Надо искать, выбирать...

АЛЕКСАНДР: Выбирать?..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, выбирать. Поэтому-то я и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет — это уж пошлая истина.

АЛЕКСАНДР: Это самая грубая ложь и клевета.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены.

АЛЕКСАНДР: Так вы женитесь по расчету?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  С расчетом... А тебе теперь вовсе не следует жениться. Ну, скажи-ка, зачем ты женишься?

АЛЕКСАНДР: Как зачем? Наденька — жена моя? (Закрыл от счастья лицо руками.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну что — видишь, и сам не знаешь.

АЛЕКСАНДР: Дух замирает от одной мысли... Но она говорит, что надо ждать год, что мы молоды, надо испытать себя...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это она предложила? Сколько же ей лет?

АЛЕКСАНДР: Восемнадцать.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А тебе двадцать три. Ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Через год! до тех пор она еще надует тебя!

АЛЕКСАНДР: Дядюшка, с кем вы жили всю жизнь?..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Жил с людьми, любил женщин.

АЛЕКСАНДР: Она обманет! Женщина, которая воплощение искренности и чистоты...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А все-таки женщина и, вероятно, обманет.

АЛЕКСАНДР: Вы после этого скажете, что и я надую?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не исключено.

АЛЕКСАНДР: Кто же я в ваших глазах?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Человек.

АЛЕКСАНДР: Не все одинаковы.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет. Природа вечно любить не позволила.

АЛЕКСАНДР: Я счастлив теперь и благодарю Бога. А о том, что будет впереди, и знать не хочу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать. А вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет».

АЛЕКСАНДР: А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть...

АЛЕКСАНДР: Или придет минута грусти, так ее рассматривать в ваше уменьшительное стекло?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, грусть — в увеличительное. Легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть... Да что с тобою толковать, ведь ты в бреду.. Аи! скоро час. Ни слова больше, Александр, уходи... и слушать не стану. Завтра обедай у меня, кое-кто будет.

АЛЕКСАНДР: Завтра, дядюшка, я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что?

АЛЕКСАНДР: ...зван на дачу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Верно, кЛюбецким?

АЛЕКСАНДР: Да.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр. Я скажу редактору, чем ты занимаешься...

АЛЕКСАНДР: Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да ты прежде начни их...

АЛЕКСАНДР (смеется и, раскрыв широко руки, идет к дядюшке, чтоб его обнять). Дядюшка!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (отбегая за стол). Уходи, уходи, несчастный! Не будет из тебя толку, не будет!

 

Александр ушел.

 

А позавидовать можно! Нет, глупо! (Садится, пишет. Через мгновение опомнился, разорвал, что написал. Снова пишет.) Тьфу! С толку сбил!

 

Картина седьмая

 

Сад Любецких, что и в картине пятой. Наденька  и  Александр  стоят у скамейки.

 

НАДЕНЬКА: Нет-нет, нынче нельзя говорить с маменькой, у нас этот гадкий граф сидит!

АЛЕКСАНДР: Граф! Какой граф?

НАДЕНЬКА: Вот не знаете — какой граф! граф Новинский, известно, наш сосед. Вот его дача, сколько раз сами хвалили сад!

АЛЕКСАНДР: Граф Новинский! У вас! По какому случаю?

НАДЕНЬКА: Я еще и сама не знаю хорошенько.

АЛЕКСАНДР: Он... старик?

НАДЕНЬКА: Какой старик, фи! что вы! молодой, хорошенький!

АЛЕКСАНДР: Уж вы успели рассмотреть, что хорошенький!

НАДЕНЬКА: Вот прекрасно! Долго ли рассмотреть! Я с ним уж говорила. Он прелюбезный. Расспрашивал, что я делаю, о музыке говорил, просил спеть что-нибудь, да я почти не умею. Нынешней зимой непременно попрошу маман взять мне учителя.

АЛЕКСАНДР: Я думал, Надежда Александровна, что нынешней зимой у вас, кроме пения, будет занятие...

НАДЕНЬКА: Какое же?

АЛЕКСАНДР: Какое!

НАДЕНЬКА: Ах!.. да...

 

Входят Марья Михайловна и граф.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Знакомьтесь, граф, это Александр Федорович Адуев.

ГРАФ (кланяясь Александру). Петр Иванович Адуев — ваш родственник?

АЛЕКСАНДР (сухо). Дядя.

ГРАФ: Я с ним часто встречаюсь в свете.

АЛЕКСАНДР: Может быть. Что ж тут мудреного?

ГРАФ: Ваш дядюшка умный и приятный человек!

 

Александр молчит.

 

НАДЕНЬКА (тихо, Александру). Как вам не стыдно, граф так ласков с вами, а вы...

АЛЕКСАНДР (так же тихо). Я не нуждаюсь в его ласках, не повторяйте этого слова...

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Кушать садитесь, господа!

 

Все рассаживаются вокруг садового столика. Едят.

 

АЛЕКСАНДР (тихо, Наденьке). В первый раз в доме, бессовестный, а ест за троих!

НАДЕНЬКА: Что ж! Он кушать хочет!

АЛЕКСАНДР (резко встает из-за стола). Я, к сожалению, не могу долее, у меня дела. До свидания, Марья Михайловна! (Подходит к Наденьке.) До завтра.

НАДЕНЬКА: Завтра нас дома не будет.

АЛЕКСАНДР (опешив). Ну, послезавтра.

НАДЕНЬКА: Хорошо...

 

Александр раскланивается со всеми, уходит.

 

ГРАФ: Какой приятный молодой человек... очень молодой... и приятный...

 

Все продолжают есть.

 

Картина восьмая

 

Тот же сад. Наденька и граф в костюмах для верховой езды. Марья Михайловна суетится. За кустом виден притаившийся Александр.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Крепче сиди, Наденька! Посмотрите, граф, за ней, ради христа!

НАДЕНЬКА (весело). Ничего, маман, мы на один круг, я уже умею ездить... Граф! мы опять вокруг рощи поедем?

АЛЕКСАНДР (тихо). Опять!

ГРАФ: Очень хорошо.

 

Наденька и граф о чем-то шепчутся. Потом пошли к лошадям.

 

АЛЕКСАНДР (выскакивая из-за кустов, кричит). Надежда Александровна!

 

Все остановились как вкопанные. Пауза.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА (опомнившись). Ах, это вы, Александр Федорович!

 

Граф поклонился Александру. Тот не ответил.

 

НАДЕНЬКА: Вы правы, граф, Александр Федорыч как ребенок. (Зло посмотрела на Александра и пошла к лошадям.)

 

Граф ушел за ней.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА (вслед). Тише, тише, ради бога, тише! (Подошла к скамейке, села.) Ну, пусть молодежь порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч... Да что это две недели о вас ни слуху, ни духу? Разлюбили, что ли, нас?

АЛЕКСАНДР: Я боюсь, Марья Михайловна, не разлюбили ли вы меня?

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного. Вот не знаю, как Наденька. Да она еще ребенок — что смыслит? Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что он не едет? и все поджидаю. Уж и Наденька говорит иногда: что это, маман, кого вы ждете? Мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже...

АЛЕКСАНДР: А граф... часто бывает?

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Да почти каждый день. А как Александр Федорыч, говорю я, будет? Не будет, говорит она, нечего и ждать.

АЛЕКСАНДР: Она... так и говорила?

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Да!.. А теперь эта верховая езда! Нет, нас совсем не так воспитывали. А нынче, ужас сказать, дамы стали уж покуривать...

АЛЕКСАНДР: Давно это началось?

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Да не знаю, говорят, лет с пять в моду вошло: ведь все от французов...

АЛЕКСАНДР: Нет-с, я спрашиваю — давно ли Надежда Александровна ездит верхом?

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Недели с полторы. Граф такой добрый! Смотрите, сколько цветов! все из его саду.. А теперь каждый день ездит... Вы не больны, Александр Федорыч?

АЛЕКСАНДР: У меня что-то грудь болит...

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Что ж вам — ломит, что ли, ноет или режет?

АЛЕКСАНДР: И ломит, и ноет, и режет!

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Не надо запускать... Знаете что? возьмите-ка оподельдоку, да и трите на ночь грудь докрасна. А вместо чаю пейте траву, я вам рецепт дам.

 

Слышен приближающийся стук копыт. Возвращаются Наденька и граф. Наденька тяжело дышит.

 

(Подбегая к дочери.) Смотри-ка, как уходилась, насилу дышишь. Уж не доведет тебя эта езда до добра!

ГРАФ (Александру). Не желаете ли разделить нашу прогулку, Александр Федорыч? Есть отличная лошадь.

АЛЕКСАНДР: Извините, нет.

НАДЕНЬКА: Вы не умеете? А как это весело!

АЛЕКСАНДР: Я не могу заниматься пустяками. У меня дела.

ГРАФ: Важные?

АЛЕКСАНДР: Да... Я делаю извлечения из немецких экономистов.

ГРАФ: Это интересно. А я подумал, у вас завод, или фабрика, или судостроительство.

НАДЕНЬКА: Мы завтра опять поедем, граф?

ГРАФ: С удовольствием.

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Полно тебе, Наденька, ты беспокоишь графа.

ГРАФ: Мне приятны эти прогулки, Марья Михайловна.

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Граф, не хотите ли чаю с вареньем, сама варила.

ГРАФ: С удовольствием.

 

Марья Михайловна и граф уходят. Александр и Наденька одни.

 

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна!

Наденька (холодно). Вы будете к нам завтра?

АЛЕКСАНДР: Не знаю. А что?

НАДЕНЬКА: Так. Спрашиваю, будете ли.

АЛЕКСАНДР: А вам бы хотелось?

НАДЕНЬКА: Будете вы завтра к нам?

АЛЕКСАНДР: Нет.

НАДЕНЬКА: А послезавтра?

АЛЕКСАНДР: Нет. Я не буду целую неделю, может быть, две, три... долго!

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА (возвращается на минуту за платком, который оставила на скамейке). Не забудьте потереть грудь оподельдоком, Александр Федорыч! (Ушла.)

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна!

НАДЕНЬКА (глядя вдаль). Скажите, пожалуйста, что это там за дым? Пожар, что ли, или печка такая... на заводе?

АЛЕКСАНДР (качая головой). И вы, как другие, как все!..

НАДЕНЬКА: Что вы? Я вас не понимаю.

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна, я не в силах долее сносить этой пытки.

НАДЕНЬКА: Какой пытки? Я, право, не знаю...

АЛЕКСАНДР: Не притворяйтесь, скажите, вы ли это? те же ли вы, какие были?

НАДЕНЬКА (решительно). Я все та же!

АЛЕКСАНДР: Вы не переменились ко мне?

НАДЕНЬКА: Нет. Я, кажется, так же ласкова с вами, так же весело встречаю вас...

АЛЕКСАНДР (поражен ложью). Вы ли это!., боже мой! Полтора месяца тому назад, еще здесь...

НАДЕНЬКА: Что это за дым такой на той стороне, хотела бы я знать!..

АЛЕКСАНДР: Не надо! Не надо!

НАДЕНЬКА: Да что я вам сделала? Вы перестали к нам ездить, — как хотите... удерживать против воли...

АЛЕКСАНДР: Будто вы не знаете, зачем я перестал ездить? А граф?

