МИХАИЛ БУЛГАКОВ

 

 

 

    МАСТЕР И МАРГАРИТА

                               Пьеса в 2-х действиях.

 

 

               ИНСЦЕНИРОВКА  ДМИТРИЯ ГОЛУБЕЦКОГО

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Действующие лица:

МАСТЕР

МАРГАРИТА

ВОЛАНД

КОРОВЬЕВ (ФАГОТ)

БЕГЕМОТ

АЗАЗЕЛЛО

ГЕЛЛА

ПОНТИЙ ПИЛАТ

ИЕШУА ГА – НОЦРИ

ПЕРВОСВЯЩЕННИК КАИФА

АФРАНИЙ НАЧАЛЬНИК ТАЙНОЙ СЛУЖБЫ ПОНТИЯ ПИЛАТА

ИУДА

НИЗА

ЛЕВИЙ МАТВЕЙ

МАРК КРЫСОБОЙ

МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕРЛИОЗ

ИВАН БЕЗДОМНЫЙ

ДОКТОР

НАТАША

ПОПЛАВСКИЙ, ДЯДЯ БЕРЛИОЗА

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ БОСОЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЖИЛИЩНОГО ТОВАРИЩЕСТВА

АНДРЕЙ ФОКИЧ СОКОВ БУФЕТЧИК

СТЕПАН БОГДАНОВИЧ ЛИХОДЕЕВ, ДИРЕКТОР ТЕАТРА ВАРЬЕТЕ

ГРИГОРИЙ ДАНИЛОВИЧ РИМСКИЙ ФИНДИРЕКТОР ТЕАТРА ВАРЬЕТЕ

ВАРЕНУХА АДМИНИСТРАТОР ВАРЬЕТЕ

ЖОРЖ БЕНГАЛЬСКИЙ – КОНФЕРАНСЬЕ ТЕАТРА ВАРЬЕТЕ

 

АРКАДИЙ АППОЛОНОВИЧ СЕМПЛЕЯРОВ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ АККУСТИЧЕСКОЙ КОМИССИИ МОСКОВСКИХ ТЕАТРОВ

 ЛЮБОВНИЦА СЕМПЛЕЯРОВА

ЖЕНА СЕМПЛЕЯРОВА

БАРОН МАЙГЕЛЬ

БЕЛЫЙ АНГЕЛ

ЧЁРНЫЙ АНГЕЛ

КОРДЕБАЛЕТ ТЕАТРА ВАРЬЕТЕ

                                                 

                                                   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     

                                                         Действие первое.

                                                    КАРТИНА ПЕРВАЯ.

БЕРЛИОЗ: Фу ты черт! Ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было. Однозначно пора отдохнуть. Махнуть куда-нибудь в Кисловодск. Минералки попить…Холодненькой…

БЕЗДОМНЫЙ: Это точно! Зря мы с тобой, Миша пили эту абрикосовую.. Тёплая, мерзкая, к тому же от неё икота…

БЕРЛИОЗ: Ну-с, итак… Продолжим… Нет ни одной восточной религии, в которой, как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…

БЕЗДОМНЫЙ: Глянь, Миша – англичанин, какой-то… И не жарко ему в такое пекло да в белых перчатках.

БЕРЛИОЗ: Это скорее всего – немец. Да, ладно, чёрт с ним… Ты, Иван, очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия. Но соль-то в том, что  до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис. Коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения и, скажем, прихода волхвов, описал нелепые слухи об этом рождении…  А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..

ВОЛАНД: Извините меня, пожалуйста, что я, не будучи с вами знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что… Разрешите мне присесть? Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? 

БЕРЛИОЗ: Нет, вы не ослышались,  именно это я и говорил.

ВОЛАНД: Ах, как интересно! 

БЕЗДОМНЫЙ: А какого черта…

БЕРЛИОЗ: Иван, перестань!

ВОЛАНД: Ничего страшного… А вы соглашались с вашим собеседником? 

БЕЗДОМНЫЙ:  На все сто! 

ВОЛАНД: Изумительно! Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и… не верите в бога? Клянусь, я никому не скажу.

БЕРЛИОЗ: Да, мы не верим в бога. Но об этом у нас можно говорить совершенно свободно.

ВОЛАНД:  Вы – атеисты?!

БЕРЛИОЗ: Да, мы – атеисты.

БЕЗДОМНЫЙ: Вот прицепился, заграничный гусь!

ВОЛАНД: Какая прелесть! 

БЕРЛИОЗ: В нашей стране атеизм никого не удивляет. Большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

БЕЗДОМНЫЙ: Это точно!

ВОЛАНД: Позвольте вас поблагодарить от всей души!

БЕЗДОМНЫЙ: За что это вы его благодарите?

ВОЛАНД: За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно. Но, позвольте вас спросить, как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?

БЕРЛИОЗ: Увы! Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может.

ВОЛАНД: Браво! Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

БЕРЛИОЗ: Доказательство Канта - также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

БЕЗДОМНЫЙ: Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! 

БЕРЛИОЗ:  Иван! 

ВОЛАНД: Именно, именно! Ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

БЕРЛИОЗ: За завтраком… Канту?..

БЕЗДОМНЫЙ:  Что это он плетет?

ВОЛАНД: Но, отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

БЕЗДОМНЫЙ: А жаль! 

ВОЛАНД: И мне жаль! Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

БЕЗДОМНЫЙ: Сам человек и управляет.

ВОЛАНД: Виноват, для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план, хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого… Да, саркома, – и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье – совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет – поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? Вы хотите курить, как я вижу? Вы какие предпочитаете?

БЕЗДОМНЫЙ: А у вас разные, что ли, есть? 

ВОЛАНД:  Какие предпочитаете? 

БЕЗДОМНЫЙ: Ну, «Нашу марку».

ВОЛАНД: Прошу – «Наша марка».

БЕЗДОМНЫЙ: Вот, чёрт его возьми!

ВОЛАНД: А вы знаете - я, пожалуй, возьму.

БЕРЛИОЗ: Да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что…

ВОЛАНД:  Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

БЕРЛИОЗ: Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич…

ВОЛАНД: Кирпич ни с того ни с сего, никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.

БЕРЛИОЗ: Может быть, вы знаете, какой именно? И скажете мне?

ВОЛАНД: Охотно! Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… вечер – семь… Вам отрежут голову!

БЕЗДОМНЫЙ: Что за чушь!

БЕРЛИОЗ: Подожди, подожди, Иван! А кто именно? Враги? Интервенты?

ВОЛАНД: Нет, русская женщина, комсомолка.

БЕРЛИОЗ: Гм…Ну, это, извините, маловероятно.

ВОЛАНД: Прошу и меня извинить, но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?

БЕРЛИОЗ: Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.

ВОЛАНД: Нет, этого быть никак не может.

БЕЗДОМНЫЙ: Это почему?!

ВОЛАНД: Потому, что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.

БЕРЛИОЗ: Простите, при чем здесь подсолнечное масло… и какая Аннушка?

БЕЗДОМНЫЙ: Подсолнечное масло здесь вот при чем… Вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?

БЕРЛИОЗ: Иван!

ВОЛАНД: Бывал, бывал и не раз! Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у тамошнего медперсонала, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у них, Иван Николаевич!

БЕЗДОМНЫЙ: Откуда вы знаете, как меня зовут?

ВОЛАНД: Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? 

БЕЗДОМНЫЙ:  Я извиняюсь,  вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

ВОЛАНД: О, с удовольствием! Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

БЕЗДОМНЫЙ: Вот что, Миша, он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет…

БЕРЛИОЗ:  Ты думаешь? 

БЕЗДОМНЫЙ: Уж ты мне верь! Он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что. Идем, задержим его, а то уйдет…

ВОЛАНД: Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл представить себя вам. Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации.

БЕРЛИОЗ: Извините… Очень приятно…Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? 

ВОЛАНД: Да, консультантом.

БЕЗДОМНЫЙ: Вы – немец? 

ВОЛАНД: Я-то?

БЕЗДОМНЫЙ: Вы-то…

ВОЛАНД:  Да, пожалуй, немец…

БЕЗДОМНЫЙ: Вы по-русски здорово говорите.

ВОЛАНД: О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков.

БЕРЛИОЗ: А у вас какая специальность? 

ВОЛАНД:  Я – специалист по черной магии.

БЕЗДОМНЫЙ:   И… и вас по этой специальности пригласили к нам? 

ВОЛАНД: Да, по этой пригласили. Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века, так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист.

БЕРЛИОЗ: А-а! Вы историк? 

ВОЛАНД: Да, пожалуй, я – историк… Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история! Но, пожалуйста, имейте в виду, что Иисус существовал.

БЕРЛИОЗ: Видите ли, профессор, мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.

ВОЛАНД: А не надо никаких точек зрения! Просто он существовал, и больше ничего.

БЕРЛИОЗ: Но требуется же какое-нибудь доказательство… 

ВОЛАНД: И доказательств никаких не требуется… Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…

 

 

                                           КАРТИНА ВТОРАЯ.

 

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм?

ИЕШУА:  Добрый человек! Поверь мне…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно… Кентурион Крысобой, преступник называет меня «добрый человек». Объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.

КРЫСОБОЙ: Римского прокуратора называть – игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

ИЕШУА: Я понял тебя. Не бей меня.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Имя?

ИЕШУА: Мое? 

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Мое – мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.

ИЕШУА: Иешуа.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Прозвище есть?

ИЕШУА: Га-Ноцри.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Откуда ты родом?

ИЕШУА: Из города Гамалы.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Кто ты по крови?

ИЕШУА: Я точно не знаю, я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Где ты живешь постоянно?

ИЕШУА: У меня нет постоянного жилища… Я путешествую из города в город.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Это можно выразить короче, одним словом – бродяга… Родные есть?

ИЕШУА: Нет никого. Я один в мире.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Знаешь ли грамоту?

ИЕШУА: Да.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?

ИЕШУА: Знаю. Греческий.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Ясно… Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

ИЕШУА: Я, доб…Я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

ИЕШУА: Эти добрые люди игемон, ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, разбойник. За тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

ИЕШУА: Нет, нет, игемон! Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Кто такой? 

ИЕШУА: Левий Матвей. Он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой. Я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово… однако, послушав меня, он стал смягчаться. Наконец, бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!

ИЕШУА: А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны. И с тех пор он стал моим спутником.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Левий Матвей? 

ИЕШУА: Да, Левий Матвей…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?

ИЕШУА: Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

ИЕШУА: Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет. Ну вот, все и кончилось. И я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнется позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека. Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон.

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  Развяжите ему руки… Сознайся, ты великий врач?

ИЕШУА: Нет, прокуратор, я не врач.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

ИЕШУА: Это очень просто, ты водил рукой по воздуху, как будто хотел погладить, и губы…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Да… Итак, ты врач?

ИЕШУА:  Нет, нет, поверь мне, я не врач.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

ИЕШУА: Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

ПОНТИЙ ПИЛАТ: О да, ты не похож на слабоумного… Так поклянись, что этого не было.

ИЕШУА: Чем хочешь ты, чтобы я поклялся?

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Ну, хотя бы жизнью твоею. Ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!

ИЕШУА: Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? Если это так, ты очень ошибаешься.

ПИЛАТ: Я могу перерезать этот волосок.

ИЕШУА: И в этом ты ошибаешься, согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Так, так, теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? 

ИЕШУА: У меня и осла-то никакого нет, игемон. Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Не знаешь ли ты таких, некоего Дисмаса, другого – Гестаса и третьего – Вар-раввана?

ИЕШУА: Этих добрых людей я не знаю.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Правда?

ИЕШУА:  Правда.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

ИЕШУА: Всех, злых людей нет на свете.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Впервые слышу об этом. Но, может быть, я мало знаю жизнь! Можете дальнейшее не записывать.  В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

ИЕШУА: Нет, я своим умом дошел до этого.

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  И ты проповедуешь это?

ИЕШУА: Да.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый?

ИЕШУА: Да… Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Охотно могу сообщить это, ибо я был свидетелем этого. Добрые люди бросались на него, как собаки на медведя. Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный манипул попал в мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турма, а командовал ею я, – тебе, философ, не пришлось бы разговаривать с Крысобоем. Это было в бою при Идиставизо, в долине Дев.

ИЕШУА: Если бы с ним поговорить, я уверен, что он резко изменился бы.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Я полагаю, что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я… Все о нем? 

 АФРАНИЙ: Нет, к сожалению.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Что еще там?... Слушай, Га-Ноцри… Ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил?.. Или… не… говорил?

ИЕШУА: Правду говорить легко и приятно.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Мне не нужно знать,  приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить. Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти… Итак, отвечай, знаешь ли ты некоего Иуду из Кириафа, и что именно ты говорил ему, если говорил, о кесаре?