НАДЕНЬКА: Какой граф?

АЛЕКСАНДР: Какой? скажите еще, что вы равнодушны к нему!

НАДЕНЬКА: Вы с ума сошли!

АЛЕКСАНДР: Да, вы не ошиблись! рассудок мой угасает с каждым днем... Можно ли так поступить с человеком, который любит вас больше всего на свете, который все забыл для вас, а вы...

НАДЕНЬКА: Что я?..

АЛЕКСАНДР (взбешенный ее хладнокровием). Что вы? Вы забыли! Я напомню вам, что здесь, на этом самом месте, вы сто раз клялись принадлежать мне. Эти клятвы слышит бог — говорили вы. Вы должны краснеть и перед небом, и перед этими деревьями, перед каждой травкой... Вы клятвопреступница!!

НАДЕНЬКА (с ужасом отступая от Александра). У! какие злые! за что вы сердитесь? я вам не отказывала, вы еще не говорили с ма-ман... почему же вы знаете?..

АЛЕКСАНДР: Говорить после этих поступков?..

НАДЕНЬКА: Каких поступков? я не знаю...

АЛЕКСАНДР: Каких? сейчас скажу. Что значат эти свидания с графом, эти прогулки верхом?..

НАДЕНЬКА: Не бежать же мне от него! а езда верхом значит... что я люблю ездить... так приятно: скачешь... ах, какая миленькая эта лошадка Люси! вы видели?.. она уж знает меня...

АЛЕКСАНДР: А перемена в обращении со мной?., зачем граф у вас каждый день, с утра до вечера?

НАДЕНЬКА: Боже мой, я почем знаю! какие вы смешные! маман так хочет.

АЛЕКСАНДР: Неправда! Маман хочет то, что вы хотите. Кому эти цветы? Все маман?

НАДЕНЬКА: Да, маман любит цветы...

АЛЕКСАНДР (не обращая внимания на ее слова). А о чем вы с ним говорили вполголоса?.. Посмотрите, вы бледнеете, вы сами чувствуете свою вину. Разрушить счастье человека, забыть, уничтожить все... Лицемерие, ложь, измена!., как могли вы допустить себя до этого? Богатый граф, лев, удостоил кинуть на вас благосклонный взгляд, — и вы растаяли, пали ниц перед этим мишурным солнцем. Где стыд!!! Чтоб графа не было здесь! слышите ли? оставьте, прекратите с ним все сношения, чтоб он забыл дорогу в ваш дом!!! я не хочу!!! (В бешенстве хватает Наденьку за руку.)

НАДЕНЬКА (пронзительно). Мама, маман! сюда!

 

Вбегает Марья Михайловна. За ней граф.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Что ты, что с тобой, что ты кричишь?

НАДЕНЬКА: Александр Федорыч... нездоров!

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я знаю, у него грудь болит. Что тут страшного? Не чахотка! Потрет оподельдоком — все пройдет...

 

Граф раскланивается, уходит. Марья Михайловна тоже ушла.

 

АЛЕКСАНДР: Прощайте, Надежда Александровна.

НАДЕНЬКА: Прощайте.

АЛЕКСАНДР: Когда позволите мне придти?

НАДЕНЬКА: Когда вам угодно.

 

Стоят молча.

 

АЛЕКСАНДР: Надежда Александровна...

НАДЕНЬКА: Я не могу слушать вас, вы были...

АЛЕКСАНДР: Я был виноват. Теперь буду говорить иначе, даю вам слово. Вы не услышите ни одного упрека. Объяснение необходимо... Ведь вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того, что случилось, мне надо повторить вопрос. Отвечайте мне коротко и искренно на один только вопрос, и наше объяснение сейчас кончится... Вы меня не любите более?

НАДЕНЬКА: Что за мысль!., вы знаете, как маман и я ценили всегда вашу дружбу., как были всегда рады вам...

АЛЕКСАНДР: Послушайте, оставим маменьку в стороне... Сделайтесь на минуту прежней Наденькой... и отвечайте прямо.

 

Наденька молчит.

 

Ну, хорошо, я изменю вопрос. Скажите, не заменил ли — не назову даже, кто — просто, не заменил ли кто-нибудь меня в вашем сердце?..

 

Наденька молчит.

 

Отвечайте же, Надежда Александровна... одно слово избавит меня от муки, вас — от неприятного объяснения.

НАДЕНЬКА: Да о чем вы меня спрашиваете? Я совсем растерялась... у меня голова точно в тумане...

АЛЕКСАНДР: Я спрашиваю: заменил ли меня кто-нибудь в вашем сердце? Одно слово — да или нет — решит все. Долго ли сказать?

 

Наденька молчит.

 

Да или нет?

 

Наденька молчит.

 

Да или нет?

НАДЕНЬКА (очень тихо). Да!..

 

Пауза.

 

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА (входя). Александр Федорыч! В каком ухе звенит?

НАДЕНЬКА: Маман вас спрашивает...

АЛЕКСАНДР: А?..

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: В котором ухе звенит? Да поскорее!

АЛЕКСАНДР (мрачно). В обоих!

МАРЬЯ МИХАЙЛОВНА: Экие какие! В левом! А я загадала, будет ли граф завтра!

НАДЕНЬКА: Оставьте нас, маменька! И не надо подслушивать.

 

Марья Михайловна ушла.

 

Простите меня! я сама себя не понимаю... Все сделалось нечаянно, против моей воли... не знаю, как... я не могла вас обманывать...

АЛЕКСАНДР: Я сдержу свое слово, Надежда Александровна! не сделаю вам ни одного упрека. Благодарю вас за искренность... вы много сделали... сегодня... мне трудно было слышать это «да»... но вам еще труднее было сказать его... Прощайте, вы более не увидите меня — одна награда за вашу искренность... но граф, граф!.. К чему это вас поведет? Граф на вас не женится. Какие у него намерения?

НАДЕНЬКА: Не знаю...

АЛЕКСАНДР: Боже! как вы ослеплены!

НАДЕНЬКА: У него не может быть дурных намерений...

АЛЕКСАНДР: Берегитесь, Надежда Александровна!

НАДЕНЬКА: Прощайте, Александр Федорыч! (Уходит.)

 

Александр остается один и вдруг начинает рыдать.

 

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

Картина девятая

 

Кабинет Петра Ивановича. Поздний вечер. Петр Иванович за столом, пишет. Он в халате. Елизавета Александровна подходит к мужу и, обняв его шею руками, целует его.

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты не утомился?

ПЕТР ИВАНОВИЧ (целуя жене руку). Нет, Лиза.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я не предполагала, что у меня будет такой умный муж.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это ирония?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ты! Ты прекрасен!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебе не нужны деньги?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Нет. Мне с тобой хорошо и без них.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Без них, Лиза, никому и никогда не может быть хорошо.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Почему Александр перестал бывать у нас?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Видимо, нет нужды. Понадобится — явится.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я полюбила его.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  В вас много общего. Только ты умнее.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ах, я тоже глупа.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не клевещи на себя. Я не взял бы в жены глупую женщину. Как и ты, вероятно, не вышла бы замуж за глупого мужчину.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я люблю тебя, Петр Иванович.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Значит, мой ум.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не знаю... Спокойной ночи.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Прощай...

 

Елизавета Александровна ушла. Петр Иванович дописал бумагу, погасил одну свечу, другую взял в руки, и пошел в спальню.

Входит Александр. Он похудел, повзрослел, стал суше, категоричнее в интонациях.

 

Батюшки! То днем тебя не дождешься, а тут вдруг бац — ночью! Здравствуй! (Здороваются.) Здоров ли ты?

АЛЕКСАНДР: Да, двигаюсь, ем, пью, следовательно, здоров.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не проигрался ли ты или не потерял ли деньги?

АЛЕКСАНДР: Вы никак не можете представить себе безденежного горя!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что ж за горе, если оно медного гроша не стоит?

АЛЕКСАНДР: Когда узнаете, что случилось, ужаснетесь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Расскажи-ка, давно я не ужасался. (Вглядывается в племянника.) А впрочем, немудрено и угадать. Вероятно, надули?..

АЛЕКСАНДР (вскочил, что-то хотел сказать, но снова сел). Можно ли было предчувствовать!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Надо было не предчувствовать, а предвидеть.

АЛЕКСАНДР: Вы так покойно можете рассуждать...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да мне-то что?

АЛЕКСАНДР: Яи забыл: вам хоть весь город сгори или провались, все равно.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Слуга покорный! а завод?

АЛЕКСАНДР: Утешения я у вас не найду, да и не требую. Я прошу вашей помощи, как у родственника.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Изволь. Не надо ли денег?

АЛЕКСАНДР: Если б мое несчастье было в безденежьи, я бы благословил судьбу!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (серьезно). Не говори этого... Ты долго пробудешь, Александр?

АЛЕКСАНДР: Да, мне нужно все ваше внимание. А что?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я, было, собрался спать без ужина, а теперь...

АЛЕКСАНДР: Вы можете ужинать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, и очень могу. А ты разве не станешь?

АЛЕКСАНДР: Да и вы не проглотите куска, когда узнаете, что дело идет о жизни и смерти.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  О жизни и смерти?., да, это, конечно, очень важно... а, впрочем — попробуем, авось, проглотим. (Звонит в колокольчик.)

 

Входит Василий.

 

Спроси, что там есть поужинать.

 

Василий уходит.

 

На голодный желудок, знаешь, оно не ловко...

АЛЕКСАНДР: Вы знаете графа Новинского?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Приятели... А что?

АЛЕКСАНДР: Поздравляю вас с таким приятелем — подлец!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я лет пять его знаю и все считал порядочным человеком.

АЛЕКСАНДР: Давно ли вы стали защищать людей, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А ты давно ли стал бранить их, перестал называть ангелами?

 

Слуга вносит ужин, ставит его на стол и уходит.

 

АЛЕКСАНДР: Пока не знал, а теперь... Кругом виноват, что не слушал вас, когда советовали остерегаться всякого...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (принимаясь за еду). И теперь посоветую, остерегаться не мешает. Если окажется негодяй — не обманешься, а порядочный человек — приятно ошибешься.

АЛЕКСАНДР (с презрением). Укажите, где порядочные люди?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да хоть бы мы с тобой. Граф, если уж о нем зашла речь, тоже порядочный человек. Да мало ли... Не все дурны.

АЛЕКСАНДР: Все, все!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А ты?

АЛЕКСАНДР: Я?.. я по крайней мере пронесу через жизнь чистое от низостей сердце.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, хорошо, посмотрим. Что же сделал тебе граф?

АЛЕКСАНДР: Что сделал? Похитил у меня все.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Говори определеннее. Под словом «все» можно разуметь бог знает что, пожалуй, деньги. Он этого не сделает...

АЛЕКСАНДР: Все! Жизнь!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ведь ты жив!

АЛЕКСАНДР: К сожалению — да!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Э! да не отбил ли он у тебя красавицу, эту, как ее? Да! он мастер на это, тебе трудно тягаться с ним. Повеса! повеса!

АЛЕКСАНДР: Он дорого заплатит за свое мастерство! Я не уступлю без спора...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Провинция!

АЛЕКСАНДР: Я истреблю этого пошлого волокиту!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Азия!