ИЕШУА:  Дело было так… Позавчера вечером, я познакомился возле храма с одним  человеком, который назвал себя Иудой из города Кириафа. Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе и угостил…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Добрый человек? 

ИЕШУА: Очень добрый и любознательный человек. Он высказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Светильники зажег… 

ИЕШУА: Да… Попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  И что же ты сказал? Или ты ответишь, что ты забыл, что говорил? 

ИЕШУА:  В числе прочего я говорил,  что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.

ПЛНТИЙ ПИЛАТ:  Далее!

ИЕШУА: Далее ничего не было… Тут вбежали люди, стали меня вязать и повели в тюрьму.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия!  И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней! Оставьте меня с преступником наедине, здесь государственное дело.

ИЕШУА: Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим Иудой из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль.

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  Я думаю, что есть еще кое-кто на свете, кого тебе следовало бы пожалеть более, чем Иуду из Кириафа, и кому придется гораздо хуже, чем Иуде! Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда – все они добрые люди?

ИЕШУА: Да.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: И настанет царство истины?

ИЕШУА:  Настанет, игемон.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Оно никогда не настанет!  Преступник! Преступник! Преступник! Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?

ИЕШУА:  Бог один - в него я верю.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Так помолись ему! Покрепче помолись! Впрочем,  это не поможет. Жены нет? 

ИЕШУА: Нет, я один.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Ненавистный город. Если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: А ты бы меня отпустил, игемон, я вижу, что меня хотят убить.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе: берегись.

ИЕШУА:  Игемон…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Молчать!  Крысобой ко мне! Увести его!

 

                                        КАРТИНА ТРЕТЬЯ.

АФРАНИЙ: Аудиенции с вами ожидает исполняющий обязанности президента Синедриона иудейский первосвященник Каифа.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Он уже здесь?... Пусть войдёт…

КАИФА: Долгие годы цезарю и вам…

ПОНТИЙ ПИЛАТ: И тебе не хворать, Каифа… Я разобрал дело и утвердил смертный приговор Иешуа Га-Ноцри. Таким образом, к смертной казни, которая должна совершиться сегодня, приговорены трое разбойников: Дисмас, Гестас, Вар-равван и, кроме того, этот Иешуа Га-Ноцри. Первые двое, вздумавшие подбивать народ на бунт против кесаря, взяты с боем римскою властью, и, следовательно, о них здесь речь идти не будет. Последние же - Вар-равван и Га-Ноцри, схвачены местной властью и осуждены Синедрионом. Согласно закону, согласно обычаю, одного из этих двух преступников нужно будет отпустить на свободу в честь наступающего сегодня великого праздника пасхи. Я желаю знать, кого из двух преступников намерен освободить Синедрион: Вар-раввана или Га-Ноцри?

КАИФА:  Синедрион просит отпустить Вар-раввана.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Признаюсь, этот ответ меня удивил. Боюсь, нет ли здесь недоразумения. Римская власть ничуть не покушается на права духовной местной власти, вам как первосвященнику это хорошо известно, но в данном случае налицо явная ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована. Преступления Вар-раввана и Га-Ноцри совершенно несравнимы по тяжести. Если второй, явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей, смущавших народ в Ершалаиме и других некоторых местах, то первый отягощен гораздо значительнее. Мало того, что он позволил себе прямые призывы к мятежу, но он еще убил стража при попытках брать его. Вар-равван гораздо опаснее, нежели Га-Ноцри.

КАИФА: Синедрион внимательно ознакомился с делом и вторично сообщает, что намерен освободить Вар-раввана.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Как? Даже после моего ходатайства? Ходатайства того, в лице которого говорит римская власть? Первосвященник, повтори в третий раз.

КАИФА: И в третий раз мы сообщаем, что освобождаем Вар-раввана.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Хорошо,  да будет так. Тесно мне… Тесно мне!

КАИФА: Сегодня душно, где-то идет гроза.

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  Нет, это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа… Побереги себя, первосвященник.

КАИФА: Что слышу я, прокуратор? Ты угрожаешь мне после вынесенного приговора, утвержденного тобою самим? Может ли это быть? Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  Что ты, первосвященник! Кто же может услышать нас сейчас здесь? Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят? Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не проникнет ни в какую щель! Да не только мышь, не проникнет даже этот, как его… из города Кириафа. Кстати, ты знаешь такого, первосвященник? Да… если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы себя, в этом ты мне, конечно, поверишь? Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему, это я тебе говорю – Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!

КАИФА: Знаю, знаю! Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью и много мучений ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь! Защитит его бог! Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата!

ПОНТИЙ ПИЛАТ: О нет!  Слишком много ты жаловался кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору, весть о том, как вы заведомых мятежников в Ершалаиме прячете от смерти. И не водою из Соломонова пруда, как хотел я для вашей пользы, напою я тогда Ершалаим! Нет, не водою! Вспомни, как мне пришлось из-за вас снимать со стен щиты с вензелями императора, перемещать войска, пришлось, видишь, самому приехать, глядеть, что у вас тут творится! Вспомни мое слово, первосвященник. Увидишь ты не одну когорту в Ершалаиме, нет! Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда услышишь ты горький плач и стенания. Вспомнишь ты тогда спасенного Вар-раввана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!

КАИФА: Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь? Нет, не веришь! Не мир, не мир принес нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и подвел народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ! Ты слышишь, Пилат? Прислушайся, прокуратор!... Ты слышишь крики толпы, прокуратор? Неужели ты скажешь мне, что все это, вызвал жалкий разбойник Вар-равван?

ПОНТИЙ ПИЛАТ:  Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать… Афраний!... Я утверждаю смертный приговор Иешуа Га-Ноцри…. Казнь состоится немедленно!

 

                                              КАРТИНА ЧЕТВЁРТАЯ.

ПОНТИЙ ПИЛАТ: Да здравствует кесарь!.. Именем кесаря императора!..Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме за убийства, подстрекательства к мятежу и оскорбление законов и веры, приговорены к позорной казни – повешению на столбах! И эта казнь сейчас совершится на Лысой Горе! Имена преступников – Дисмас, Гестас, Вар-равван и Га-Ноцри.  Но казнены из них будут только трое, ибо, согласно закону и обычаю, в честь праздника пасхи одному из осужденных, по выбору Малого Синедриона и по утверждению римской власти, великодушный кесарь император возвращает его презренную жизнь! Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу… Вар-равван!... Афраний! Забери свиток и полей мне воды на руки из походной фляги.

АФРАНИЙ: Да, Игемон!

ПИЛАТ: Приговор утверждён… Что сделано, то сделано… Я умываю руки…

 

 

 

                                           КАРТИНА ПЯТАЯ.

ВОЛАНД: Да… Вот такие дела, досточтимый Иван Николаевич.

БЕРЛИОЗ: Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.

ВОЛАНД: Помилуйте, уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник… 

БЕРЛИОЗ: Это так, но боюсь, что никто не может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.

ВОЛАНД: О нет! Это может кто подтвердить!  Дело в том… что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и полный секрет!.. Тсс!

БЕРЛИОЗ: Вы… вы сколько времени в Москве?

ВОЛАНД: А я только что сию минуту приехал в Москву.

БЕРЛИОЗ: Да, да, да, впрочем, все это возможно! Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное… А вы одни приехали или с супругой?

ВОЛАНД: Один, один, я всегда один.

БЕРЛИОЗ: А где же ваши вещи, профессор?  В «Метрополе»? Вы где остановились?

ВОЛАНД: Я? Нигде…

БЕРЛИОЗ: Как? А… где же вы будете жить?

ВОЛАНД: В вашей квартире.

БЕРЛИОЗ:  Я… я очень рад, но, право, у меня вам будет неудобно… А в «Метрополе» чудесные номера, это первоклассная гостиница…

ВОЛАНД: Скажите, Иван Николаевич, а дьявола тоже нет? 

БЕЗДОМНЫЙ: И дьявола…

БЕРЛИОЗ: Не противоречь! 

БЕЗДОМНЫЙ:  Нету никакого дьявола! 

ВОЛАНД:  Ну, уж это положительно интересно! Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!  Так, стало быть, так-таки и нету?

БЕРЛИОЗ:  Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор. Вы посидите минуточку здесь с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города…

ВОЛАНД:  Позвонить? Ну что же, позвоните… Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас будет предъявлено.

БЕРЛИОЗ: Хорошо, хорошо…

ВОЛАНД: Постойте, не торопитесь… Михаил Александрович, не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?... Ну, куда же вы?!... Побежал…  А вот и трамвай… Смотрите внимательно, Иван Николаевич…

(Визг тормозов трамвая, звон разбитого стекла, истошный крик вагоновожатой. Затем вопли прохожих: «Голову трамваем отрезало!». «Помогите!». «Скорую!». «Аннушка, наша Аннушка! С Садовой! Это ее работа!» « Взяла она в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то и разбей!! А он-то, бедный, стало быть, поскользнулся да и поехал на рельсы…». «Горемычный!».).

 

 

                                           КАРТИНА ШЕСТАЯ.

БЕЗДОМНЫЙ: Сознавайтесь, кто вы такой?

ВОЛАНД: Не понимай… русский говорить…

КОРОВЬЕВ: Они не понимают! 

БЕЗДОМНЫЙ: Не притворяйтесь! Вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и не профессор! Вы – убийца и шпион! Документы! 

КОРОВЬЕВ:  Гражданин! Вы что же это волнуете интуриста? За это с вас строжайше спросится! 

БЕЗДОМНЫЙ:  Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это сделать!

КОРОВЬЕВ: Где твой преступник? Где он? Иностранный преступник?! Этот? Ежели он преступник, то первым долгом следует кричать: «Караул!» А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! 

БЕЗДОМНЫЙ: Караул!...  А, так ты с ним заодно? Ты что же это, глумишься надо мной? Пусти! Ты нарочно под ногами путаешься?  Я тебя самого предам в руки милиции!

БЕГЕМОТ: Не надо его в милицию, товарищ Бездомный. Вы же иностранного профессора упустите!

БЕЗДОМНЫЙ: Точно! А ты кто? Кот?

БЕГЕМОТ: Ага… Бегемот.

БЕЗДОМНЫЙ: Так кот или бегемот?

БЕГЕМОТ: Да, бегите уже!

(Бездомный и Бегемот помчались искать профессора)

БЕЗДОМНЫЙ: Куда бежать-то?!

БЕГЕМОТ: По Кропоткина!.. Молодец!.. А сейчас сворачивай на Остоженку!

БЕЗДОМНЫЙ: Сам знаю!

БЕГЕМОТ: Откуда?

БЕЗДОМНЫЙ: Не знаю!

БЕГЕМОТ: Молодец!

БЕЗДОМНЫЙ: Он в доме №13, в квартире 47!

БЕГЕМОТ: Заходи! Дверь открыта!

БЕЗДОМНЫЙ: Он ванной!

БЕГЕМОТ: Наверняка! Щеколда плёвая, поднажми!

БЕЗДОМНЫЙ: Гражданка голая!

ГЕЛЛА: Это ты Кирюша?! А я вся такая в пене… А ты настырный мужчинка. А ежели Фёдор Иванович нас сейчас застукает?!

БЕЗДОМНЫЙ: Развратница!.. Это не профессор!

БЕГЕМОТ: Правда?!

БЕЗДОМНЫЙ: Он на Москве - реке!

БЕГЕМОТ: Тогда в заплыв!

БЕЗДОМНЫЙ: Гражданин кот, вещи мои посторожите, пока я этого гада в реке искать буду.

БЕГЕМОТ: С превеликим удовольствием! Плывите товарищ, плывите! Пожалуй, ваше бельишко мы поменяем… Не зря же я  прихватил в авоське набор душевнобольного… Вот вам кальсоны полосатые, толстовочка рваненькая… А чего, сойдёт… Свеча, иконка… Ну и коробок спичек… Вдруг вам чего спалить вздумается, а тут на тебе - всё под рукой! Счастливо оставаться, водоплавающий ты мой!

БЕЗДОМНЫЙ: А где?! Где кот?! Одежда моя где?! А чёрт! Ладно, одену это… А иконка со свечой, как кстати будет!

КОРОВЬЕВ: Берите свечу, повесьте иконку на шею и в ресторан литераторов!

БЕЗДОМНЫЙ: К «Грибоедову»?

КОРОВЬЕВ: К нему, родимому, вечно неубиенному… Бежим!

БЕЗДОМНЫЙ: Вне всяких сомнений, он там!.. Здорово, други! Нет, его здесь нет!

(Послышались  голоса: « Готово дело. Белая горячка.». « Как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?»

БЕЗДОМНЫЙ: Дважды хотели задержать, в Скатертном и здесь, на Бронной, да я махнул через забор и, видите, щеку изорвал!.. Братья по литературе! Слушайте меня все! Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!

( Голоса: «Что? Что? Что он сказал? Кто появился?!»).