АЛЕКСАНДР: Я сотру его с лица земли...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (продолжая есть). Кстати, он не говорил — привезли ли ему из-за границы фарфор?

АЛЕКСАНДР (грозно). Не о фарфоре речь, дядюшка! Вы слышали, что я сказал?

ПЕТР ИВАНОВИЧ (утвердительномычит). М-м-м!..

АЛЕКСАНДР: Выслушайте хоть раз в жизни внимательно. Я пришел за делом. Согласитесь ли вы быть моим секундантом?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Котлеты совсем холодные!..

АЛЕКСАНДР: Вы смеетесь, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сам посуди, как слушать серьезно такой вздор: зовет в секунданты!

АЛЕКСАНДР: Что же вы?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Разумеется, не пойду.

АЛЕКСАНДР: Хорошо, найдется другой.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Послушай, Александр. Граф не станет драться с тобой, я его знаю.

АЛЕКСАНДР (вскипев). Не станет! я не полагал, чтоб он был низок до такой степени!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Он не низок, а только умен.

АЛЕКСАНДР: Так, по вашему мнению, я глуп?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Н... нет, влюблен... Скажи-ка, ты на кого особенно сердит — на графа или на нее... как... Анюта, что ли?

АЛЕКСАНДР: Я его ненавижу, ее презираю.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Начнем с графа. Положим, он примет твой вызов, положим даже, что ты найдешь дурака секунданта, что же из этого? Граф убьет тебя как муху.

АЛЕКСАНДР: Неизвестно, кто кого убьет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Наверно, он тебя.

АЛЕКСАНДР: Тут решит божий суд.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, так воля твоя, он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а ты вовсе стрелять не умеешь. Положим даже, что суд божий и попустил бы такую несправедливость: ты бы как-нибудь не нарочно и убил его. Что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты...

АЛЕКСАНДР: Что же мне делать в моем положении?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ничего! оставить дело так, — оно уже испорчено.

АЛЕКСАНДР: Оставить так! В ваших жилах течет молоко, а не кровь!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Полно дичь пороть, Александр! мало ли на свете таких, как твоя... Марья или Софья, что ли, как ее?

АЛЕКСАНДР: Ее зовут Надеждой.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Надежда? А какая же Софья?

АЛЕКСАНДР (нехотя). Софья... это в деревне.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Видишь ли? Там Софья, тут Надежда, в другом месте Марья. Сердце — преглубокий колодезь, долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости...

АЛЕКСАНДР: Сердце любит однажды!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой, в другой помешали? — способность любить опять останется неудовлетворенной до третьего, до четвертого раза. Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды. Пока человек здоров...

АЛЕКСАНДР: Вы все, дядюшка, говорите о материальной любви.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что это за материальная любовь? Такой любви нет или это не любовь, так точно, как нет одной идеальной. В любви равно участвуют и тело и душа, в противном случае любовь неполна. Мы не духи и не звери... На чем я остановился?.. Да! в солдаты... Кроме того, после этой истории красавица тебя на глаза к себе не пустит... Да и за что ты хотел стереть графа с лица земли? Разве он обязан был справляться, занята ли твоя красавица? Он тоже влюбился, чем же он виноват? Тем, что понравился? А ты? Оспаривал ли ты ее?

АЛЕКСАНДР: Вот я и хочу оспаривать.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  С дубиной в руках? Надо было вести с графом дуэль другого рода.

АЛЕКСАНДР: Презрение хитрости!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ак дубине прибегать — лучше? Внуши чем хочешь любовь, а поддерживай умом. Хитрость это одна сторона ума, презренного тут ничего нет.

АЛЕКСАНДР: Я предпочту страдать, чем прибегать к хитрости!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, так вот и страдай, если тебе сладко... Провинция! О, Азия!.. Нет, чтобы быть счастливым с женщиной, надо много условий... надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методу, если хочешь... Надо хитро овладеть ее сердцем, умом, волей, подчинить ее вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя, думала твоим умом... нужна целая школа...

 

Дверь открывается. На пороге стоит Елизавета Александровна.

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (спокойно). А жена должна не показывать вида, что понимает эту великую школу мужа, и завести маленькую свою, но не болтать о ней за бутылкой вина. (Переменила на столе свечи и ушла.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Некстати похвастался. Урок!

АЛЕКСАНДР: Боитесь?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Чего бояться? Сделал ошибку — умей выпутаться... О чем мы говорили?.. Да, ты, кажется, хотел убить эту свою... как ее?

АЛЕКСАНДР: Я ее слишком глубоко презираю.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А скажи, за что ты ее презираешь?

АЛЕКСАНДР: Заплатить неблагодарностью...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  За что ж тут благодарить? Разве ты для нее, из угождения к ней любил? Хотел услужить ей, что ли? Ты не должен был обнаруживать перед ней чувства во всей силе. Женщина охлаждается, когда мужчина выскажется весь. Разве от нее зависело полюбить графа? Зачем такой-то умер, такая-то с ума сошла? Как отвечать на такие вопросы? Любовь должна же кончиться когда-нибудь, она не может продолжаться век.

АЛЕКСАНДР (всхлипывая). Как она переменилась! Как стала наряжаться для графа! Если б мне осталось утешение, что я потерял ее по обстоятельствам, если бы неволя принудила ее... пусть бы даже умерла... и тогда легче было бы перенести... а то нет, нет... другой! Я не хочу жить, я не хочу жить...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (растерянно ходит по комнате. Зовет). Лиза!

 

Входит Елизавета Александровна. Они стоят вдали от Александра и говорят шепотом.

 

Что мне делать с Александром? совсем измучился с ним. Разревелся... (Сказал ей что-то на ухо.)

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Бедный... пусти меня, я пойду к нему.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Но ничего не сделаешь, это уж такая натура. Весь в тетку! Я немало убеждал его.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Только убеждал?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И убедил. Он согласился со мной.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я не сомневаюсь. Ты очень умен и... хитер!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Слава богу, если так. Тут , кажется, все, что нужно.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Кажется, все — а он плачет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я не виноват, я сделал все, чтобы утешить его.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ж ты сделал?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Говорил битый час... даже в горле пересохло...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А он все плачет? Удивительно! Пусти, я попробую. А ты иди — обдумай пока свою новую методу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что, что?

 

Елизавета Александровна не ответила, направилась к Александру. Петр Иванович ушел, Елизавета Александровна подошла к племяннику, гладит его по голове: Александр поднял голову, увидел тетушку, схватил ее руку, прижал к щеке.

 

АЛЕКСАНДР: Ма тант, я не хочу жить, не хочу жить.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (дав Александру успокоиться). Она плохая женщина, Александр. Граф человек безнравственный и коварный. Судьба ведет вас правильно, отстраняя все грязное и лживое...

АЛЕКСАНДР: Но я люблю ее, не могу без нее жить!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Александр, вы можете быть очень большим человеком, известным. У вас талант. Ваши стихи, повесть, которую вы пишете, так трогательна... Перенесите ваши страдания на листы бумаги, пусть другие люди плачут вашими слезами и ощущают радость и красоту этого страдания... Не поддавайтесь, Александр, горю, как бы оно ни было велико... Вы сильный человек, вы выше других... (Продолжает гладить его по голове.)

 

Александр утих. Слез уже нет в его глазах, только тихая грусть. Он встал, поклонился тетушке и пошел к двери.

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (говорит ему вслед). Пишите, Александр, пишите, я верю в вашу звезду...

 

Картина десятая

 

Невский проспект. Возможно, это авансцена перед занавесом, а оформление шумами: стук пролеток, цокот копыт, гул толпы, дальний колокольный звон и тени идущих людей.

Александр в чайльд-гарольдовском настроении стоит, прислонившись у кулисы. С противоположной стороны выходит Поспелов с орденом на шее.

 

АЛЕКСАНДР: Поспелов! (Бросается к другу, обнимает его.)

ПОСПЕЛОВ (довольно холоден). Здравствуй, Адуев!.

АЛЕКСАНДР: Давно ли ты здесь?

ПОСПЕЛОВ: Порядочно. И, как видишь, успел. А ты?

АЛЕКСАНДР: Я— нет... О, как я рад встретить тебя! Родную душу!

ПОСПЕЛОВ (смеется). Полно! Ты все еще такой же мечтатель... Да что ты мрачный какой?

АЛЕКСАНДР: Выслушай, что со мной сделали люди!

ПОСПЕЛОВ (в тревоге). Неужели обокрали?

АЛЕКСАНДР: Нет, хуже!

ПОСПЕЛОВ: Не нуждаешься ли ты в чем? Не могу ли я быть полезным тебе по службе?

АЛЕКСАНДР: Люди обокрали мою душу. Я тебе сейчас расскажу, как со мной поступили...

ПОСПЕЛОВ: Извини, Адуев, у меня званый обед, будут нужные лица...

АЛЕКСАНДР: Обед?.. Лица?.. Ведь ты мой первый друг, а я твой... Ты помнишь, как мы клялись!

ПОСПЕЛОВ: Пустой пыл молодости... Когда входишь в лета, начинаешь понимать...

АЛЕКСАНДР: Что понимать? Что? Мерзость жизни?

ПОСПЕЛОВ: Напротив — ее приятность... Нет, у тебя безусловно какие-то нелады по службе... Заходи ко мне (достает визитную карточку, подает Александру. Тот не берет)... потолкуем. Честное слово, я готов помочь тебе.

АЛЕКСАНДР: Да ты выслушай! Речь идет о любви...

ПОСПЕЛОВ: О любви? Это прелестная вещь — любовь! Я тебе тоже потом расскажу много уморительного на этот счет... Сейчас не могу. Да ты заходи, поговорим. (Сунул карточку в руку Александру.) Буду рад. (Ушел.)

АЛЕКСАНДР (ошеломлен). Не захотел выслушать... обед... лица... Дружба! Святая дружба! Что же есть на свете? (Рвет карточку на мелкие части.) Все ложь, ложь, ложь!.. А может быть, и мне стать таким же, как все? Может быть, я действительно глуп? Все так!.. Не хочу, не могу, не стану!

 

Темно.

 

Картина одиннадцатая

 

Кабинет Петра Ивановича. Петр Иванович у письменного стола. Входит Елизавета Александровна.

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Петр Иванович! Я к тебе с просьбой.

 

Петр Иванович достает бумажник.

 

Нет, не беспокойся, спрячь деньги назад.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не брать денег, когда дают! Это непостижимо!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Третьего дня был у меня Александр...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Опять изменили, что ли?..

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: На этот раз в дружбе.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А, слышал о его встрече с Поспеловым...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Поговори с ним... понеж-нее.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не прикажешь ли заплакать?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не мешало бы.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А что пользы ему от этого?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Много... и не ему одному...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что?..

 

Елизавета Александровна не отвечает.