БЕЗДОМНЫЙ: Консультант! И этот консультант сейчас убил на Патриарших Мишу Берлиоза.

КОРОВЬЕВ: Виноват, виноват, скажите точнее, скажите, как это убил? Кто убил?

БЕЗДОМНЫЙ: Иностранный консультант, профессор и шпион! 

КОРОВЬЕВ: А как его фамилия? 

БЕЗДОМНЫЙ: То-то фамилия! Кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке… Помню только первую букву «Ве», на «Ве» фамилия! Какая же это фамилия на «Ве»? Ве, ве, ве! Ва… Во…

КОРОВЬЕВ: Вашнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер? Вульф? 

БЕЗДОМНЫЙ: Совсем с ума сошёл? Дурак!  Причем здесь Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во, во… Нет! Так не вспомню! Ну, вот что, граждане: звоните сейчас в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами, профессора ловить. Да не забудьте сказать, что с ним еще двое: какой-то длинный, клетчатый… пенсне треснуло… Вот как этот… и кот черный, жирный… Вот как тот… А я пока что обыщу Грибоедова… Я чую, что он здесь!

БЕГЕМОТ: А не пора ли вызвать доктора?

КОРОВЬЕВ: Самое время сообщить в больничку.

ГЕЛЛА: А мы, собственно, уже здесь. (Отдаёт белые халаты Коровьеву и Бегемоту).

КОРОВЬЕВ:  Товарищ Бездомный, мы уже в курсе, успокойтесь! Вы расстроены смертью вами любимого Михаила Александровича…

БЕЗДОМНЫЙ: Нет, просто Миши Берлиоза.

КОРОВЬЕВ: Мы все это прекрасно понимаем. Вам нужен покой. Сейчас мы проводим вас в машинку, затем в палатку, потом в постельку…. и вы забудетесь…

БЕЗДОМНЫЙ: Да понимаешь ли ты, что надо поймать профессора? А ты лезешь ко мне со своими глупостями! Идиотка!

КОРОВЬЕВ: Санитар, укол! Да не вылей половину!

БЕГЕМОТ: Обижаете… Да чтобы я…

БЕЗДОМНЫЙ: Не дамся!

КОРОВЬЕВ: Коли его!

БЕГЕМОТ: Не уйдёшь, голубчик!

БЕЗДОМНЫЙ: Сволочи!!!

 

 

                                           КАРТИНА СЕДЬМАЯ.   

КОРОВЬЕВ: Вот, доктор,  известный поэт Иван Бездомный… вот, видите ли… мы опасаемся, не белая ли горячка…

ДОКТОР: Сильно пил? 

КОРОВЬЕВ: Поговаривают, что выпивал, но не так, чтобы уж…

ДОКТОР: А почему в кальсонах? С постели взяли?

КОРОВЬЕВ: Он, доктор, в ресторан пришел в таком виде…

ДОКТОР: А почему ссадины? Дрался с кем-нибудь?

КОРОВЬЕВ: Очевидцы говорят, что он с забора упал, а потом в ресторане ударил одного… И еще кое-кого…

ДОКТОР: Так, так, так… Здравствуйте!

БЕЗДОМНЫЙ: Здорово, вредители! 

ДОКТОР: Сколько вам лет?

БЕЗДОМНЫЙ: Подите вы все от меня к чертям, в самом деле! 

ДОКТОР: Почему же вы сердитесь? Разве я сказал вам что-нибудь неприятное?

БЕЗДОМНЫЙ:  Мне двадцать три года, и я подам жалобу на вас всех! А на тебя в особенности, гнида!

ДОКТОР: А на что же вы хотите пожаловаться?

БЕЗДОМНЫЙ: На то, что меня, здорового человека, схватили и силой приволокли в сумасшедший дом! 

ДОКТОР:  Вы находитесь, не в сумасшедшем доме, а в клинике, где вас никто не станет задерживать, если в этом нет надобности.

БЕЗДОМНЫЙ: Слава те господи! Нашелся, наконец, хоть один нормальный среди идиотов!

ДОКТОР:  А почему вас, собственно, доставили к нам? 

БЕЗДОМНЫЙ:  Да черт их возьми, олухов! Схватили и поволокли!

ДОКТОР: Позвольте вас спросить, вы, почему в ресторан пришли в одном белье?

БЕЗДОМНЫЙ:  Ничего тут нету удивительного,  пошел я купаться на Москва-реку, ну и свистнули мою одежу, а эту дрянь оставили! Не голым же мне по Москве идти? Надел что было, потому что спешил к Грибоедову.

КОРОВЬЕВ: Ресторан так называется.

ДОКТОР: Ага, а почему так спешили? Какое-нибудь деловое свидание?

БЕЗДОМНЫЙ: Консультанта я ловлю.

ДОКТОР:  Какого консультанта?

БЕЗДОМНЫЙ: Вы Берлиоза знаете? 

ДОКТОР: Это… композитор?

БЕЗДОМНЫЙ: Какой там композитор? Ах да, да нет! Композитор – это однофамилец Миши Берлиоза!

КОРОВЬЕВ: Секретаря МАССОЛИТа Берлиоза сегодня вечером задавило трамваем на Патриарших.

БЕЗДОМНЫЙ:  Не ври ты, чего не знаешь! Я, а не ты был при этом! Он его нарочно под трамвай пристроил!

ДОКТОР: Толкнул?

БЕЗДОМНЫЙ: Да причем здесь «толкнул»?! Такому и толкать не надо! Он такие штуки может выделывать, что только держись! Он заранее знал, что Берлиоз попадет под трамвай!

ДОКТОР: А кто-нибудь, кроме вас, видел этого консультанта?

БЕЗДОМНЫЙ: То-то и беда, что только я и Берлиоз.

ДОКТОР: Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу? 

БЕЗДОМНЫЙ: Меры вот какие. Взял я свечечку…

ДОКТОР: Вот эту? 

БЕЗДОМНЫЙ: Эту самую, и иконку…

ДОКТОР: А иконка зачем? Где вы её взяли?

БЕЗДОМНЫЙ: Так она вместе со свечкой в вещах была, те, что сейчас на мне… Неспроста, видать… Иконка-то больше всего его бы и испугала… Я так думаю… Дело в том, что он, консультант…  Он, будем говорить прямо… с нечистой силой знается… и так его не поймаешь. Тут факт бесповоротный. Он лично с Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть! Верно, говорю! Все видел – и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, за это я ручаюсь.

ДОКТОР: Интересно, интересно…

БЕЗДОМНЫЙ:  Ну вот, стало быть, я иконку на грудь и побежал… А который сейчас час?

ДОКОР: Два часа ночи.

БЕЗДОМНЫЙ: Ничего себе! Два часа, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?

ДОКТОР: Дайте ему телефон… Женат он?

КОРОВЬЕВ: Да кто ж его знает…

ДОКТОР: Узнайте.

БЕГЕМОТ: Повезло какой-то девушке…

БЕЗДОМНЫЙ: Милиция?! Милиция?! Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, я сам с вами поеду… Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома… Доктор, как ваш адрес? Вы слушаете? Алло!.. Безобразие! Бросили трубку! Я этого так не оставлю. До свидания, доктор…

ДОКТОР: Помилуйте, куда же вы хотите идти? Глубокой ночью, в белье… Вы плохо чувствуете себя, останьтесь у нас!

БЕЗДОМНЫЙ: Пропустите-ка… Отойдёте вы или нет?! Ах, так?! Ну, я вам сейчас!

ДОКТОР: Укол!

БЕЗДОМНЫЙ: Бандиты! За что… вы меня…  Заточили все-таки… Ну и очень хорошо… Сами же за все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите! Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат… Пилат… 

ДОКТОР: Это какая у нас палата?

БЕГЕМОТ: Сто семнадцатая, отдельная.

ДОКТОР: Вот за ним и закрепите… и пост к нему…

КОРОВЬЕВ: Что запишем в истории болезни?

ДОКТОР:  Двигательное и речевое возбуждение… Бредовые интерпретации… Случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм…

БЕГЕМОТ: А что это он все про какого-то консультанта говорит?

ДОКТОР: Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А может быть, галлюцинировал…Положите поэта на кровать… Пусть отдыхает… А после приходите в ординаторскую, время чайку испить.

 

 

                                       КАРТИНА ВОСЬМАЯ.

 

КОРОВЬЕВ: Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!

ЛИХОДЕЕВ: Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану… Кто это?!!!

ВОЛАНД: Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!

ЛИХОДЕЕВ: Что вам угодно? Который час?

КОРОВЬЕВ: Одиннадцать!

ВОЛАНД:  И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!

ЛИХОДЕЕВ: Извините… Скажите, пожалуйста, вашу фамилию?

ВОЛАНД: Как? Вы и фамилию мою забыли? 

ЛИХОДЕЕВ: Простите…

ВОЛАНД:  Дорогой Степан Богданович… Даже не думайте… никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.

ЛИХОДЕЕВ:  Откровенно сказать…  вчера я немножко…

ВОЛАНД: Ни слова больше! Давайте махом, полстопки водки.

ЛИХОДЕЕВ: А вы?

ВОЛАНД: С удовольствием!

ЛИХОДЕЕВ: А вы что же… закусить?

ВОЛАНД: Благодарствуйте, я не закусываю никогда. Ну, что же, теперь, я надеюсь, вы вспомнили мою фамилию?

ЛИХОДЕЕВ: Честно говоря…

ВОЛАНД: Однако! Я чувствую, что после водки вы пили портвейн! Помилуйте, да разве это можно делать!

ЛИХОДЕЕВ: Я хочу вас попросить, чтоб это осталось между нами.

ВОЛАНД: О, конечно, конечно!

ЛИХОДЕЕВ: Спасибо… А вы… эээ…

ВОЛАНД: Профессор черной магии Воланд. Ну, хорошо, ещё раз всё по порядку…

Вчера днем я приехал из-за границы в Москву, немедленно явился к вам и предложил свои гастроли в Варьете. Вы позвонили в московскую областную зрелищную комиссию и вопрос этот согласовали, подписали со мною контракт на семь выступлений и условились, что я приду к вам для уточнения деталей в десять часов утра сегодня… Вот я и пришел!

ЛИХОДЕЕВ: Разрешите взглянуть на контракт.

ВОЛАНД: Пожалуйста, пожалуйста…

ЛИХОДЕЕВ:Да, действительно… Я сейчас… Миша! А где мой сосед, Миша Берлиоз?

ВОЛАНД: Он очень далеко…

ЛИХОДЕЕВ: Далеко?... 

ВОЛАНД: И на его комнате сургучная печать…

ЛИХОДЕЕВ: Груня! А Груня, домработница?

ВОЛАНД: Я её отправил к родственникам в Воронеж. Она жаловалась, что давно у вас отпуск не брала…

ЛИХОДЕЕВ: Вы позволите, я позвоню… В варьете…

ВОЛАНД: О, да! Конечно!

ЛИХОДЕЕВ: Алло! Варьете?

КОРОВЬЕВ: Да!

ЛИХОДЕЕВ: Это вы, Григорий Данилович?

КОРОВЬЕВ: Я!

ЛИХОДЕЕВ:– Здравствуйте, это Лиходеев. Вот какое дело… гм… гм… у меня сидит этот… э… артист Воланд… Так вот… я хотел спросить, как насчет сегодняшнего вечера?..

КОРОВЬЕВ: Ах, черный маг? Афиши сейчас будут.

ЛИХОДЕЕВ: Ага… ну, пока… Ой!... Какой тут кот у нас шляется? Откуда он? И кто-то еще с ним??

ВОЛАНД: Не беспокойтесь, Степан Богданович, кот этот мой. Не нервничайте. Я вижу, вы немного удивлены, дражайший Степан Богданович? А между тем удивляться нечему. Это моя свита.  И свита эта требует места. Так что кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что этот лишний – именно вы!

КОРОВЬЕВ: Они, они! Вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Такие обычно и руководят искусством… Начальству втирают очки!

БЕГЕМОТ: Машину зря гоняет казенную! 

АЗАЗЕЛЛО: Я вообще не понимаю, как он попал в директора. Он такой же директор, как я архиерей!

БЕГЕМОТ: Ты не похож на архиерея, Азазелло.

АЗАЗЕЛЛО: Я это и говорю. Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из Москвы?

ВОЛАНД: Разрешаю.

БЕГЕМОТ: Брысь!!!

 

                                           КАРТИНА ДЕВЯТАЯ.

 

ЛИХОДЕЕВ: Умоляю, скажите, какой это город?..Я не пьян… Я болен, со мной что-то случилось, я болен… Где я? Какой это город?.. Это что Ялта? Не может быть – я в Крымууууууууууу!!!

 

 

                                           КАРТИНА ДЕСЯТАЯ.

 

 

 

БОСОЙ:  Эй, домработница! Как там тебя, Груня, что ли?!