 

Шесть лет вожусь с ним.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Конечно, как нам заниматься такими мелочами... Мы ворочаем судьбами людей. Нашелся б между ними один чувствующий, способный любить...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не сердись, я же делаю все, что ты желаешь. Но это ты подбила его написать повесть...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Почему я? Он сам чувствует склонность к литературному творчеству.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Полно, Лиза! Склонность склонностью, — кто не чувствует этой склонности в его возрасте. Только чтобы написать повесть, одной склонности мало...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты жесток к Александру, Петр Иванович!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  В чем же? Я же взял его повесть, отослал знакомому редактору, да еще сам подписался, дескать, хочу на старости лет прославиться, напечатай, пожалуйста. Вот нынче от него ответ получил.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ж он пишет?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не распечатывал. Я вызвал Александра, он мне нужен по делу. Пусть сам прочтет, обрадуется... Так что же прикажешь с ним сделать?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Дай ему легкий урок...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нагоняй? Изволь, это мое дело.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не нагоняй!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Есть ли у него деньги?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Только деньги на уме! Он готов был бы отдать все деньги за одно приветливое слово друга.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Чего доброго, от него станется...

 

Входит Александр, молча кланяется.

 

АЛЕКСАНДР: Вы меня звали, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Звал.

 

Александр молча садится.

 

На друга дуешься?.. А скажи-ка, чего ты хотел от него? Жертвы, что ли, какой? Чтоб он на стенку полез?

АЛЕКСАНДР: Люди не способны возвышаться до того понятия о дружбе, какая должна быть...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Если люди не способны, так такой дружбы и не должно быть.

 

Пауза.

 

А что ты теперь делаешь?

АЛЕКСАНДР: Да ничего...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мало... Ну, читаешь, по крайней мере?

АЛЕКСАНДР: Да.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что же?

АЛЕКСАНДР: Басни Крылова.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Хорошая книга. Да не одну же ее?

АЛЕКСАНДР: Теперь одну. Боже мой, какие портреты люде какая верность!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Чем же тебе так противны люди?

АЛЕКСАНДР: Чем! Своею низостью, мелкостью души.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Хандришь, хандришь! Надо делом заш маться, тогда и людей бранить не станешь, не за что! Чем не хорош твои знакомые? Все люди порядочные.

АЛЕКСАНДР: Да! За кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басни Крылова и есть.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Хозаровы, например?

АЛЕКСАНДР: Целая семья животных!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, Лунины?

АЛЕКСАНДР: Сам он точно осел. А она такой доброй лисице смотрит.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что скажешь о Сониных?

АЛЕКСАНДР: Да хорошего ничего не скажешь.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И Волочков не нравится тебе?

АЛЕКСАНДР: Ничтожное и еще вдобавок злое животное. (Александр даже плюнул.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, теперь заключи эту галерею портрета нашими: скажи, какие мы с женой звери?

 

Александр промолчал, только иронически улыбнулся.

 

Ну, а ты сам что за зверь?

АЛЕКСАНДР: Я не сделал людям зла!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Так ты во всем прав? Вышел совсем сух и: воды? Постой же, я выведу тебя на свежую воду...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Петр Иванович! Перестань...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, путь выслушает правду. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых и ослами, и лисицами, и прочими зверями, у тебя в сердце не зашевелилос! что-нибудь, похожее на угрызение совести?

АЛЕКСАНДР: Отчего же, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил радушный прием. Положим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили козни, а в тебе им нечего было искать. Нехорошо, Александр!.. Пойдем дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я все думал, что у тебя их трое.

АЛЕКСАНДР: Трое? был когда-то один, да и тот...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Трое... Начнем по старшинству. Этот... тот... Поспелов, кажется... Не видавшись несколько лет... другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, предлагал тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег, а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство... нет, ты познакомь меня с ним, я вижу — человек порядочный, а по-твоему, — коварный... Ну, как ты думаешь, кто твой второй друг?

АЛЕКСАНДР: Кто?.. Да никто...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А? Лиза! И не краснеет! А я как довожусь тебе, позволь спросить?

АЛЕКСАНДР: Вы... родственник.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Важный титул!.. Нет, я думал — больше. Нехорошо, Александр, это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет.

АЛЕКСАНДР: Но вы всегда отталкивали меня...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, когда ты хотел обниматься...

АЛЕКСАНДР: Вы смеялись надо мной, над чувством...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А для чего, а зачем?

АЛЕКСАНДР (встал, пошел к дядюшке с протянутыми руками). Дюдюшка!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  На свое место, я еще не кончил!.. Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь сам...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (перебивая). Петр Иванович, не умничай, ради бога, оставь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, не мешай!

Александр (совсем смутившись). Я умею ценить дружбу тетушки...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, не умеешь. Если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на нее. Если б чувствовал ее дружбу, ты из уважения к ее достоинствам не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слезы да хныкал с тобой вместе?

АЛЕКСАНДР: Ах, ма тант! Неужели вы думаете, что я не ценю... клянусь!..

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Верю, верю, Александр! Вы не слушайте Петра Ивановича, он из мухи делает слона, рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Петр Иванович.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сейчас, сейчас кончу — еще одно последнее сказанье! Ты говоришь — не делаешь другим зла. Ну, скажи, любишь ли ты свою мать?

АЛЕКСАНДР: Какой вопрос! Я отдал бы за нее жизнь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Скажи-ка, давно ли ты писал к ней?

АЛЕКСАНДР: Недели... три.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет. Четыре месяца... Ну-ка, какой ты зверь?

АЛЕКСАНДР (с испугом). А что?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А то, что старуха больна с горя.

АЛЕКСАНДР: Ужели! Боже! Боже!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Неправда, неправда! Она не больна, но очень тоскует.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты балуешь его, Лиза.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А ты уж не в меру строг. У Александра были такие обстоятельства, которые отвлекли его на время...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Для девчонки забыть мать — славные обстоятельства!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Да полно, ради бога!

АЛЕКСАНДР: Не мешайте дядюшке, ма тант, пусть он гремит упреками, я заслужил хуже, я чудовище! (Обхватил голову руками.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» (Жене, тихо.) Кажется, я в точности исполнил твое приказание. (Встает.) А теперь порадую тебя, Александр.

АЛЕКСАНДР: Что, дядюшка?

ПЕТР ИВАНОВИЧ (берет запечатанный конверт). Ответ от редактора.

АЛЕКСАНДР: Дайте, дайте скорей! (Вскрывает конверт.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Читай вслух. Вместе порадуемся.

АЛЕКСАНДР (читает). «Что это за мистификация, мой любезнейший Петр Иванович? Вы подписались под этой повестью. Да кто ж вам поверит! Нет, хрупкие произведения вашего завода гораздо прочнее сего творения...» (Голос Александра упал.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не слышу, Александр, читай погромче!

АЛЕКСАНДР (продолжая читать). «Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Он неглуп, но что-то непутем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О боже, когда переведется этот народ! (Александр перевел дух.) Самолюбие, мечтательность, развитие всяких сердечных склонностей и неподвижность ума с неизбежным последствием — ленью, — вот причины этого зла. Наука, труд, практическое дело — вот лекарство, вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь».

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не надо, Александр, оставьте...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Почему же? (Берет письмо из рук Александра и дочитывает его сам.) «Скажите же вашему протеже, что писатель тогда только, во-первых, напишет дельно, когда не будет находиться под влиянием личного увлечения и пристрастия. Он должен обозревать покойным и светлым взглядом на жизнь и людей вообще, иначе выразит только своя Я, до которого никому нет дела. Второе и главное условие — нужен талант, а его тут и следа нет».

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Неправда! Повесть хороша и талант есть, хотя он пишет иначе, нежели другие...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Редактор лучше нас с тобой, Лиза, знает, есть талант или нет... Ну что, Александр, как ты себя чувствуешь?

АЛЕКСАНДР: Покойнее, нежели можно было ожидать. Чувствую, как человек, обманутый во всем.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, как человек, который обманывал сам себя да хотел обмануть и других... (Протягивает Александру листы пухлой рукописи.) Что ж мы с повестью сделаем, Александр?

АЛЕКСАНДР: Не нужно ли вам оклеить перегородки?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, теперь нет.

 

Александр начинает рвать рукопись.

 

Правильно!

АЛЕКСАНДР (рвет с остервенением). Хорошо, хорошо! Хорошо! Я свободен!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что ж ты станешь теперь делать?

АЛЕКСАНДР: Что? Пока ничего.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это только в провинции умеют как-то ничего не делать, а здесь... Зачем ты приезжал сюда?.. Лизанька, извини меня, у нас мужской разговор... Собственно, для этого я тебя и попросил зайти.

 

Елизавета Александровна уходит.

 

Ты знаешь моего компаньона Суркова?

 

Александр кивнул головой.

 

Он добрый малый, да препустой. Господствующая его слабость — женщины. Чуть заведется страстишка, он и пошел мотать: сюрпризы, подарки, начнет менять экипажи, лошадей... Вот когда он этак пускается мотать, ему уже недостает процентов, он начинает просить денег у меня. Откажешь, заговаривает о капитале.

АЛЕКСАНДР: К чему же все это ведет, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А вот увидишь. Недавно воротилась сюда из-за границы молодая вдова Юлия Павловна Тафаева... Ну, догадываешься?

АЛЕКСАНДР: Сурков влюбился во вдову?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Совсем одурел! А еще?

АЛЕКСАНДР: Еще... не знаю...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Экой какой! Ну, слушай, Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Если не поможешь ты... Теперь догадался?

АЛЕКСАНДР: Сурков просит денег, у вас их нет. Вы хотите, чтобы я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, не то...

АЛЕКСАНДР: А... теперь понял...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что ты понял?

АЛЕКСАНДР: Хоть убейте, дядюшка, ничего не понимаю!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Влюби-ка в себя Тафаеву.

АЛЕКСАНДР (опешив). Это нелепо!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что ж тут нелепого?

АЛЕКСАНДР: Ни за что!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ради дела прошу, Александр...

АЛЕКСАНДР: Я вообще не хочу видеть женщин. А то, что вы предлагаете...

ПЕТР ИВАНОВИЧ: Да ты и не гляди на нее... Так, небрежно... это даже лучше...

АЛЕКСАНДР: Дядюшка, во-первых, это гнусность...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Хитрость, никому не приносящая вреда. Сурков сначала с ума сойдет от ревности, а потом быстро охладеет, — я его знаю. И капитал цел...

АЛЕКСАНДР: Не могу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Жаль. Я на тебя очень рассчитывал. И, кажется, до сих пор не обременял просьбами...

АЛЕКСАНДР: Но мне это неприятно, противно...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А ты вытерпи. Мало ли людям приходится делать неприятных для себя дел. Выручи, Александр, прошу! Это очень важно для меня. Если ты это сделаешь, — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? Они — твои.

АЛЕКСАНДР: Помилуйте, дядюшка, неужели вы думаете, что я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да за что ж ты станешь даром хлопотать, терять время? Когда я что-нибудь для тебя сделаю, предложи мне подарок, я возьму. Выручи, Александр, прошу.

АЛЕКСАНДР (в нерешительности). Я могу попробовать...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Вот и хорошо. Только попробуй! Я ручаюсь за успех. В среду я тебя представлю Тафаевой. Эта история продлится месяц, много два. Я знаю Суркова... Прощай!

 

Картина двенадцатая

 

Гостиная Тафаевой. Несколько человек гостей. Говор по-русски и по-французски. Входят Петр Иванович и Александр, раскланиваются с гостями.

 

ПЕТР ИВАНОВИЧ (подводя племянника к Тафаевой). Разрешите вам представить, Юлия Павловна, мой племянник Александр.

 

Александр целует Тафаевой руку. Все взгляды на него.

 

А моего приятеля Суркова нет? Он забыл вас?

ТАФАЕВА: О нет! Я очень благодарна ему, он посещает меня.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Где же он?

ТАФАЕВА: Вообразите, он дал слово мне и кузине достать непременно ложу на завтрашний спектакль, когда, говорят, нет никакой возможности... и теперь поехал.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И достанет, я ручаюсь за него, он гений на это... Да вот он.

 

Входит Сурков. В руках у него трость с золотым набалдашником в виде львиной головы. Сурков целует руку хозяйке, раскланивается с гостями. Остановил взгляд на Александре.

 

СУРКОВ (Александру). И вы здесь, молодой человек!

Александр поклонился.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (Александру, тихо). Предчувствует!.. Сурков подходит к дамам, целует руки.

Ба! Да он с тростью. Что это значит? (Суркову.) Что это?

СУРКОВ: (мимоходом). Давеча выходил из коляски... оступился и немного хромаю.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (Александру, тихо). Вздор! Заметил набалдашник — золотую львиную голову? Хвастался, что заплатил шестьсот рублей, и теперь показывает. Вот тебе образчик средств, какими он действует. Сражайся и сбей его вон с этой позиции... Помни — вазы твои, и одушевись.

СУРКОВ (размахивая билетами, Тафаевой). На завтрашний спектакль имеете билет?

ТАФАЕВА: Нет.

СУРКОВ: Позвольте вам вручить. (Передает билет Юлии Павловне.)

ТАФАЕВА: Петр Иванович, не желаете ли ко мне в ложу?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Очень вам благодарен, но я завтра дежурный в театре при жене. А вот позвольте представить вам взамен молодого человека...

ТАФАЕВА: Я хотела просить и его. Нас только трое — я с кузиной, да...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Он вам заменит и меня, а в случае нужды и этого повесу. (Показал на Суркова.)

СУРКОВ: Благодарю, только не худо было бы предложить этот замен пораньше, когда не было билета. Я бы посмотрел тогда, как бы заменили меня.

ТАФАЕВА: Ах! Я вам очень благодарна за вашу любезность, но не пригласила вас в ложу потому, что у вас есть кресло. Вы, верно, предпочтете быть прямо против сцены... особенно в балете.

СУРКОВ: Нет-нет, лукавите, вы не думаете этого. Променять место подле вас — ни за что!

ТАФАЕВА: Но оно уж обещано...

СУРКОВ: Как? Кому?

ТАФАЕВА: Мсье Рене. (Показала на бородатого иностранца.)

МСЬЕ РЕНЕ. Уи, мадам ма фэ сэт эр*.

СУРКОВ: Покорно вас благодарю! (Обращается к Петру Ивановичу, косясь на Александра.) Этим я вам обязан.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не стоит благодарности. Да не хочешь ли в мою ложу? Нас только двое с женой, ты же давно с ней не видался, поволочился бы...

СУРКОВ (деланно). Я уезжаю! Прощайте!

ТАФАЕВА: Уже! Завтра дадите взглянуть на себя в ложе хоть на одну минуту?

СУРКОВ: Какое коварство! Одну минуту, когда знаете, что за место подле вас я не взял бы места в раю.

ТАФАЕВА: Если в театральном, верю!.. Идемте к столу, господа.

 

Сурков хотел подать руку Тафаевой, но Петр Иванович легонько подтолкнул Александра. Александр протягивает руку Тафаевой, та с удовольствием принимает ее и направляется в столовую. Петр Иванович берет под руку Суркова. За ними следуют и другие гости.

 

Картина тринадцатая

 

У Тафаевой. Александр и Юлия стоят, крепко обнявшись. Целуются.

 

ТАФАЕВА: Рано ли вы завтра отправитесь на службу?

АЛЕКСАНДР: Часов в одиннадцать.

ТАФАЕВА: Ав десять приезжайте ко мне, будем завтракать... Да нельзя ли не ходить совсем?

АЛЕКСАНДР: Как же? Отечество... Долг...

ТАФАЕВА: А вы скажите, что любите и любимы. Неужели начальник ваш никогда не любил? (Объятие.) Ваша тетушка произвела на меня дурное впечатление. Я предполагала, что это пожилая женщина, нехороша собой... Я запрещаю вам у нее бывать, слышите!

АЛЕКСАНДР: Обещаю, Юлия!.. (Обнимаются.)

ТАФАЕВА: Недолго нам так прощаться с вами... Какую же мебель вы хотите в кабинет?

АЛЕКСАНДР: Я бы желал орехового дерева с синей бархатной покрышкой.

ТАФАЕВА: Это очень мило... Я поставлю кресло невдалеке от вашего письменного стола, буду сидеть в нем и все время смотреть на вас, когда вы работаете. Это будет прекрасно, правда?

АЛЕКСАНДР: Да...

ТАФАЕВА: Вы ответили машинально... О чем вы думали?

АЛЕКСАНДР: О вас...

Т А Ф А Е В А. (обнимая Александра). Я часа не могу без вас быть.

АЛЕКСАНДР (ласково). Юлия, дорогая моя, нельзя любить так безотчетно... Это страсть...

ТАФАЕВА: Пусть!

АЛЕКСАНДР: Страсть не может быть разумной...

ТАФАЕВА: А разве ты любишь разумно?

АЛЕКСАНДР: Я? Конечно, нет! (Горячо целует ее.)

ТАФАЕВА: Останься!

АЛЕКСАНДР: Не могу... Дела... До свидания, любимая...

ТАФАЕВА: До завтра!

 

Целуются.

 

Картина четырнадцатая

 

Комната Александра. В прихожей Евсей, как обыкновенно начищает до блеска сапоги и что-то ворчит себе под нос. В комнате Александра стоят две большие фарфоровые вазы. Входят Петр Иванович и Елизавета Александровна.

 

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А я специально поблагодарить тебя. Ну! Удружил сверх ожидания! А скромничал: не могу, говорит, не умею! Не умеет! Я хотел давно повидаться с тобой, да тебя нельзя поймать. Ну, очень благодарен! Получил вазы в целости?

АЛЕКСАНДР: Я их назад пришлю.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ни-ни, они по всем правам твои. Так обработал дельце... А дуралей-то мой, Сурков, чуть с ума не сошел. Недели две назад вбегает ко мне сам не свой. Я сейчас понял... А! это ты, говорю, что скажешь хорошего? Ничего, говорит, хорошего. Я приехал к вам с дурными вестями насчет вашего племянника. А что? ты пугаешь меня, скажи скорей! — спрашиваю. Тут он начал кричать. Сами, говорит, жаловались, что он мало занимается, а вы же его и приучаете к безделью. Познакомили с Юлией, он у ней теперь с утра до вечера сидит. Видишь ведь, как лжет от злости. Станешь ты там сидеть с утра до вечера, верно?

АЛЕКСАНДР (бормочет). Да... я иногда... захожу...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Иногда — это разница. Я Суркову говорю: беда невелика. А он мне: как невелика, молодой человек должен трудиться... Зачем он каждый день ей букет цветов носит? Теперь зима, чего это стоит?

АЛЕКСАНДР: Иногда... я точно... носил.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, опять-таки иногда. Не каждый день. Ты дай мне счет, я уплачу. Они всегда, говорит, прогуливаются вдвоем, где меньше народу.

АЛЕКСАНДР: Я несколько раз... точно... гулял с ней...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Так не каждый же день. Я знал, что он врет... Аи да Александр! Вот племянник!.. В общем, Сурков до того заврался, что уверяет, будто ты влюблен по уши в Тафаеву.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Петр Иванович!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А? Что?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я забыла тебе сказать: давеча приходил человек от Лукьяновых с письмом...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Знаю, знаю... на чем я остановился?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не пора ли, Петр Иванович, обедать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Сейчас идем... Вот ты, кстати, напомнила об обеде. Сурков говорит, что ты там, Александр, почти каждый день обедаешь, особенно по средам и пятницам. Черт знает, что врал, надоел. Вот нынче пятница, а ты налицо. Пойдем-ка обедать с нами.

Александр (испуганно). Дядюшка, не могу, у меня переписка... переводы...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ну, работай, работай, не будем мешать... Твое дело сделано, Александр, и мастерски. Больше ты не хлопочи, можешь к ней и не заглядывать. Я воображаю, какая там скука!.. Когда понадобятся деньги, обратись! Пойдем, Лиза! (Заметив, как Александр смотрит на Елизавету Александровну.) Лиза, я буду ждать тебя в коляске. Только побыстрее, я проголодался... (Уходит.)

Александр (бросился к Елизавете Александровне). Тетушка!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Вы снова влюблены, Александр, как прежде?

АЛЕКСАНДР: Нет, гораздо счастливее! Я уже не задыхаюсь от радости, как животное, я сознаю свое счастье, размышляю о нем, и от этого оно хотя, может быть, тише, но полнее. Какая разница между той и Юлией! если бы вы знали, ма тант, сколько в ней достоинств!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Например?

АЛЕКСАНДР: Она так любит меня!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Это, конечно, много...

АЛЕКСАНДР: Дело в том, что... я хочу., жениться на ней.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (скрывая удивление). Вы будете счастливейший муж, Александр. Только не спешите... Не надо торопливости.

АЛЕКСАНДР: Я буду вас слушаться, ма тант. Дядюшка, видимо, уже сердится. Простите, ма тант, ему процесс пищеварения, конечно, важнее любви.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Вы так думаете?

АЛЕКСАНДР:  Бесспорно... (Целует Елизавете Александровне руку.)

 

Она уходит. Александр, оставшись один, поспешно бросился в прихожую. Лихорадочно одевается, смотрится в зеркало и опрометью выбегает из комнаты.

 

Картина пятнадцатая

 

Снова комната в квартире Тафаевой. Юлия в кресле вышивает. Александр в другом конце сцены сидит в бездействии. Посмотрел на часы, зевнул, посмотрел на Юлию.

 

ТАФАЕВА: Что вы там делаете? О чем думаете?

АЛЕКСАНДР: Так... (Произнося вслух свои мысли.) И что это за любовь! Какая-то сонная, без энергии. Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, как жертва. Осчастливила своей любовью первого, кто попался.

Т А ФА Е В А. Сядьте здесь... поближе...

АЛЕКСАНДР (не отвечает. Продолжает мыслить). Не будь меня, она полюбила бы точно так же Суркова... Это просто безнравственно!..

ТАФАЕВА: Что с вами?

АЛЕКСАНДР (поднимается, идет к Юлии. Продолжая мыслить вслух). Это ли любовь! Черт знает, что это такое, не разберешь!..

ТАФАЕВА: Что с вами?

АЛЕКСАНДР (опускаясь в кресло недалеко от Юлии). Я не знаю... мне что-то... как будто я...

ТАФАЕВА: Вы будете моим мужем! Скоро все это станет ваше!

АЛЕКСАНДР (мыслит вслух). Как весело, как приятно гулять одному! Пойти куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда... очень, очень хорошо! Свобода — великое благо! Да! Именно: свобода в обширном, высоком смысле значит — гулять одному!

Т А Ф А Е В А (продолжает). Вы здесь будете владычествовать в доме, как у меня в сердце.