КОРОВЬЕВ: Ба! Никанор Иванович

БОСОЙ:  Вы кто такой будете, гражданин?

КОРОВЬЕВ: Да вы заходите, не стесняйтесь!

БОСОЙ:  И что вы делаете здесь по адресу – Садовая, дом 302 – бис, квартира 50?!  Вы – лицо официальное?

КОРОВЬЕВ: Эх, Никанор Иванович! Что такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор Иванович, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает!

БОСОЙ:  Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? 

КОРОВЬЕВ: Фамилия моя… Ну, скажем, Коровьев. Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без церемоний! А?

БОСОЙ: Я извиняюсь, какие тут закуски! На половине покойника сидеть не разрешается! Вы что здесь делаете?

КОРОВЬЕВ: Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович!

БОСОЙ: Да кто вы такой?

КОРОВЬЕВ: Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире. Иностранный артист господин Воланд был любезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.

БОСОЙ:  Ничего он мне не писал.

КОРОВЬЕВ:  А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович.

БОСОЙ: Как же это я про него забыл? 

КОРОВЬЕВ: То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович!  Рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное кровяное давление, дорогой наш друг Никанор Иванович! Я сам рассеян до ужаса. Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы обхохочетесь!

БОСОЙ: Когда же Лиходеев едет в Ялту?!

КОРОВЬЕВ: Да он уже уехал, уехал! Он, знаете ли, уж катит! Уж он черт знает где! 

БОСОЙ: В таком случае я хотел бы немедленно повидать иностранного подданного…

КОРОВЬЕВ: Никак невозможно. Занят. Дрессирует кота. Кота, ежели угодно, могу показать.

БОСОЙ: Нет, спасибо.

КОРОВЬЕВ: Послушайте, любезный, Никанор Иванович! Ввиду того, что господин Воланд нипочем не желает жить в гостинице, а жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на недельку, пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему всю квартирку, то есть и комнаты покойного? Ведь ему безразлично, покойнику, ему теперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему?

БОСОЙ: Иностранцам полагается жить в «Метрополе»…

КОРОВЬЕВ:  Говорю вам, капризен, как черт знает что! Ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы! Верите ли, всю душу вымотали! Приедет… и или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами все нервы вымотает: и то ему не так, и это не этак!.. А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит. А за деньгами он не постоит… Миллионер!

БОСОЙ: Предложение заманчиво, но прежде всего, придется увязать этот вопрос с интуристским бюро.

КОРОВЬЕВ: Я понимаю! Как же без увязки, обязательно. А насчет денег не стесняйтесь! С кого же взять, как не с него! Если б вы видели, какая у него вилла в Ницце! Да будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте посмотреть – ахнете!

БОСОЙ: Лично я против временного поселения господина иностранца ничуть не возражаю.

КОРОВЬЕВ: Ну и чудно! 

БОСОЙ: Жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру № 50 артисту Воланду с платой по… 

КОРОВЬЕВ: По пятьсот рублей в день.

БОСОЙ: За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи?!

КОРОВЬЕВ: Да разве это сумма! Просите пять, он даст. А вот и контрактик! Пишите Никанор Иванович, пишите… А здесь - прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч рублей… Эйн, цвей, дрей! А это – лично вам-с…

БОСОЙ: Этого не полагается… 

КОРОВЬЕВ: И слушать не стану! У нас не полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, а это неудобно. Вы трудились…

БОСОЙ: Сейчас это строго преследуется…

КОРОВЬЕВ: А где же свидетели? Где они? Всего хорошего! До новых встреч, драгоценнейший и ооочень дорогой, Никанор Иванович!

 

 

                                            КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ.

ВОЛАНД: Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?

КОРОВЬЕВ: Мессир, вам стоит только приказать!.. Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой, спекулирует валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции, в уборной, в газетной бумаге четыреста долларов. Говорит жилец означенного дома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать в тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя… Ну, вот и всё… Прощайте отвратительнейший, Никанор Иванович. Его пример, другим наука! Хотя… Взятки у нас, брали, берут и будут брать… Гнуснейший народец…

 

 

                                     КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ.

 

 

 

РИМСКИЙ: Алло?! Кого? Варенуху?

ВАРЕНУХА: Его нету. Вышел из театра.

РИМСКИЙ: Варенуха, ну позвони ты, пожалуйста, Лиходееву еще раз.

ВАРЕНУХА: Да нету его дома. Я уже за ним посылал. Никого нету в квартире.

РИМСКИЙ: Черт знает что такое! Как тебе? (Читая афишу) «сегодня и ежедневно в театре Варьете сверх программы: Профессор Воланд. Сеансы черной магии с полным ее разоблачением».

ВАРЕНУХА:  Хорошо, броско.

РИМСКИЙ: А мне до крайности не нравится вся эта затея. И вообще я удивляюсь, как ему разрешили это поставить!

ВАРЕНУХА: Нет, Григорий Данилович, не скажи, это очень тонкий шаг. Тут вся соль в разоблачении.

РИМСКИЙ: Не знаю, не знаю, никакой тут соли нет, и всегда он придумает что-нибудь такое! Хоть бы показал этого мага. Ты-то его видел? Откуда он его выкопал, черт его знает!

ВАРЕНУХА: Нет, не видел… Но Лиходеев то с ним общался.

РИМСКИЙ: Похоже, кроме Стёпы этого мага никто и не видел… Лиходеев звонил примерно в одиннадцать часов, сказал, что придет примерно через полчаса, и не только не пришел, но и из квартиры исчез! А у меня кипа неподписанных документов!

ВАРЕНУХА: Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? 

РИМСКИЙ: А хорошо было бы… 

ГЕЛЛА: Где тут Варенуха? Сверхмолния вам. Распишитесь.

ВАРЕНУХА: «Ялты Москву Варьете сегодня половину двенадцатого угрозыск явился шатен ночной сорочке брюках без сапог психический назвался Лиходеевым директором Варьете молнируйте Ялтинский розыск где директор Лиходеев».

РИМСКИЙ: Здравствуйте, я ваша тетя! Еще сюрприз!

ВАРЕНУХА: Лжедмитрий! Алло, телеграф? Счет Варьете. Примите сверхмолнию… Вы слушаете? «Ялта, угрозыск… Лиходеев Москве финдиректор Римский»…

ГЕЛЛА: Варенуха!

ВАРЕНУХА: Я!

ГЕЛЛА: Вам ещё одна телеграмма.

РИМСКИЙ: Опять?! Что там еще? 

ВАРЕНУХА:  «Умоляю верить брошен Ялту гипнозом Воланда молнируйте угрозыску подтверждение личности Лиходеев»…

ГЕЛЛА: Граждане! Расписывайтесь, а потом уж будете молчать сколько угодно! Я ведь молнии разношу.

ВАРЕНУХА: Послушай, Римский, ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал по телефону? 

РИМСКИЙ: Да смешно говорить! Разговаривал или не разговаривал, а не может он быть сейчас в Ялте! Это смешно!

ВАРЕНУХА: Он пьян…

РИМСКИЙ: Кто пьян? Лиходеев?... Этот может! Но постой, а если это телеграфирует какой-то самозванец, то откуда он знает этого как его… Воланда, который только вчера приехал в Москву? И про то, что Лиходеев с Воландам заключили контракт?

ВАРЕНУХА: Может, гипноз?... Да нет, чепуха, чепуха, чепуха!

РИМСКИЙ: Где он остановился, этот Воланд, черт его возьми? Сейчас же позвони в интуристское бюро…

ВАРЕНУХА: Уже звоню… Алло! Это вас Варьете беспокоит… Администратор Варенуха… Подскажите, а артист Воланд, где остановился в Москве?... Ага… Ждём… Так это же… Спасибо… Они говорят, что Воланд проживает в квартире Лиходеева…

РИМСКИЙ: Звони туда ещё раз немедленно! Чёрт знает что такое! Галиматья какая-то!

ВАРЕНУХА: Никто не отвечает… Не отвечает квартира… Попробовать разве позвонить еще…

ГЕЛЛА: Варенуха!

ВАРЕНУХА: Я!

ГЕЛЛА: Вам фототелеграмма! Молния!

ВАРЕНУХА: Это уже становится интересно… «Доказательство мой почерк моя подпись молнируйте подтверждение установите секретное наблюдение Воландом Лиходеев». Этого не может быть!

РИМСКИЙ: А ну-ка, дай я сверю почерк…. Это он… Это его почерк…

ВАРЕНУХА: Его…  Не понимаю! Не по-ни-ма-ю!

РИМСКИЙ: Сколько километров до Ялты? 

ВАРЕНУХА: Думал! Уже думал! До Севастополя по железной дороге около полутора тысяч километров. Да до Ялты накинь еще восемьдесят километров. Но по воздуху, конечно, меньше.

РИМСКИЙ: Гм… Да… Ни о каких поездах не может быть и разговора. Но что же тогда? Истребитель? Кто и в какой истребитель пустит Степу без сапог? Зачем? Может быть, он снял сапоги, прилетев в Ялту? То же самое: зачем? Да и в сапогах в истребитель его не пустят! Да и истребитель тут ни при чем. Ведь писано же, что явился в угрозыск в половине двенадцатого дня, а разговаривал он по телефону в Москве… позвольте-ка… Так что же это выходит? Если предположить, что мгновенно после разговора Степа кинулся на аэродром и достиг его за пять, скажем, минут, что, между прочим, тоже немыслимо, то выходит, что самолет, снявшись тут же, в пять минут покрыл более тысячи километров? Следовательно, в час он покрывает более двенадцати тысяч километров!!! Этого не может быть, а значит, его нет в Ялте.

ВАРЕНУХА: Что же остается? Гипноз?

РИМСКИЙ: Никакого такого гипноза, чтобы швырнуть человека за тысячу километров, на свете нету! Стало быть, ему мерещится, что он в Ялте!

ВАРЕНУХА: Ему-то, может быть, и мерещится, а Ялтинскому угрозыску тоже мерещится? РИМСКИЙ: Ну, нет, извините, этого не бывает!…

ВАРЕНУХА: Но ведь телеграфируют они оттуда?

РИМСКИЙ: Алло! Дайте сверхсрочный разговор с Ялтой…. То есть как?.. Как назло, линия испортилась… Тогда…. Примите сверхмолнию. Варьете. Да. Ялта. Угрозыск. Да. «Сегодня около половины двенадцатого Лиходеев говорил мною телефону Москве, точка. После этого на службу не явился и разыскать его телефонам не можем, точка. Почерк подтверждаю, точка. Меры наблюдения указанным артистом принимаю. Финдиректор Римский».

ВАРЕНУХА: Да, нет!... Не может быть он в Ялте!

РИМСКИЙ: Вот возьми телеграммы, положи их в конверт и отвези куда следует… Сейчас же, Иван Савельевич, лично отвези. Пусть там разбирают.

ВАРЕНУХА: А вот это действительно умно!... Попробую ещё раз звякнуть на квартиру Лиходеева… Есть!... Артиста Воланда можно попросить? 

КОРОВЬЕВ: Они заняты. А кто спрашивает?

ВАРЕНУХА: Администратор Варьете Варенуха.

КОРОВЬЕВ: Иван Савельевич?  Страшно рад слышать ваш голос! Как ваше здоровье?

ВАРЕНУХА:  Мерси… А с кем я говорю?

КОРОВЬЕВ: Помощник, помощник его и переводчик Коровьев! Весь к вашим услугам, милейший Иван Савельевич! Распоряжайтесь мной как вам будет угодно. Итак?

ВАРЕНУХА: Простите, что, Степана Богдановича Лиходеева сейчас нету дома?

КОРОВЬЕВ: Увы, нету! Нету! Уехал.

ВАРЕНУХА: А куда?

КОРОВЬЕВ: За город кататься на машине.

ВАРЕНУХА: К… как? Ка… кататься? А когда же он вернется?

КОРОВЬЕВ: А сказал, подышу свежим воздухом и вернусь!

ВАРЕНУХА: Так… Мерси. Будьте добры передать месье Воланду, что выступление его сегодня в третьем отделении.

КОРОВЬЕВ: Слушаю. Как же. Непременно. Срочно. Всеобязательно. Передам.

ВАРЕНУХА: Всего доброго…

КОРОВЬЕВ: Прошу принять мои наилучшие, наигорячейшие приветы и пожелания! Успехов! Удач! Полного счастья. Всего!

РИМСКИЙ: Что там?

ВАРЕНУХА:  Ну, конечно! Я же говорил! Никакая не Ялта, а он уехал за город!

РИМСКИЙ: Ну, если это так,  то уж это действительно свинство, которому нет названия!

ВАРЕНУХА: Вспомнил! Вспомнил! В Пушкино открылась чебуречная «Ялта»! Все понятно! Поехал туда, напился и теперь оттуда телеграфирует!