АЛЕКСАНДР: А если бы я вас разлюбил?

ТАФАЕВА: Я бы вам уши надрала!.. Да что с вами! Вы молчите, едва слушаете меня, смотрите в сторону... Что с вами, Александр?

АЛЕКСАНДР (мыслит вслух). Вот пристала! Почем я знаю!

ТАФАЕВА: Вам скучно?

АЛЕКСАНДР (мыслит вслух, но как бы обрадованно). Скучно! Нашла слово! Именно... именно скучно... Что мне делать? Она толкует о любви, о супружестве...

ТАФАЕВА: Вам скучно, Александр?

АЛЕКСАНДР: Что вы! Ни капельки! (Встает.)

ТАФАЕВА: Куда вы?

АЛЕКСАНДР: Домой.

ТАФАЕВА: Еще нет одиннадцати часов.

АЛЕКСАНДР: Мне надо писать к маменьке, я давно не писал к ней.

ТАФАЕВА: Как давно! вы третьего дня писали.

АЛЕКСАНДР: Ну, мне просто спать хочется, я нынче мало спал, вот и все.

ТАФАЕВА: Мало спал! как же сами сказали давеча утром, что спали девять часов и что у вас даже оттого голова заболела?

АЛЕКСАНДР: Ну, голова болит... оттого и еду.

ТАФАЕВА: А после обеда сказали, что голова прошла.

АЛЕКСАНДР: Боже мой, какая у вас память! Это несносно! Ну, мне просто хочется домой!

ТАФАЕВА: Разве вам здесь нехорошо? Что у вас там дома?

АЛЕКСАНДР: Дела.

ТАФАЕВА: Да, конечно: обед у Дюмэ, катанье на горах — очень важные дела!

АЛЕКСАНДР: Это что значит? Вы, кажется, присматриваете за мной? Я этого не потерплю. (Идет к двери.)

ТАФАЕВА: Постой, послушайте! Поговоримте.

АЛЕКСАНДР: Мне некогда.

ТАФАЕВА: Одну минуту. Сядьте.

АЛЕКСАНДР (нехотя садясь на край стула). Поскорей, мне некогда!

ТАФАЕВА: Вы меня уже не любите?

АЛЕКСАНДР: Старая песня!

ТАФАЕВА: Как она вам надоела! (Заплакала.)

АЛЕКСАНДР (с яростью). Этого только недоставало! Мало вы мучили меня!

ТАФАЕВА: Я мучила?

АЛЕКСАНДР: Это нестерпимо! (Идет к двери.)

ТАФАЕВА: Ну, не стану, не стану! (Вытирает слезы.) Видите, я не плачу, только не уходите, сядьте.

 

Александр сел на край стула, Юлия подошла к Александру, стала на колени, ласкает его. Александр сидит неподвижно, не отвечая на ее ласки. Юлия вскочила, говорит

прерывисто.

 

Оставьте меня! (Александр пошел к двери. Юлия бросилась ему вслед.) Александр Федорыч! Александр Федорыч! (Александр вернулся.) Куда же вы!

АЛЕКСАНДР: Да ведь вы велели уйти…

ТАФАЕВА: А вы и рады бежать. Останьтесь!

АЛЕКСАНДР: Мне некогда. (Смотрит на Юлию. Говорит мысли вслух.) Как она нехороша!

ТАФАЕВА: Я отомщу вам! Вы думаете, что так легко можно шутить судьбой женщины? Нет, я вас не оставлю, я буду вас всюду преследовать. Вы никуда не уйдете от меня. Поедете в деревню — и я за вами, за границу — и я туда же, всегда и везде. Я буду преследовать вас всюду. Мне все равно, какова ни будет жизнь моя... мне больше нечего терять. Но я отравлю и вашу — я отомщу, отомщу. У меня должна быть соперница! Не может быть, чтоб вы так оставили меня... я найду ее — и посмотрите, что я сделаю. Вы не будете рады и жизни! С каким наслаждением я услыхала бы теперь о вашей гибели... я бы сама убила вас!

АЛЕКСАНДР (мыслит вслух). Как это глупо! Нелепо!

Т А Ф А Е В А (продолжая). Сжальтесь надо мной! Не покидайте меня. Что я теперь без вас буду делать? Я не вынесу разлуки. Я умру! Подумайте: женщины любят иначе, нежели мужчины: нежнее, сильнее. Для них любовь — все, особенно для меня. Другие кокетничают, любят свет, суету, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение, книги, музыку. Но вас — более всего на свете! Ну, хорошо! Не любите меня, но исполните ваше обещание: женитесь на мне, будьте только со мной... Вы будете свободны, — делайте, что хотите, даже любите, кого хотите, лишь бы я иногда, изредка видела вас... (Упала на диван и истерически заплакала.)

АЛЕКСАНДР (про себя). Она умирает от страданий, а мне все равно. Я даже жалости к ней не чувствую. Она мне неприятна, даже отвратительна. Что же это такое? Что же это?.. (Постоял некоторое время, повернулся и ушел.)

 

Входит горничная, увидела рыдающую Юлию, подбежала к ней.

 

ТАФАЕВА: А где же...

ГОРНИЧНАЯ. Они уехали...

ТАФАЕВА: Уехал! А! (Крик.)

 

Темно.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

 

Картина шестнадцатая

 

Комната Александра. Александр лежит на диване. Не брит, глаза воспаленные,

безумные. Входит Е в с е й.

 

Е В С Е Й (показывая Александру сапоги, которые чистит). Извольте-ка посмотреть, сударь, какая вахса-то: вычистишь, словно зеркало, а четвертак стоит. И запах какой, — так бы и съел!

АЛЕКСАНДР: Пошел вон! Ты дурак!

Е В С Е Й. В деревню бы послать...

АЛЕКСАНДР: Пошел, говорю тебе, пошел! Ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу... ты... варвар! Варвар! Варвар! (Выталкивает Евсея из комнаты. Бросился снова на постель. Обхватил голову руками.)

 

Входят Петр Иванович и Елизавета Александровна.

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (тихо). Отчего вы не бываете у нас. АЛЕКСАНДР: Нет надобности.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (осторожно). Ходят слухи, что ты много пьешь вина...

АЛЕКСАНДР: Бросил.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  К какой-то особе на свидания ходил... в беседку. Отец девицы побил тебя...

 

Александр молчит.

 

А теперь, говорят, рыбу со старичками удишь, в шашки играешь? Так ли это?

АЛЕКСАНДР: Так.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты ли это?

АЛЕКСАНДР: Я.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  И ты можешь жить без дела?

АЛЕКСАНДР: Могу.

 

Пауза.

 

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я слышал, Александр, будто у вас Иванов выходит.

АЛЕКСАНДР: Да, выходит.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Отчего же не ты на его место?

АЛЕКСАНДР: Не удостаивают.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Надо хлопотать.

АЛЕКСАНДР: Нет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебе, по-видимому, все равно?

АЛЕКСАНДР: Все равно.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебя уж в третий раз обходят.

АЛЕКСАНДР: Все равно, пусть!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А самолюбие?

АЛЕКСАНДР: У меня его нет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Однако ж, у тебя есть какие-нибудь интересы в жизни?

АЛЕКСАНДР (вскочил с постели). Оставьте, дядюшка! Я пытался высказывать свои суждения, старался делать лучше... Никому ничего не надо... Кругом машина. Удобная и вечная машина!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Однако тебе надо сделать какую-нибудь карьеру.

АЛЕКСАНДР: Я уж сделал. Очертил круг действия — тут я хозяин, вот моя карьера.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это лень.

АЛЕКСАНДР: Может быть.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты можешь идти вперед, твое назначение выше. Долг твой призывает тебя к благородному труду...

АЛЕКСАНДР: Вы что! (Хохочет.) Начали дико говорить! Этого прежде не водилось за вами. Не для меня ли? Напрасный труд!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты хочешь притвориться покойным и равнодушным ко всему, а в твоих словах так и кипит досада... Человек же должен хотеть чего-нибудь?

АЛЕКСАНДР: Хочу, чтоб мне не мешали быть в моей темной сфере.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да разве это жизнь?

АЛЕКСАНДР: А по-моему, та жизнь, которую вы живете, не жизнь. Стало быть, я прав. (Снова лег на постель.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да ты, Александр, разочарованный, я вижу...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (мужу). Это ужасно, он как в безумии...

АЛЕКСАНДР (кричит). Петр Иваныч и опыт научили меня...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Да, он много виноват! Но вы имели право не слушать его...

АЛЕКСАНДР: Я был молод, он — опытен...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (мужу). Слышишь?..

ПЕТР ИВАНОВИЧ (берясь за поясницу). Ох, как поясница болит... Это вроде знака отличия у деловых людей — поясница... Ох!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Вы должны жениться, Александр... У вас есть талант литератора!

АЛЕКСАНДР: Зачем вы бьете лежачего, ма тант!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Это ты, ты виноват, Петр Иванович...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я? Это мне нравится! Я приучил его ничего не делать?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Нечему удивляться. Ты смешал его понятия о жизни. Все превратилось в нем в сомнение, в хаос...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Из хаоса я и хотел сделать нечто полезное...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Он верил в любовь, в дружбу, в святость долга... А теперь он не верит ничему..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Жить бы ему при царе Горохе...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Он верил в самого себя. А ты старался доказать, что он чуть ли не хуже других, и он возненавидел себя.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Напрасно... Я вот знаю себе цену: вижу, что нехорош, а, признаюсь, очень люблю себя.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты себя любишь — это уж безусловно истина... Себя!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ох, поясница!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты одним ударом, без жалости разрушил его мечту, веру в свой талант...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  У него его не было, Лиза.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Был! Только требовал поддержки, а не насмешки и брани... Чему же ты удивляешься, что после всего этого он пал духом?.. Ты не мог понять его. Что может нравиться и годиться тебе, другому, третьему, не нравится ему, другим.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нравится мне, другому, третьему! Чепуха! Будет, Лиза! Ты даже побледнела! Ты нездорова!..

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Не тревожься обо мне, Петр Иванович, я здорова...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Разве я один так думаю и действую? Посмотри кругом. Чего я требовал от него — не я все это выдумал.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Кто же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Век.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Так непременно и надо следовать всему, что выдумывает твой век? Так все и свято, все и правда?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Все и свято!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Как! Правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: И это свято, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это было — всегда правда.

АЛЕКСАНДР: Правда и то, что умом надобно действовать и с близкими сердцу., например, с женой?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Подожди... у меня отчаянно болит поясница... Ох!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А! Поясница! Хорош век! Нечего сказать!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Очень, хорош, милая. Везде разум, опыт, постепенность, и отсюда успех. Все стремятся к совершенствованию и добру. Да ты посмотри-ка на нынешнюю молодежь — что за молодцы! Как все кипит умственной деятельностью, энергией! Как ловко и легко они управляются со всем этим вздором, что на вашем языке называется волнениями, страданиями... и черт знает что еще!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Неужели тебе не жаль Александра?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет. Вот, если б у него болела поясница, то я бы пожалел его!

АЛЕКСАНДР: Поясница! Неужели вы, дядюшка, сами никогда не поймете, что ваша, как вы думаете, суровая правда, есть на самом деле ложь! И я не могу разбить ее, потому что это железная ложь.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Это правда, Александр, оттого ты и не можешь побить ее.