РИМСКИЙ:  Ну, уж это чересчур! Ну что ж! Дорого ему эта прогулка обойдется! Но как же, ведь угрозыск…

ВАРЕНУХА: Это вздор! Его собственные шуточки… А пакет-то везти?

РИМСКИЙ: Обязательно!

ГЕЛЛА: Варенуха!

ВАРЕНУХА: Я!

ГЕЛЛА: Молния!

ВАРЕНУХА: «Спасибо подтверждение срочно вышлите пятьсот рублей  завтра вылетаю Москву Лиходеев»…  Он с ума сошел…

РИМСКИЙ:Понесёшь пакет, зайди на почту отправь деньги… Вот держи…

ВАРЕНУХА: Помилуй, Григорий Данилович, по-моему, ты зря деньги посылаешь.

РИМСКИЙ:  Они придут обратно. А вот он сильно ответит за этот пикничок! Поезжай, Иван Савельевич, не медли. И мне пора… (уходит).

ВАРЕНУХА: (звонит телефон). Да!

АЗАЗЕЛЛО: Иван Савельевич?!

ВАРЕНУХА: Его нет в театре! 

АЗАЗЕЛЛО: Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы эти никуда не носите и никому не показывайте.

ВАРЕНУХА: Кто это говорит? Прекратите, гражданин, эти штучки! Вас сейчас же обнаружат! Ваш номер?

АЗАЗЕЛЛО: Варенуха, ты русский язык понимаешь? Не носи никуда телеграммы.

ВАРЕНУХА: А, так вы не унимаетесь? Ну, смотрите же! Поплатитесь вы за это!

 

                                            КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ.

ВАРЕНУХА: (подскользнувшись и упав). Ну, что же это за..!

БЕГЕМОТ: Это вы, Иван Савельевич?

ВАРЕНУХА: Ну, я…

БЕГЕМОТ: Очень, очень приятно… Получите!

АЗАЗЕЛЛО: Тебя ведь предупреждали! А вот так!

ВАРЕНУХА: Что вы, товари…  гражда…  За что?!

БЕГЕМОТ: Что у тебя в портфеле, паразит? Телеграммы? А тебя предупредили по телефону, чтобы ты их никуда не носил? Предупреждали, я тебя спрашиваю?

ВАРЕНУХА: Предупрежди… дали… дили… 

АЗАЗЕЛЛО: А ты все-таки побежал? Дай сюда портфель, гад! 

ВАРЕНУХА: Товарищ почтальон!

ГЕЛЛА: Дай-ка я тебя поцелую!!!

 

 

                                    КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.  

БЕЗДОМНЫЙ: После того как сделали укол, мысли и впрямь как будто прояснились. Давайте порассуждаем, товарищ Бездомный? Давайте, Иван Николаевич! Вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было бы вежливо расспросить этого … мага и профессора… о том, что было далее с Пилатом и этим арестованным Га-Ноцри?

А я, черт знает чем, занялся! Так кто же я такой выхожу в этом случае? Дурак! Почему же, дурак? Я довольно складненько всё изложил вот здесь на трёх страницах… Да кто же их будет читать?! Кому надо тот и прочтёт!

МАСТЕР: Тссс! Вы один?

БЕЗДОМНЫЙ: Один… А как вы на балкон залезли?

МАСТЕР: Можно присесть?

БЕЗДОМНЫЙ: Как же вы сюда попали? Ведь балконные-то решетки на замках?

МАСТЕР: Решетки-то на замках, но Прасковья Федоровна – милейший, но, увы, рассеянный человек. Я стащил у нее месяц тому назад связку ключей и, таким образом, получил возможность выходить на общий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногда навестить соседа.

БЕЗДОМНЫЙ: Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете удрать. Или высоко? 

МАСТЕР: Нет. Я не могу удрать отсюда не потому, что высоко, а потому, что мне удирать некуда.  Итак, сидим?

БЕЗДОМНЫЙ: Сидим…

МАСТЕР: Да… Но вы, надеюсь, не буйный? А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?

БЕЗДОМНЫЙ: Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил.

МАСТЕР: Основание? 

БЕЗДОМНЫЙ:  Да, признаться, без основания.

МАСТЕР: Безобразие…Профессия?

БЕЗДОМНЫЙ: Поэт.

МАСТЕР: Ох, как мне не везет! А как ваша фамилия?

БЕЗДОМНЫЙ: Бездомный.

МАСТЕР: Эх, эх… 

БЕЗДОМНЫЙ:  А вам, что же, мои стихи не нравятся? 

МАСТЕР: Ужасно не нравятся.

БЕЗДОМНЫЙ: А вы какие читали?

МАСТЕР: Никаких я ваших стихов не читал! 

БЕЗДОМНЫЙ: А как же вы говорите?

МАСТЕР: Ну, что ж тут такого,  как будто я других не читал? Впрочем…  Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?

БЕЗДОМНЫЙ: Чудовищны! 

МАСТЕР: Не пишите больше! 

БЕЗДОМНЫЙ: Обещаю и клянусь! 

МАСТЕР: Так из-за чего же вы попали сюда?

БЕЗДОМНЫЙ:  Из-за Понтия Пилата.

МАСТЕР: Как? Потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!

БЕЗДОМНЫЙ: Да вот прочтите… Всего три страницы этой истории… Это не стихи…

МАСТЕР: (прочитав текст) О, как я угадал! О, как я все угадал!.. Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского…

БЕЗДОМНЫЙ: И вот, я и оказался здесь.

МАСТЕР: Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо еще сказать спасибо, что все это обошлось вам сравнительно дешево.

БЕЗДОМНЫЙ: Да кто же он, наконец, такой? 

МАСТЕР: А вы не впадете в беспокойство? Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?

БЕЗДОМНЫЙ: Нет, нет! Скажите, кто он такой?

МАСТЕР: Ну, хорошо. Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.

БЕЗДОМНЫЙ:  Не может этого быть! Его не существует.

МАСТЕР: Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете о том, что его нет. Право, это странно! Лишь только вы начали его описывать, я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну, вы, конечно, человек девственный, но тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы… вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?

БЕЗДОМНЫЙ: Бесспорно.

МАСТЕР: Ну вот, ну вот… неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.

БЕЗДОМНЫЙ:  Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата?  А меня сумасшедшим называют! 

МАСТЕР: Будем глядеть правде в глаза. И вы и я – сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс – и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно было. Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву.

БЕЗДОМНЫЙ: Да ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить? 

МАСТЕР: Вы уже пробовали, и будет с вас. И другим тоже пробовать не советую.  Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я!

БЕЗДОМНЫЙ: А зачем он вам понадобился?

МАСТЕР:  Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата.  Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.

БЕЗДОМНЫЙ: Вы – писатель? 

МАСТЕР: Я – мастер… Вот буква «М» на шапочке… Она своими руками сшила ее мне…

БЕЗДОМНЫЙ: А как ваша фамилия?

МАСТЕР: У меня нет больше фамилии… Я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.

БЕЗДОМНЫЙ: Так вы хоть про роман скажите.

МАСТЕР:  Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная…

 

 

                                            КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ.

МАСТЕР: Я - историк по образованию, еще два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами. Я знаю пять языков, кроме родного. Английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски. Жил я одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей. Облигацию мне в музее дали. Выиграв сто тысяч, накупил книг, бросил свою комнату на Мясницкой и нанял у застройщика в переулке близ Арбата… Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.  Внезапно наступила весна. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей.

 

                                             КАРТИНА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

МАРГАРИТА:  Я несла в руках цветы…

МАСТЕР:  Отвратительные, тревожные желтые цветы.

МАРГАРИТА: И эти цветы очень отчетливо выделялись на моём черном  весеннем пальто.

МАСТЕР: Она несла желтые цветы! Нехороший цвет.

МАРГАРИТА: Я повернула с Тверской в переулок, и тут обернулась.

МАСТЕР: По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах! Я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам.

МАРГАРИТА:  Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, он по одной стороне, а я по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души.

МАСТЕР: Я боялся, что она уйдет, и я никогда ее более не увижу… И, вообразите, внезапно заговорила она!

МАРГАРИТА:  Нравятся ли вам мои цветы?

МАСТЕР: Нет.

МАРГАРИТА: Вы вообще не любите цветов?

МАСТЕР:  Нет, я люблю цветы, только не такие.

МАРГАРИТА:  А какие?

МАСТЕР: Я розы люблю.

МАРГАРИТА: Вы правы… а этим цветам самое место в канаве.

МАСТЕР: Позвольте я их подниму?

МАРГАРИТА: Не стоит… Это прошлое…

МАСТЕР: Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!

МАРГАРИТА: А я уверена, что  любили мы друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя. И даже, когда я жила с другим человеком.

МАСТЕР: И я там тогда… с этой, как ее… Варенькой, Манечкой… Да-да, Варенькой!

МАРГАРИТА: С желтыми цветами в руках я вышла в тот день, чтобы ты, наконец, меня нашел. И   если бы этого не произошло, я отравилась бы, потому что жизнь моя была пуста.

МАСТЕР: Да, любовь поразила нас мгновенно.

МАРГАРИТА: Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет.

МАСТЕР: На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились.

МАРГАРИТА: Майское солнце светило нам.

МАСТЕР: И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой. Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали. Я покупал ей розы…

МАРГАРИТА: Ты работал, а я шила тебе эту самую шапочку и читала написанные главы…

МАСТЕР: Роман был завершён в августе месяце. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь. И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась. Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! Опубликовали лишь пару глав из моего романа… Но этого было достаточно, чтобы меня распяли. Особенно старался критик Латунский! «Враг под крылом редактора»! «Пилатчина», «Воинствующий старообрядец»! Как вам статейки про меня и мой роман?!

МАРГАРИТА: Я отравлю Латунского!

МАСТЕР: А потом ночью я сжёг роман…

МАРГАРИТА: Не весь! Часть мне удалось спасти…

МАСТЕР: Со мной стало происходить что-то неладное… Я понял, что сильно болен…

МАРГАРИТА: Я вылечу тебя!  Боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу, я тебя спасу. Что же это такое? Ты восстановишь роман!...  Вот как приходится платить за ложь. И больше я не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно. Но он вернется скоро. Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь к тебе.

МАСТЕР: Бедная моя, бедная… Я не допущу, чтобы ты это сделала. Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты погибала вместе со мной.

МАРГАРИТА: Только эта причина? 

МАСТЕР: Только эта.

МАРГАРИТА: Я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя…

МАСТЕР: Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна постучали… Я сумел выбраться через чёрный ход… И отправился сюда… в сумасшедший дом… Это мой дом … Меня здесь ждали… Ночь валится за полночь… Пора в свою палату…

 

 

                                     КАРТИНА СЕМНАДЦАТАЯ.

 

БЕНГАЛЬСКИЙ: Итак, граждане, сейчас перед вами выступит…  Я вижу, что количество публики к третьему отделению еще увеличилось. У нас сегодня половина города! Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: «Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города». А он мне отвечает: «А я живу в другой половине!»… Итак, выступает знаменитый иностранный артист мосье Воланд с сеансом черной магии! Ну, мы-то с вами понимаем, что ее вовсе не существует на свете и что она не что иное, как суеверие, а просто маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части, то есть разоблачения этой техники, а так как мы все как один и за технику, и за ее разоблачение, то попросим господина Воланда!

ВОЛАНД:  Кресло мне! Скажи мне, любезный Фагот, как по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось?

КОРОВЬЕВ: Точно так, мессир.

ВОЛАНД: Ты прав. Горожане сильно изменились, внешне, я говорю, как и сам город, впрочем. О костюмах нечего уж и говорить, но появились эти… как их… трамваи, автомобили…

КОРОВЬЕВ: Автобусы.

БЕНГАЛЬСКИЙ: Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, а также и москвичами!

ВОЛАНД: Разве я выразил восхищение?

КОРОВЬЕВ: Никак нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали.

ВОЛАНД: Так что же говорит этот человек?

КОРОВЬЕВ: А он попросту соврал! Поздравляю вас, гражданин, соврамши!

ВОЛАНД: Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…

КОРОВЬЕВ: Аппаратура!

ВОЛАНД: Совершенно верно, благодарю… Сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?

КОРОВЬЕВ: Да, это важнейший вопрос, сударь.

ВОЛАНД: Однако мы заговорились, дорогой Фагот, а публика начинает скучать. Покажи для начала что-нибудь простенькое.

КОРОВЬЕВ: Карточный фокус! Три, четыре!  Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой… Пусть она останется у вас на память! Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша  была бы совершенно несносна.

А сейчас!... Прошу глядеть вверх!… Раз! Два! Три! Стреляю! Граждане, не сумлевайтесь! Это деньги… Обычные деньги… Просто их много… Это всё для вас!

БЕНГАЛЬСКИЙ:  Вот, граждане, мы с вами видем случай так называемого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились.

КОРОВЬЕВ: Это опять-таки случай так называемого вранья! Бумажки, граждане, настоящие!... Между прочим, этот,  мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс! Что бы нам такое с ним сделать?

БЕГЕМОТ: Мужчина из пятого ряда с добрым лицом предлагает оторвать ему голову.

КОРОВЬЕВ: А это идея! Бегемот! Делай! Эйн, цвей, дрей!

БЕНГАЛЬСКИЙ (ГОЛОВА): Доктора!

КОРОВЬЕВ: Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? 

БЕНГАЛЬСКИЙ (ГОЛОВА): Не буду больше! 

КОРОВЬЕВ: Так что же, граждане, простить его, что ли? Слышишь , Бегемот просят простить… Как прикажете, мессир? 

 ВОЛАНД: Ну что же. Они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…  Наденьте голову.

КОРОВЬЕВ: Катитесь отсюда! Без вас веселей.

БЕНГАЛЬСКИЙ: Голова моя, голова!

КОРОВЬЕВ: Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин! Меняем старые платья и обувб на новые!

ГЕЛЛА: Герлэн, шанель номер пять, мицуко, нарсис нуар, вечерние платья, платья коктейль…

КОРОВЬЕВ:  Прошу! Без всякого стеснения и церемоний!... Браво! Приветствую первую посетительницу! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, мадам… По-моему прелестно… Отправляйтесь за ширму и подберите платье! А этот флакон французских духов, фирма просит вас принять  на память!

(На сцену выбежали ещё несколько женщин, а также мужчина в сопровождении двух женщин).

ГЕЛЛА: Вы решились?! Отлично! Прошу вас, милые дамы, следовать за мной!

БЕГЕМОТ: У нас, гражданин, дамский магазин... а вы в некотором роде особь противоположного пола.

СЕМПЛЕЯРОВ: Это мне хорошо известно. Я как лицо, наделённое определёнными полномочиями, считаю своим долгом заявить…

КОРОВЬЕВ: Выражайтесь проще и народ это оценит!

СЕМПЛЕЯРОВ: Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.

БЕГЕМОТ: А кто эти дамы с вами, уважаемый?

СЕМПЛЕЯРОВ: Это к делу не относится.

КОРОВЬЕВ: Очень даже относится.

СЕМПЛЕЯРОВ: Ну, что ж. Извольте. Это моя супруга, а это… Дальняя родственница… Из Саратова… Итак, я требую разоблачения!

КОРОВЬЕВ: Пардон! Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.

СЕМПЛЕЯРОВ: Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.

КОРОВЬЕВ: Зрительская масса, как будто ничего не заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?

СЕМПЛЕЯРОВ: Отчего же, но непременно с разоблачением!

КОРОВЬЕВ: Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером, Аркадий Аполлонович?

ЖЕНА: Аркадий Аполлонович вчера вечером был на заседании ответственной комиссии. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии?

КОРОВЬЕВ: Натурально, мадам, вы не понимаете. Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то вчера не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера, а сам на автобусе поехал на Елоховскую улицу в гости к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.

ЖЕНА: Не может быть!

ЛЮБОВНИЦА: Все понятно! И я давно уже подозревала это! Вот тебе старый потаскун!

ЖЕНА: Не может быть!

КОРОВЬЕВ:  Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так назойливо добивался Аркадий Аполлонович!

ЖЕНА: Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича? 

ЛЮБОВНИЦА: Уж кто-кто, а уж я-то смею коснуться! Вот тебе ещё раз!

ЖЕНА: Милиция! Взять ее! Курица! 

ЛЮБОВНИЦА: Сама – курица!

БЕГЕМОТ:

Его превосходительство

Любил домашних птиц

И брал под покровительство

Хорошеньких девиц!!!

КОРОВЬЕВ: Наш сеанс закончен! Участники драки удаляются за кулисы, а мы исчезаем! Счастливо оставаться!

 

 

 

 

                         

 

                         ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

 

                                    КАРТИНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

 

РИМСКИЙ: Я так и знал! Знал, что это закончится скандалом! Возле Варьете полно голых женщин. Все эти платья и костюмы сплошная мистика и фикция! Надо срочно позвонить куда следует…

ГЕЛЛА: Не звони, Римский, никуда, худо будет.

РИМСКИЙ: Кто здесь?

ГЕЛЛА: Не важно… Варенуха!

ВАРЕНУХА: Я!

РИМСКИЙ: Боже, как ты меня испугал!

ВАРЕНУХА: Привет, Римский.

РИМСКИЙ: Ну, говори скорей! Ну! Ну! Что все это значит? Почему ты не позвонил? Что означает вся эта петрушка с Ялтой?

ВАРЕНУХА: Ну, то, что я и говорил… Нашли его в трактире в Пушкине.

РИМСКИЙ: Как в Пушкине?! Это под Москвой? А телеграмма из Ялты?

ВАРЕНУХА:  Какая там, к черту, Ялта! Напоил пушкинского телеграфиста, и начали оба безобразничать, в том числе посылать телеграммы с пометкой «Ялта».

РИМСКИЙ: Ага… Ага… Ну ладно, ладно…  Где же он сейчас? 

ВАРЕНУХА: Ну, где ж ему быть? Натурально, в вытрезвителе.

РИМСКИЙ: Да ты что?!

ВАРЕНУХА: Еле его одолели, погрузили гада в милицейскую машину.

РИМСКИЙ: А ты чего рот прикрываешь. И синяк у тебя какой-то странный. Что это у тебя на лице?

ВАРЕНУХА:  Машину занесло, ударился об ручку двери.

РИМСКИЙ: Так я это… Скорую вызову…

ВАРЕНУХА: Врёшь, сам милицию хочешь вызвать?!

РИМСКИЙ: Варенуха, ты не отбрасываешь тени… Да, ты никак… Господи спаси!

ВАРЕНУХА: Догадался, проклятый! Всегда был смышлен! Гелла! Ужин!

ГЕЛЛА: Вали его!

РИМСКИЙ: Помогите!!!…

(Крик петуха).

ВАРЕНУХА: А чёрт, опоздали!

ГЕЛЛА: Уходим!

РИМСКИЙ: Живой!!! Слава тебе, Господи!

(Бьют колокола всех московских церквей).

 

                                      КАРТИНА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

 

ПОПЛАВСКИЙ: Алло! Софочка, это я! Да уже в Москве! Как там ваш Киев? Я уже в нашей квартире… Ну, в смысле, в квартире твоего покойного племянника!.. Но скоро, уж ты мне поверь…  Дверь сама открылась, представляешь!... Безусловно, это знак!... Был в жилтовариществе, но там никого нет… Буду решать вопросы по месту… Целую тебя, Софочка!

КОРОВЬЕВ: В огороде бузина, а в Киеве…

ПОПЛАВСКИЙ: Дядька… Моя фамилия Поплавский. Я являюсь дядей…

КОРОВЬЕВ: … Покойного Берлиоза…

ПОПЛАВСКИЙ: Вот, получил телеграмму…  «Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай. Берлиоз».

КОРОВЬЕВ: Как же, как же! Я, как только глянул на вас, догадался, что это вы! Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?

ПОПЛАВСКИЙ: Трамваем задавило? 

КОРОВЬЕВ:  Начисто! Я был свидетелем. Верите – раз! Голова – прочь! Правая нога – хрусть, пополам! Левая – хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!

ПОПЛАВСКИЙ:  Простите, вы были другом моего покойного Миши? 

КОРОВЬЕВ:  Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!  Вот они, трамваи-то.

ПОПЛАВСКИЙ: Я извиняюсь, вы мне дали телеграмму? 

КОРОВЬЕВ: Он! 

ПОПЛАВСКИЙ: Кот?!

КОРОВЬЕВ: Нет, не в силах, нет мочи! Как вспомню: колесо по ноге… одно колесо пудов десять весит… Хрусть! Пойду, лягу в постель, забудусь сном…

БЕГЕМОТ: Ну, я дал телеграмму! Дальше что? Я, кажется, русским языком спрашиваю - дальше что? Паспорт! 

ПОПЛАВСКИЙ: Ввв… вот, пожалуйста….

БЕГЕМОТ:  Каким отделением выдан документ?  Ага… Четыреста двенадцатым… Ну да, конечно! Мне это отделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, не выдал такому, как вы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы! Ваше присутствие на похоронах отменяется. Потрудитесь уехать к месту жительства. 

ПОПЛАВСКИЙ: Но, позвольте…

БЕГЕМОТ:  У Кыив!!! Азазелло!... Азазелло, проводи! 

АЗАЗЕЛЛО:  Поплавский! Надеюсь, уже все понятно? Возвращайся немедленно в Киев. Сиди там тише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно? Пшшшёл вон!

 

                                           КАРТИНА ДВАДЦАТАЯ.

 

 

СОКОВ: Позвольте вас спросить, гражданин, где квартира номер пятьдесят?

ПОПЛАВСКИЙ:  Выше!

СОКОВ: Покорнейше вас благодарю, гражданин.

ПОПЛАВСКИЙ: Да идите вы с вашей Москвой! Такси! На Киевский вокзал!

 

                                       КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

 

ГЕЛЛА:  Ну что ж, входите, раз звонили! 

СОКОВ: Зззздрасьте… вам…

ГЕЛЛА: Да, вы не смущайтесь, проходите…

СОКОВ: Сссспасибо…

ГЕЛЛА: Алло! Да! Как?! Ах, Барон Майгель? Слушаю. Да! Господин артист сегодня дома. Да, будет рад вас видеть. Да, в гости… Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати ночи…  Итак, вам что угодно?

СОКОВ: Мне необходимо видеть гражданина артиста.

ГЕЛЛА: Как? Так-таки его самого? А может…

СОКОВ: Нннет… Его.

ГЕЛЛА:  Спрошу… Рыцарь, тут явился маленький человек, который говорит, что ему нужен мессир.

КОРОВЬЕВ:  А пусть войдет!

ГЕЛЛА: Пройдите в гостиную. 

ВОЛАНД: Ну-с, чем я вам могу быть полезен?

СОКОВ:  Я являюсь заведующим буфетом театра Варьете…

ВОЛАНД: Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул. Ей полагается быть белой. Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел, как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, а чай между тем продолжали разливать. Нет, милейший, так невозможно!

СОКОВ: Я извиняюсь,  я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем.

ВОЛАНД: То есть как это ни при чем, если она испорчена!

СОКОВ: Осетрину прислали второй свежести.

ВОЛАНД: Голубчик, это вздор!

СОКОВ: Чего вздор?

ВОЛАНД: Вторая свежесть – вот что вздор! Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!

СОКОВ: Я извиняюсь…

ВОЛАНД: Извинить не могу.

СОКОВ: Я не по этому делу пришел.

ВОЛАНД: Не по этому? А какое же еще дело могло привести вас ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вам по профессии, я знался только с одной маркитанткой, но и то давно, когда вас еще не было на свете. Впрочем, я рад. Азазелло! Табурет господину заведующему буфетом!

СОКОВ: Покорнейше благодарю.

ВОЛАНД: Ай! Не ушиблись ли вы?

КОРОВЬЕВ: Да у вас штаны порвались… Ай, я, яй!

ГЕЛЛА: Снимайте немедленно штаны, я зашью их.

СОКОВ: Нет, ббблагодарю…

ВОЛАНД: А я люблю сидеть низко. С низкого не так опасно падать. Да, итак мы остановились на осетрине? Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть, вот что должно быть девизом всякого буфетчика. Да вот, не угодно ли отведать… Азазелло, мясо Андрею Фокичу!

АЗАЗЕЛЛО: Прошу вас гражданин буфетчик!

СОКОВ: Покорнейше… я…

АЗАЗЕЛЛО: Нет, нет, попробуйте!

ВОЛАНД: Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны предпочитаете в это время дня?

СОКОВ: Покорнейше… я не пью…

ВОЛАНД: Напрасно! Так не прикажете ли партию в кости? Или вы предпочитаете другие какие-нибудь игры? Домино, карты?

СОКОВ: Не играю.

ВОЛАНД: Совсем худо. Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаю ваше дело.

СОКОВ: Вчера вы изволили фокусы делать…

ВОЛАНД: Я?! Помилосердствуйте. Мне это даже как-то не к лицу!

СОКОВ: Виноват, давали сеанс черной магии…

ВОЛАНД: Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе, а удобнее всего это было сделать в театре. Ну вот моя свита,  и устроила этот сеанс. Я же лишь сидел и смотрел на москвичей. Что же в связи с этим сеансом привело вас ко мне?

СОКОВ:  Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с потолка. Ну, их все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я сдачи ему восемь с полтиной… Потом другой.

ВОЛАНД: Тоже молодой человек?

СОКОВ: Нет, пожилой. Третий, четвертый. Я все даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо денег – резаная бумага. На сто девять рублей наказали буфет.