Александр (кричит). Нет, нет! (Снова падает на постель. Тишина. Говорит спокойно.) Дядюшка, вы можете сказать, что я должен делать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да, могу.

 

Александр сел на кровати. В ожидании смотрит на дядю.

 

Ехать обратно в деревню.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: В уме ли ты, Петр Иванович!

АЛЕКСАНДР (в горячке). Да, да, да! (Смеется.) Замечательно! В деревню! В деревню! В деревню! (Ходит из угла в угол и до самого ухода дяди и Елизаветы Александровны твердит.) В деревню! В деревню! В деревню! Не победил! Не победил! Не победил! Туда меня! Туда, туда!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Приходи попрощаться перед отъездом. Я привык к тебе. Помни, у тебя есть дядя и друг. Если понадобится... словом, если одумаешься...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А если нужно будет участие и надежная дружба...

АЛЕКСАНДР (не слушая их, кричит). Евсей! Евсей!

Е В С Е Й (входит). Что прикажете?

АЛЕКСАНДР: Едем в деревню! Обратно!

ЕВСЕЙ:Слава тебе, великий господи! Наконец-то вразумил!

АЛЕКСАНДР: Собирай вещи!

ЕВСЕЙ (уходя). Господи, наконец-то! Свечу поставлю...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Александр, может быть, нужно подумать...

АЛЕКСАНДР: Оставьте меня, я вас прошу, оставьте!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (уходя и уводя Елизавету Александровну). Нет, не адуевского он рода, не нашего... слаб... мелок... (Ушли.)

АЛЕКСАНДР (подошел к окну, смотрит на город, грозит кулаком). У-у-у, прощай, каменная гробница лучших человеческих чувств, сильных движений души! Прощай, бесчувственный, жадный, лживый!.. В двадцать девять лет ты сделал меня стариком, убил во мне все человеческое!.. Ты проклятый!.. Ты ненавистный!.. Чтоб ты провалился в свои болота! Чтоб ты опять захлебнулся водой!.. Чтоб ты!.. (Плача.) Я ничто!.. Я ничто!.. Я ничто!..

 

Картина семнадцатая

 

Столовая в доме Адуевых в деревенской усадьбе. Анна Павловна и Антон Иванович.

 

АНТОН ИВАНОВИЧ: Да что вы так по комнатке-то мечетесь, Анна Павловна!

АННА ПАВЛОВНА: Тише! (Слушает.) Нет, не колокольчик... (Опять мечется, переставляя вещи с места на место.)

АНТОН ИВАНОВИЧ: Заехал я по пути к Марье Карповне — беда! (Смеется.) Софья-то Михайловна уж шестого ребеночка скоро принесет. А у самих бедность в доме, и не глядел бы... Еще за вашего Александра Федоровича метила, ворона этакая... Да сядьте вы, сядьте! Чай, так при звездах он и явится, во всем блеске...

АННА ПАВЛОВНА: Тише! (Замерла.)

 

Слышен звук колокольчика.

 

Господи, боже мой! Сюда!.. Он!.. (Села и не может двинуться с места от волнения.)

АНТОН ИВАНОВИЧ (подбегая к окну). Он! Он! Вот и Евсей на козлах! Где же у вас образ, хлеб-соль? (Хватает хлеб, соль, ставит на тарелку.) Да что же вы сами, Анна Павловна, бегите навстречу!

АННА ПАВЛОВНА (с трудом). Не могу! Ноги отнялись...

 

Входит Александр. Он полысел, похудел. Идет покойно, ровно, бесстрастно. Вслед за ним Евсей, дворовые с вещами.

 

(С трудом вставая со стула, идет к Александру.) Сашенька! Друг ты мой!.. (Вдруг остановилась, в недоумении смотрит на Александра, как на чужого человека.) Где же Сашенька?

АЛЕКСАНДР: Да это я, маменька!

АННА ПАВЛОВНА. Ты, точно ты, мой друг?.. Нет, это не ты... Да что с тобой? Ты нездоров?

АЛЕКСАНДР: Здоров, маменька.

АННА ПАВЛОВНА (постепенно приходя в себя. Заголосила). Здоров! Что ж с тобой сталось, голубчик ты мой. Таким ли я отпустила тебя? Где твои волосики? Как шелк были! Глаза светились, словно две звездочки, щеки — кровь с молоком, весь ты был как наливное яблочко! (Схватилась рукой за сердце.)

АНТОН ИВАНОВИЧ (ей на ухо). Что это вы, матушка, над ним, словно над мертвым, вопите?.. Здравствуйте, Александр Федорыч! (Здоровается с Александром.)

АННА ПАВЛОВНА (опомнившись). Пойдем, комнатка твоя приготовлена.

 

Антон Иванович откланивается и уходит. Анна Павловна и Александр уходят наверх.

 

АГРАФЕНА (Евсею). Что молчишь? Экой болван: и не здоровается!

 

Евсей подошел, обнял Аграфену.

 

Принесла нелегкая... Чай, петербургские-то... свертели там вас с барином? Вишь, усищи какие отрастил!

 

Евсей отдает Аграфене гостинцы. Возвращается Анна Павловна.

 

АННА ПАВЛОВНА (Евсею). Что это с Сашенькой сделалось? А?

 

Евсей молчит.

 

АГРАФЕНА: Чего молчишь? Слышь, барыня тебя спрашивает.

АННА ПАВЛОВНА: Отчего он так похудел? Куда волосики-то у него девались?

ЕВСЕЙ:Не могу знать, сударыня! Барское дело! Должно быть, от писания, сударыня.

АННА ПАВЛОВНА: Много писал?

ЕВСЕЙ:Много-с, каждый день.

АННА ПАВЛОВНА: А ты что не унимал?

ЕВСЕЙ:Я унимал, сударыня. Не сидите, мол, говорю, Александр Федорыч, грудку надсадите, маменька, мол, гневаться станут.

АННА ПАВЛОВНА: А он что?

ЕВСЕЙ:Пошел, говорит, вон, ты дурак.

АГРАФЕНА: И подлинно дурак!

АННА ПАВЛОВНА: Ну, а дядя-то разве не унимал?

ЕВСЕЙ:Куда, сударыня! Придут, да коли застанут без дела, так и накинутся. Что, говорят, ничего не делаешь? Здесь, говорят, не деревня, надо работать!

АННА ПАВЛОВНА: Чтоб ему пусто было! Своих-то пострелят народил бы, да и ругал! Кричал бы на жену свою, мерзавку этакую! Видишь, нашел кого ругать: работай, работай! Собака, право, собака, прости господи!.. Давно ли Сашенька стал так худ?

ЕВСЕЙ:Вот уж три года Александр Федорыч стали больно скучать и пищи не принимали.

АННА ПАВЛОВНА: Чего ж скучал-то?

ЕВСЕЙ:Бог их ведает, сударыня... Петр Иванович изволили им говорить что-то об этом. Я было послушал, да мудрено — не разобрал.

АННА ПАВЛОВНА: А что он говорил?

ЕВСЕЙ:Называли как-то они их, да забыл. .  

АННА ПАВЛОВНА: Ну?..

АГРАФЕНА: Ну же, разиня, молви что-нибудь, барыня дожидается.

Евсей (с трудом). Ра... кажись, разочаро... ванный...

АННА ПАВЛОВНА: Как?

Е В С Е Й. Разо... разочарованный, точно так-с, вспомнил!

АННА ПАВЛОВНА: Что это еще за напасть такая? Господи, болезнь, что ли?

АГРАФЕНА: Ах, да не испорчен ли это значит, сударыня?

 

Входит Александр.

 

АННА ПАВЛОВНА (слугам). Пошли вон!.. Садись, Сашенька, кушай! (Садятся за стол вдвоем.) Друг мой, ты бы хоть улыбнулся разок... словно туча, в землю смотришь. Обидел ли тебя кто? Я доберусь!

АЛЕКСАНДР (вяло). Не беспокойтесь, маменька... я вошел в лета, стал рассудительнее, оттого и задумчив.

АННА ПАВЛОВНА: А худ-то отчего? А волосы-то где?

АЛЕКСАНДР: Я не могу рассказать, отчего... всего не перескажешь, что было в восемь лет... может, и здоровье немного расстроилось...

АННА ПАВЛОВНА: Что ж у тебя болит?

АЛЕКСАНДР: Болит и тут, и здесь (Указывает на голову и сердце.)

АННА ПАВЛОВНА (потрогала лоб сына). Жару нет... стреляет, что ли, в голову?

АЛЕКСАНДР: Нет... так...

АННА ПАВЛОВНА: Послать за лекарем?

АЛЕКСАНДР: Нет, маменька, он не поможет, это так пройдет.

АННА ПАВЛОВНА: Так чего ж ты скучаешь, что за напасть такая!

АЛЕКСАНДР: Так...

АННА ПАВЛОВНА: Чего тебе хочется?

АЛЕКСАНДР: И сам не знаю... так, скучаю.

АННА ПАВЛОВНА: Экое диво, господи! Сашенька! (Тихо.) Не пора ли тебе жениться?

АЛЕКСАНДР: Что вы! Нет, я не женюсь!

АННА ПАВЛОВНА: А у меня есть на примете девушка — точно куколка: розовенькая, нежненькая, так, кажется, из косточки в косточку мозжечок и переливается..

АЛЕКСАНДР: Я не женюсь.

АННА ПАВЛОВНА: Как, никогда?

АЛЕКСАНДР: Никогда.

АННА ПАВЛОВНА: Господи, помилуй! Все люди, как люди... ты ее полюбишь...

АЛЕКСАНДР: Я уже отлюбил, маменька.

АННА ПАВЛОВНА: Как отлюбил? Не женясь? Кого ж ты любил там?

АЛЕКСАНДР: Девушку.

АННА ПАВЛОВНА: Что ж не женился?

АЛЕКСАНДР: Она изменила мне.

АННА ПАВЛОВНА: Как изменила? Ведь ты еще не был женат на ней? Хороши же там у вас девушки — до свадьбы любят! Изменила! Мерзавка этакая! Счастье-то само просилось к ней в руки, да не умела ценить, негодница! Увидала бы я ее, я бы ей в рожу наплевала... Что ж, разве одна она? Полюбишь в другой раз.

АЛЕКСАНДР: Я и в другой раз любил.

АННА ПАВЛОВНА: Кого же?

АЛЕКСАНДР: Вдову.

АННА ПАВЛОВНА: Ну что ж не женился?

АЛЕКСАНДР: Той я сам изменил.

АННА ПАВЛОВНА: Изменил!.. Видно, беспутная какая-нибудь! Подлинно омут, прости господи!.. Что это делается на белом свете, как поглядишь! (Опять взялась рукой за сердце.)

АЛЕКСАНДР: Не тревожьтесь, маменька! Мне здесь покойно, хорошо... Теперь я навсегда с вами...

 

Анна Павловна выпрямившись сидит за столом. Слезы текут по ее лицу. Александр

сидит неподвижно.

 

Картина восемнадцатая

 

Световой луч выхватывает из темноты сидящего в своей светелке за письменным столом Александра. Он лихорадочно пишет.