ВОЛАНД: Ай-яй-яй! Да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно. Неужели мошенники? Неужели среди Москвичей есть мошенники? Это низко!  Вы человек бедный… ведь вы – человек бедный?

СОКОВ: Да-с…

ВОЛАНД: У вас сколько имеется сбережений?

СОКОВ: Да откуда….

КОРОВЬЕВ: Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах. И дома под полом двести золотых десяток.

ВОЛАНД: Ну, конечно, это не сумма. Хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете?

СОКОВ: Это никому не известно и никого не касается.

КОРОВЬЕВ: Ну да, неизвестно. Подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.

ВОЛАНД:  Девять месяцев… Двести сорок девять тысяч… Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит. Да еще десятки.

КОРОВЬЕВ: Десятки реализовать не удастся. По смерти Андрея Фокича дом немедленно сломают и десятки будут отправлены в госбанк.

ВОЛАНД: Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику. Какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями? Впрочем, мы размечтались… К делу. Покажите вашу резаную бумагу.

ВОЛАНД: Дорогой мой, вы действительно нездоровы. Они настоящие.

СОКОВ: Да… Настоящие… А, а если они опять того…

ВОЛАНД: Гм… Ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим! Рад нашему знакомству… Гелла, проводи! 

ГЕЛЛА: До скорого свидания.

СОКОВ: Прощайте!.. Простите…

ГЕЛЛА: Что вам ещё?

СОКОВ: Я шапочку забыл…

ГЕЛЛА: Вот возьмите… А шпагу?

СОКОВ: Не моё…

ГЕЛЛА: Разве вы без шпаги пришли? Значит вы не рыцарь… До встречи… В феврале!

 

 

                                     КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

АЗАЗЕЛЛО: Определённо хорошая сегодня погода. Не правда ли, Маргарита Николаевна?

МАРГАРИТА: Позвольте откуда вы знаете, как меня зовут? Мы знакомы?

АЗАЗЕЛЛО: Можно и так сказать… Я имею некое отношение ко всему происходящему…

МАРГАРИТА: Тогда, может быть, вы объясните, что это за странная похоронная процессия? Интересно знать, кого это хоронят с такими удивительными лицами?

АЗАЗЕЛЛО: С удовольствием. Хоронят -  Берлиоза Михаила Александровича,  председателя МАССОЛИТа. Удивительное у скорбящих настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась его голова!

МАРГАРИТА: Какая голова? 

АЗАЗЕЛЛО: Да, изволите ли видеть, сегодня утром в Грибоедовском зале голову у покойника стащили из гроба.

МАРГАРИТА: Как же это может быть? 

АЗАЗЕЛЛО: Черт его знает как! Я, впрочем, полагаю, что об этом Бегемота не худо бы спросить. До ужаса ловко сперли. Такой скандалище! И, главное, непонятно, кому и на что она нужна, эта голова!

МАРГАРИТА: Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?

АЗАЗЕЛЛО: Ну, натурально, они!

МАРГАРИТА: А вы их знаете в лицо?

АЗАЗЕЛЛО: Всех до единого.

МАРГАРИТА: Скажите, среди них нету критика Латунского?

АЗАЗЕЛЛО: Как же его не может быть? Вон он с краю в четвертом ряду.

МАРГАРИТА: Это блондин-то?

АЗАЗЕЛЛО:  Пепельного цвета… Видите, он глаза вознес к небу… А вы, как я вижу, ненавидите этого Латунского?

МАРГАРИТА: Я еще кой-кого ненавижу, но об этом неинтересно говорить.

АЗАЗЕЛЛО: Да уж, конечно, чего тут интересного, Маргарита Николаевна!

МАРГАРИТА: Так вы и не сказали, откуда вы меня знаете? Я вас точно не знаю.

АЗАЗЕЛЛО:  Откуда ж вам меня знать! А между тем я к вам послан по делу.

МАРГАРИТА: С этого прямо и нужно было начинать,  а не молоть черт знает что про отрезанную голову! Вы меня хотите арестовать?

АЗАЗЕЛЛО:  Ничего подобного! Что это такое: раз уж заговорил, так уж непременно арестовать! Просто есть к вам дело.

МАРГАРИТА:  Ничего не понимаю, какое дело?

АЗАЗЕЛЛО: Меня прислали, чтобы вас сегодня вечером пригласить в гости.

МАРГАРИТА: Что вы бредите, какие гости?

АЗАЗЕЛЛО: К одному очень знатному иностранцу.

МАРГАРИТА: Новая порода появилась: уличный сводник. Я ухожу!

АЗАЗЕЛЛО: Вот спасибо за такие поручения! Да постойте вы! Дура!

МАРГАРИТА:  Мерзавец! 

АЗАЗЕЛЛО: Тьма, пришедшая со средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней… Пропал Ершалаим, великий город, как будто не существовал на свете… Так пропадите же вы пропадом с вашей обгоревшей тетрадкой и сушеной розой! Сидите здесь на скамейке одна и умоляйте его, чтобы он отпустил вас на свободу, дал дышать воздухом, ушел бы из памяти!

МАРГАРИТА: Я ничего не понимаю… Про листки еще можно узнать… проникнуть, подсмотреть… Наташа, моя домработница, подкуплена? Да? Но как вы могли узнать мои мысли? Скажите мне, кто вы такой? Из какого вы учреждения?

АЗАЗЕЛЛО:  Вот скука-то. Простите, ведь я сказал вам, что ни из какого я не из учреждения! Сядьте, пожалуйста.

МАРГАРИТА: Кто вы такой?

АЗАЗЕЛЛО: Ну, хорошо, зовут меня Азазелло, но ведь все равно вам это ничего не говорит.

МАРГАРИТА:  А вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли?

АЗАЗЕЛЛО:  Не скажу.

МАРГАРИТА: Но вы что-нибудь знаете о нем? 

АЗАЗЕЛЛО: Ну, скажем, знаю.

МАРГАРИТА: Молю: скажите только одно, он жив? Не мучьте.

АЗАЗЕЛЛО:  Ну, жив, жив.

МАРГАРИТА: Боже!

АЗАЗЕЛЛО: Пожалуйста, без волнений и вскрикиваний.

МАРГАРИТА: Простите, простите! Я, конечно, рассердилась на вас. Но, согласитесь, когда на улице приглашают женщину куда-то в гости… У меня нет предрассудков, я вас уверяю, но я никогда не вижу никаких иностранцев, общаться с ними у меня нет никакой охоты… и кроме того, мой муж… Моя драма в том, что я живу с тем, кого я не люблю, но портить ему жизнь считаю делом недостойным. Я от него ничего не видела, кроме добра…

АЗАЗЕЛЛО: Прошу вас минутку помолчать… Я приглашаю вас к иностранцу совершенно безопасному. И ни одна душа не будет знать об этом посещении. Вот уж за это я вам ручаюсь.

МАРГАРИТА:  А зачем я ему понадобилась? 

АЗАЗЕЛЛО: Вы об этом узнаете позже.

МАРГАРИТА: Понимаю… Я должна ему отдаться.

АЗАЗЕЛЛО: Любая женщина в мире, могу вас уверить, мечтала бы об этом. Но я разочарую вас, этого не будет.

МАРГАРИТА: Что за иностранец такой?! И какой мне интерес идти к нему?

АЗАЗЕЛЛО: Ну, интерес-то очень большой… Вы воспользуетесь случаем…

МАРГАРИТА: Если я вас правильно понимаю, вы намекаете на то, что я там могу узнать о нем?

АЗАЗЕЛЛО: Да.

МАРГАРИТА: Еду! Еду, куда угодно!

АЗАЗЕЛЛО: Трудный вы народ - женщины! Зачем, например, меня послали по этому делу? Пусть бы ездил Бегемот, он обаятельный…

МАРГАРИТА: Перестаньте вы меня мистифицировать и мучить вашими загадками… Я ведь человек несчастный, и вы пользуетесь этим. Лезу я в какую-то странную историю, но, клянусь, только из-за того, что вы поманили меня словами о нем! У меня кружится голова от всех этих непонятностей…

АЗАЗЕЛЛО:  Без драм, без драм! В мое положение тоже нужно входить. Надавать администратору по морде, или выставить дядю из дому, или подстрелить кого-нибудь, или какой-нибудь еще пустяк в этом роде, это моя прямая специальность, но разговаривать с влюбленными женщинами – слуга покорный. Ведь я вас полчаса уже уламываю. Так едете?

МАРГАРИТА: Еду.

АЗАЗЕЛЛО: Тогда потрудитесь получить. Да прячьте же, а то прохожие смотрят. Это вам пригодится, Маргарита Николаевна. Вы порядочно постарели от горя за последние полгода. Сегодня вечером, ровно в половину десятого, потрудитесь, раздевшись донага, натереть этой мазью лицо и все тело. Дальше делайте, что хотите, но не отходите от телефона. В десять я вам позвоню и все, что нужно, скажу. Вам ни о чем не придется заботиться, вас доставят куда нужно, и вам не причинят никакого беспокойства. Понятно?

МАРГАРИТА: Понятно. Эта вещь из чистого золота, видно по тяжести. Ну что же, я прекрасно понимаю, что меня подкупают и тянут в какую-то темную историю, за которую я очень поплачусь.

АЗАЗЕЛЛО:  Это что же такое! Вы опять?!  Отдайте обратно крем!

МАРГАРИТА: Нет, погодите… Я знаю, на что иду. Но иду на все из-за него, потому что ни на что в мире больше надежды у меня нет. Но я хочу вам сказать, что, если вы меня погубите, вам будет стыдно! Да, стыдно! Я погибаю из-за любви! 

АЗАЗЕЛЛО: Отдайте обратно! Отдайте обратно, и к черту все это. Пусть посылают Бегемота.

МАРГАРИТА:  О нет! Согласна на все, согласна проделать эту комедию с натиранием мазью, согласна идти к черту на куличики. Не отдам!

АЗАЗЕЛЛО: Ба! Смотрите! 

МАРГАРИТА: Что? Кто?... Исчез…

 

 

                                      КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

НАТАША: (подметая шваброй пол) Маргарита Николаевна, я сейчас в гостиной приберу, а потом вашей комнатой займусь! Представляете, Маргарита Николаевна, вчера в театре фокусник такие фокусы показывал! Все просто ахнули! Потом раздавали дамам французские духи. Настоящие французские! По два флакона! Да ещё чулки! И всё бесплатно! А потом, как сеанс кончился, публика вышла на улицу, и – хвать – все оказались голые!

МАРГАРИТА (внезапно вбежав в гостиную): Ай да крем! Ай да крем! Наташа, это письмо мужу… Подожди, надо перечитать… Так… Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Мне пора. Прощай. Маргарита… Наташа, передай это письмо моему мужу!

НАТАША: Маргарита Николаевна! Вы… просто… Великолепны!

МАРГАРИТА: Что, хороша? 

НАТАША: Как же это? Как вы это делаете, Маргарита Николаевна?

МАРГАРИТА: Это крем! Крем, крем!

НАТАША:  Кожа-то! Кожа, а? Маргарита Николаевна, ведь ваша кожа светится. Ваше платье, вот возьмите!

МАРГАРИТА: Бросьте! Бросьте! К черту его, все бросьте! Впрочем, нет, берите его себе на память. Говорю, берите на память. Все забирайте, что есть в комнате.

НАТАША: Атласная! Светится! Атласная! А брови-то, брови!

МАРГАРИТА:  Берите все тряпки, берите духи и волоките к себе в сундук, прячьте! Но драгоценностей не берите, а то вас в краже обвинят. Идите! Сейчас позвонит Азазелло! Он позвонит! А иностранец безопасен. Да, теперь я понимаю, что он безопасен! Кто там во дворе? Сосед с первого этажа… Здравствуйте, Николай Иванович! Добрый вечер! Вы из заседания? А я, – сижу одна, как видите, скучаю, гляжу на луну и слушаю вальс… Вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам этого не могу, и так я счастлива, что с вами расстаюсь! Ну, вас к чертовой матери! Извините – телефон звонит!

АЗАЗЕЛЛО: Говорит Азазелло!

МАРГАРИТА:  Милый, милый Азазелло! 

АЗАЗЕЛЛО: Пора! Вылетайте! Когда будете пролетать над воротами, крикните: «Невидима!» Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!

МАРГАРИТА: Хорошо! Вылетаю!!! Прощайте, Николай Иванович! Прощайте навсегда! Я улетаю! Прощай, Наташа! … Невидима! Невидима!!!

 

                               КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ - БИС.