 

АЛЕКСАНДР: «Дорогая тетушка! Прощаясь, вы мне сказали: если когда-нибудь мне нужна будет ваша дружба, участие... Настала минута, когда я понял цену ваших слов. Я давно здесь, давно. Сколько прошло времени! Вечность!.. Месяца три назад скончалась матушка. Я теперь бегу отсюда навсегда. (Отрывается от письма и мыслит вслух.) Что я здесь делаю? Зачем вяну? Зачем гаснут мои дарования? Чем дядюшка лучше меня? Чем другие лучше меня? Все вышли в люди... а я... К вам придет не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, а просто человек, которых в Петербурге много и каким мне давно пора стать... Вы увидите, на что я способен!.. (Берет другой лист бумаги и так же лихорадочно пишет.) «Любезный, добрейший дядюшка и вместе с тем ваше превосходительство! Осмелюсь ли напомнить обещание, данное мне при отъезде: когда понадобится служба, занятия или деньги, обратись ко мне — говорили вы. И вот мне понадобились и служба, и занятия и, может быть, понадобятся и деньги». (Оторвался от письма, мыслит вслух.) Уезжать, уезжать! Лучшие годы уходят, ничего не достиг... «Дядюшка, я понял правоту ваших слов. Я понял вас, вашу душу или, вернее, ваш ум, потому что душа — это в сущности ничто!..»

 

Картина девятнадцатая

 

Комната в квартире Петра Ивановича. Некоторый беспорядок. Петр Иванович постарел и потерял прежнюю уверенность. Кроме Петра Ивановича в комнате доктор.

 

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что делать, доктор? Здоровье ее угасает с каждым днем...

ДОКТОР: Вот уж и угасает! Я только хотел сказать, что она... как будто не в нормальном положении...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не все ли равно? Как я прежде не видал, — не понимаю! Должность и дела отнимают у меня и время, и силы... а вот теперь, пожалуй, и жену... Вы сегодня расспрашивали ее?

ДОКТОР: Да. Но она ничего в себе не замечает... Может быть, причина чисто психологическая...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Психологическая причина?

ДОКТОР: То есть, вот видите ли, почему я говорю — психологическая. Иной, не зная вас, мог бы заподозрить тут какие-нибудь заботы... или подавленные желания... иногда бывает нужда...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая). Нужда, желания! Все ее желания предупреждаются. Я знаю ее вкус, привычки... Как коварна судьба, доктор! Уж я ли не был осторожен с ней? Взвешивал, кажется, каждый свой шаг... нет, где-нибудь да подкосит. И когда же? При всех удачах, на такой карьере... А!

ДОКТОР: Что вы тревожитесь так? Малокровие, некоторый упадок сил... Поезжайте летом на юг, осенью в Италию, зимой в Париж...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (заслышав шаги). Тс-с-с...

 

Входит Елизавета Александровна.

 

Прощайте, доктор!

 

Доктор раскланивается с Петром Ивановичем и Елизаветой Александровной и уходит.

 

Что ты делаешь?

 

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА (в руках у нее конторская книга). Вот просматриваю расходную книжку. Вообрази, Петр Иванович, в прошедшем месяце на один стол вышло около полутора тысяч рублей. Это ни на что не похоже!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Послушай, доктор говорит, что здесь моя болезнь может усилиться. Он советует ехать на воды за границу. Что ты скажешь?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что же мне сказать? Надо ехать, если он советует.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А ты? Желала бы ты сделать этот вояж?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Пожалуй...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  А, может быть, ты лучше хотела бы остаться здесь?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Хорошо, я останусь.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что же из двух?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Велишь — я поеду, нет — останусь здесь...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Доктор говорит, что и твое здоровье несколько пострадало... от климата.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: С чего он взял? Я здорова, я ничего не чувствую.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Или не съездить ли нам обоим на лето в Крым?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Хорошо и в Крым.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Тебе все равно, где ни быть?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Все равно...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Отчего же?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Воля твоя, Петр Иванович, нам надо сократить расходы... Тысяча пятьсот рублей на один стол...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (вырвал у нее из рук тетрадь и бросил под стол). Что это так занимает тебя? Или денег тебе жаль?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Как же не занимать? Ведь я твоя жена! Ты же сам учил меня... а теперь упрекаешь, что я занимаюсь. Я делаю свое дело!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (после паузы). Послушай, Лиза... я предоставляю тебе полную свободу...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что я стану с ней делать? Мне свобода не нужна.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Давно я не слыхал от тебя, Лиза, никакой просьбы, никакого желания, каприза.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Мне ничего не нужно.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  У тебя нет никаких особенных... скрытых желаний?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ты передай мне свои счеты, книги, дела... я займусь... (Потянулась за тетрадью под стол.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Лиза!.. (Книжка осталась под столом.) А я думал, не возобновишь ли ты некоторых знакомств?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ради бога, не нужно!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Отчего, Лиза, это...

 

Елизавета Александровна не отвечает.

 

Ты знаешь, я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу. Не думай, чтоб карьера моя кончилась этим, я могу еще идти вперед...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Я вполне уверена, что ты не остановишься на половине дороги, а пойдешь до конца...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, не пойду. Я на днях подам в отставку.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: В отставку? Зачем?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Слушай еще. Тебе известно, что я расчелся со своими компаньонами и завод принадлежит мне одному.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Знаю. Так что ж?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Я его продам.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Что ты, Петр Иванович! Что с тобой? Для чего все это? Я не опомнюсь, понять не могу...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Не-у-же-ли не можешь понять?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Нет!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ты не можешь понять, что, глядя, как ты скучаешь, как твое здоровье терпит... от климата, я подорожу своей карьерой, заводом, не увезу тебя вон отсюда? Не посвящу остатка жизни тебе? (Становится на колени у кресла жены.) Лиза, неужели ты считаешь меня не способным к жертве?

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Так это для меня!.. Нет, Петр Иванович, ради бога, никакой жертвы для меня! Я не приму ее, слышишь ли? Решительно не приму!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мои намерения неизменны, Лиза!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРО В Н А (с криком тоски). Если человеку не хочется, не нужно жить... неужели бог не сжалится, не возьмет меня?..

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Мы поедем в Италию.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Но, может быть, жертва бесполезна, может быть, уж... поздно...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Пощади меня, Лиза, не добирайся до этой мысли, иначе ты увидишь, что я не из железа создан... Я повторяю тебе, что я хочу жить не одной головой, во мне еще не все застыло.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: И это... искренно? Ты точно уезжаешь не для меня одной?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Нет, нет! Я нездоров, устал от всего... Лиза!.. Мне даже кажется, что Александр в чем-то был прав тогда!.. (Сжаром целует ее руки.)

 

Слышны шаги. Петр Иванович встал с колен.

Входит Александр. Он пополнел, оплешивел, стал румян. У него брюшко и орден на шее. Глаза сияют от радости. Он поцеловал руку у тетушки и пожал дядину руку.

 

Откуда?

АЛЕКСАНДР: Бьюсь об заклад, не угадаете!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Прежде бы я сказал, что ты влюбился...

АЛЕКСАНДР: Не угадали!

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Уж не... женишься ли ты?

АЛЕКСАНДР: Да! Поздравьте меня.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  В самом деле?                       (Одновременно.)

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: На ком?  

АЛЕКСАНДР: На дочери Александра Степаныча. А? Я сейчас от них. Отец обнял меня и сказал, что теперь может умереть спокойно. Идите, говорит, только по следам вашего дядюшки.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А что сказала дочь?

АЛЕКСАНДР: Да... она... так, как, знаете, все девицы, ничего не сказала, только покраснела.

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Ничего не сказала! Неужели вы не взяли на себя труда выведать об этом у ней до предложения? Вам все равно? Зачем же вы женитесь?

АЛЕКСАНДР: Как зачем? Не все же так шататься! Одиночество наскучило, пришла пора, ма тант, усесться на месте, основаться, обзавестись своим домиком, исполнить свой долг... Невеста же хорошенькая, богатая... Да вот дядюшка скажет вам, зачем жениться...

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: А может быть, вы не нравитесь ей? Может быть, она любить вас не может?..

АЛЕКСАНДР: Любовь любовью, а женитьба женитьбой. Эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся... Не правда ли, дядюшка? Ведь вы так учили...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Видишь ли, Александр, мы с Елизаветой Александровной...

АЛЕКСАНДР (не слушая). А помните, как я хотел жениться на этой... как ее... (Хохочет.) Забыл!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: Наденька!

АЛЕКСАНДР (продолжает смеяться). Да, да! Именно!.. Молодость!.. Дядюшка, хотите, докажу, что не я один любил, бесновался, ревновал, плакал когда-то...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Что такое?

АЛЕКСАНДР: Имеется письменный документ... (Вынул бумажник и оттуда пожелтевший листок бумаги.) Вот, ма тант, доказательство, что и дядюшка не всегда был такой рассудительный и положительный человек... Этот засохший лоскуток мне подарила со своей засохшей груди моя умирающая тетушка. Я все ждал случая уличить дядюшку, да забывал.

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Дай его сюда, Александр.

АЛЕКСАНДР: А вот вглядитесь. (Держит листок перед глазами дяди.)

ПЕТР ИВАНОВИЧ (пытаясь схватить листок). Отдай мне...

АЛЕКСАНДР: Ага, покраснели! Нет, дядюшка, пока не сознаетесь здесь при тетушке, что и вы когда-то любили, как я, и были, извините глупы, как все... (Развернул пожелтевший листок.) Слушайте, тетушка, и посмейтесь вместе со мной над Петром Ивановичем. (Читает.) «Ангел, обожаемая мною...»

ПЕТР ИВАНОВИЧ (кричит). Перестань!

АЛЕКСАНДР (опешив). Что вы! Пожалуйста... (Рвет письмо.) Я хотел посмешить тетушку и сказать, что не один я...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (подойдя к Александру, тихо). Неужели ты не видишь, в каком положении жена?

АЛЕКСАНДР: Что такое?

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Ничего уж теперь не видишь вокруг. А то, что я бросаю службу, дела и еду с ней в Италию...

АЛЕКСАНДР: Что вы!.. Ведь вам нынешний год следует в тайные советники...

ПЁТР ИВАНОВИЧ:  Да... Только тайная советница плоха...

АЛЕКСАНДР: Но неужели вы из-за этого откажетесь от такой карьеры...

ПЕТР ИВАНОВИЧ (громко, безразлично). И много ли у твоей невесты приданого?

АЛЕКСАНДР: Триста тысяч! (Выжидательно и победно смотрит на дядюшку и тетку). И пятьсот душ отдает в наше распоряжение. Триста тысяч и пятьсот душ! А? И карьера! И фортуна! А вы, дядюшка, говорили, я не Адуев! И всем этим я обязан вам... О чем вы вздохнули, ма тант!

ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА: О прежнем Александре.

АЛЕКСАНДР (смеется). Что делать, ма тант! Век такой! Я иду наравне с веком, нельзя же отставать! И век, откровенно надо сказать, хороший! Кстати, дядюшка, не собираетесь ли вы продать ваш завод? Я бы его мог... А? И разрешите у вас занять на короткое время денег тысяч десять... Ох, поясница! (Схватился за поясницу, радостно.) А? Поясница болит! (Хохочет.) Поясница!

 

Занавес

 

1966 год