 

МАРГАРИТА: Невидима и свободна! Невидима и свободна! А это что? «Дом Драмлита»? Так это и есть - «Дом драматурга и литератора»? Надо взглянуть на список жильцов…  Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский… Латунский!  Латунский! Да ведь это же он! Это он погубил мастера! Латунский – восемьдесят четыре! Латунский – восемьдесят четыре… Окно открыто! Отличный повод навести порядок! И швабра для этого самый надёжный инструмент! Как вам такой кавардачок, гражданин Латунский?! Но этого мало!... Надо открыть воду в ванной и закрыть пробкой водосток! Отлично! Счастливого плавания, гражданин Латунский!!! Однако рассиживаться нечего. Вперёд!!!

НАТАША: Маргарита Николаевна!

МАРГАРИТА: Наташка! Ты намазалась кремом?

НАТАША: Душенька! 

МАРГАРИТА: А это что за боров? Никак Николай Иванович с первого этажа?!

НАТАША: Он, он королева моя французская! Ведь я и ему намазала лысину, и ему! Душенька! Маргарита Николаевна! Сознаюсь, взяла крем. Ведь и мы хотим жить и летать! Прости меня, повелительница, а я не вернусь, нипочем не вернусь! Ах, хорошо, Маргарита Николаевна! А этот боров предложение мне делал! Предложение! Ты как меня называл, а?  А?! Богиня?! Врал наверняка! Старый ты ловелас!!! Негодяй!  Что говорил, на что сманивал! Какие деньги сулил. Говорил, что супруга ничего не узнает. Что, скажешь, вру?! Что ты там прохрюкал?! Ах, ты негодяй! Так я теперь домработница?! А была богиня? Ты меня как называл?! Что?! Вот, то-то!!!  Венера! Венера!  Маргарита Николаевна! Королева! Упросите за меня, чтоб меня ведьмой оставили. Вам все сделают, вам власть дана!

МАРГАРИТА: Хорошо, я обещаю!

НАТАША:  Спасибо!  Гей! Гей! Скорей! Скорей! А ну-ка, надбавь! Прощайте, Маргарита Николаевна! Я теперь с этого борова до тех пор не слезу, пока своего не добьюсь!!!

МАРГАРИТА: Прощай, Наташа! Береги себя!

 

 

                                        КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.

МАРГАРИТА: Кажется, прилетела…

КОРОВЬЕВ:  Разрешите мне представиться вам - Коровьев. Вас удивляет, что нет света? Экономия, как вы, конечно, подумали? Ни-ни-ни. Пусть первый попавшийся палач, хотя бы один из тех, которые сегодня, немного позже, будут иметь честь приложиться к вашему колену, на этой же тумбе оттяпает мне голову, если это так. Просто мессир не любит электрического света, и мы дадим его в самый последний момент. И тогда, поверьте, недостатка в нем не будет. Даже, пожалуй, хорошо было бы, если б его было поменьше. Но к делу, к делу, Маргарита Николаевна. Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин.

МАРГАРИТА: Да…

КОРОВЬЕВ: Ну, вот-с, вот-с… Мы враги всяких недомолвок и таинственностей. Ежегодно мессир дает один бал. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей. Народу! Впрочем, я надеюсь, вы сами в этом убедитесь. Так вот-с: мессир холост, как вы, конечно, сами понимаете. Но нужна хозяйка… Согласитесь сами, без хозяйки… Установилась традиция, хозяйка бала должна непременно носить имя Маргариты, во-первых, а во-вторых, она должна быть местной уроженкой. А мы, как изволите видеть, путешествуем и в данное время находимся в Москве. Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве, и, верите ли, ни одна не подходит. И, наконец, счастливая судьба… Короче! Совсем коротко: вы не откажетесь принять на себя эту обязанность?

МАРГАРИТА:  Не откажусь.

КОРОВЬЕВ: Отлично! Прошу за мной. Бал будет пышный, не стану скрывать от вас этого. Мы увидим лица, объем власти которых, в свое время, был чрезвычайно велик. Но, право, как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно. Да и притом вы сами – королевской крови.

МАРГАРИТА:  Почему королевской крови? 

КОРОВЬЕВ: Ах, королева! Вопросы крови – самые сложные вопросы в мире! И если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы, уважаемая Маргарита Николаевна. Я ничуть не погрешу, если, говоря об этом, упомяну о причудливо тасуемой колоде карт. Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами. Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет, буду вести под руку в Москве по бальным залам. Но мы пришли!

ВОЛАНД:  Приветствую вас, королева, и прошу меня извинить за мой домашний наряд.

Я тут играл в шахматы… Однако, партия отменяется. Прибыла гостья.

МАРГАРИТА: Ну, что вы мессир… Ни в коем случае … Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.

ВОЛАНД: Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода! Кровь! Ну, уж если вы так очаровательно любезны, а я другого ничего и не ожидал, так будем без церемоний.

 Рекомендую вам… Ну, что же это такое! Зачем ты позолотил усы? И на кой черт тебе нужен галстук, если на тебе нет штанов?

БЕГЕМОТ: Штаны коту не полагаются, мессир. А на бал я не могу пойти без галстука.

ВОЛАНД: Скажите, пожалуйста!... Что там на часах?

АЗАЗЕЛЛО: Полночь приближается, мессир.

ВОЛАНД: Хорошо.  Итак, прошу вас - не теряйтесь и ничего не бойтесь. Ничего не пейте, кроме воды, а то вы разомлеете, и вам будет трудно. Пора! Азазелло!

АЗАЗЕЛЛО: Гелла, омой королеву кровью!

КОРОВЬЕВ: Ничего не поделаешь, надо, надо, надо. Разрешите, королева, вам дать последний совет. Среди гостей будут различные, ох, очень различные лица. Но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится… Я понимаю, что вы, конечно, не выразите этого на своем лице… Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить, королева. Сторицей будет вознаграждена за это хозяйка бала! И еще: не пропустить никого. Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Все, что угодно, но только не невнимание. От этого они, извините за выражение, захиреют…

БЕГЕМОТ: Я, я, я дам сигнал!

КОРОВЬЕВ: Давай! 

БЕГЕМОТ: Бал! 

ГОЛОС: Королева я в восхищении!

МАРГАРИТА: Кто это?

КОРОВЬЕВ: Иоган Штраус!

МАРГАРИТА: Добрый вечер…

КОРОВЬЕВ: Нет, мало, мало! Он не будет спать всю ночь. Крикните ему: «Приветствую вас, король вальсов!»

МАРГАРИТА: Приветствую вас, король вальсов!

БЕГЕМОТ: Отлично! Иоган Штраус сегодня всю ночь за дирижёрским пультом!

КОРОВЬЕВ: Сейчас начнётся основное действие! Первые! Господин Жак с супругой. Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем,  что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается! Посмотрите, как красив!

МАРГАРИТА: Я в восхищении! 

КОРОВЬЕВ: Королева в восхищении!

БЕГЕМОТ: Мы в восхищении!

КОРОВЬЕВ: Граф Роберт. Обратите внимание, как смешно, королева – обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену.

БЕГЕМОТ: Мы рады, граф!

МАРГАРИТА: А она почему такая…Зеленая? 

КОРОВЬЕВ:  Очаровательнейшая и солиднейшая дама, рекомендую вам: госпожа Тофана. Была чрезвычайно популярна среди молодых очаровательных неаполитанок, а также жительниц Палермо, и в особенности среди тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж.

МАРГАРИТА: О, да!

КОРОВЬЕВ: Ну вот! Герцог, бокал шампанского! Я восхищен! Да, так вот-с, госпожа Тофана входила в положение этих бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда, через несколько часов ему начинало очень сильно хотеться пить, затем он ложился в постель, и через день прекрасная неаполитанка, накормившая своего мужа вкуснейшим супом, была свободна, как весенний ветер.

МАРГАРИТА:  А что это у нее на ноге? И зачем эта зелень на шее? Блеклая шея?

КОРОВЬЕВ: Я в восхищении, князь!  Прекрасная шея, но с ней неприятность случилась в тюрьме. На ноге у нее, королева, испанский сапожок, а лента вот отчего: когда тюремщики узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и Палермо навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме.

МАРГАРИТА: Я рада! 

КОРОВЬЕВ: А вот это – скучная женщина, обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок.

МАРГАРИТА:  Какой платок? 

КОРОВЬЕВ: К ней камеристка приставлена,  и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Как она проснется, так он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не помогает.

МАРГАРИТА:  Какой платок? 

БЕГЕМОТ: С синей каемочкой платок.

КОРОВЬЕВ: Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем было кормить ребенка.

МАРГАРИТА:  А где же хозяин этого кафе?

БЕГЕМОТ: Королева! Разрешите мне спросить вас: при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младенца в лесу!

МАРГАРИТА: Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор…

БЕГЕМОТ: Королева… ухо вспухнет… Зачем же портить бал вспухшим ухом?.. Я говорил юридически… с юридической точки… Молчу, молчу… Считайте, что я не кот, а рыба, только оставьте ухо.

МАРГАРИТА: Я рада вас видеть. Очень рада. Любите ли вы шампанское? Как вас зовут?

КОРОВЬЕВ: Её зовут Фрида.

МАРГАРИТА:  Так вы напейтесь сегодня пьяной, Фрида, и ни о чем не думайте. Не думайте больше о платке!

КОРОВЬЕВ: Я в восхищении! Мы в восхищении, королева в восхищении.

АЗАЗЕЛЛО:  Королева в восхищении!

БЕГЕМОТ: Я восхищен!

КОРОВЬЕВ: Маркиза – отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства! Королева в восхищении! Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут! Королева в восхищении! Королева, секунду внимания: император Рудольф, чародей и алхимик. Повешен. Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у нее в Страсбурге! Мы в восхищении! Московская портниха, мы все ее любим за неистощимую фантазию, держала ателье и придумала страшно смешную штуку: провертела две круглые дырочки в стене…

МАРГАРИТА: А дамы не знали? 

КОРОВЬЕВ:  Все до одной знали, королева! Я в восхищении. Этот двадцатилетний мальчуган с детства отличался странными фантазиями, мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, а он взял и продал ее в публичный дом.

АЗАЗЕЛЛО: Законы бального съезда одинаковы, королева. Сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим последние минуты. Вот группа Брокенских гуляк. Они всегда приезжают последними. Ну да, это они. Два пьяных вампира… Все!

МАРГАРИТА: А теперь что?

АЗАЗЕЛЛО: Коньяк в бассейн!!! 

БЕГЕМОТ: Сейчас все накупаются, напьются и на…

МАРГАРИТА: Заткнись…

БЕГЕМОТ: Понял.

КОРОВЬЕВ: Последний выход и мы свободны.

МАРГАРИТА: Чья это голова?!

АЗАЗЕЛЛО: Берлиоза!

ВОЛАНД: Михаил Александрович, все сбылось, не правда ли? Голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и живу я в вашей квартире. Это – факт. А факт – самая упрямая в мире вещь. Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие. 

КОРОВЬЕВ: Сию секунду, мессир, он предстанет перед вами. Я слышу в этой гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни, выпив шампанское. Да вот и он.

ВОЛАНД: А, милейший барон Майгель! Я счастлив, рекомендовать вам,  почтеннейшего барона Майгеля, служащего зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы. Милый барон, был так очарователен, что, узнав о моем приезде в Москву, тотчас позвонил ко мне, предлагая свои услуги по своей специальности, то есть по ознакомлению с достопримечательностями. Само собою разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе.

МАРГАРИТА: Я знаю этого человека. Он служит в …

ВОЛАНД: Я в курсе, королева… Да, кстати, барон! Разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово – наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно.

МАЙГЕЛЬ: Я не считаю возможным… Далее здесь находится… Где здесь выход?!

АЗАЗЕЛЛО: Не выход, а скорее уход… Уход из жизни, дорогой барон. Прощайте, пришло время пить вино!

(Азазелло стилетом бьёт барона прямо в сердце, барон падает на колени, Азазелло подставляет чашу под текущую из сердца кровь. Затем барон падает навзничь, а Коровьев и Бегемот оттаскивают его прочь.).

ВОЛАНД: Уберите его подальше! Терпеть не могу стукачей и шпионов! Этот подлец следил за нашей квартирой!

МАРГАРИТА: И за нашей… С Мастером…

ВОЛАНД: Ну, так и поделом ему! Я пью ваше здоровье, господа!

ВСЕ: Виват!

ВОЛАНД: (Маргарите) Пей!

ГЕЛЛА: Не бойтесь, королева… Пейте, пейте…. Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.

 

 

                                           КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

МАРГАРИТА: Где я?

ВОЛАНД: У меня в спальне.  Ну что, вас очень измучили? 

МАРГАРИТА: О нет, мессир…

БЕГЕМОТ: Выпейте это… Оно бодрит.

МАРГАРИТА: Это водка? 

БЕГЕМОТ: Помилуйте, королева! Разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!

ВОЛАНД: Смело пейте… Молодец… Гелла, садись… Ночь полнолуния – праздничная ночь, и я ужинаю в тесной компании приближенных и слуг. Итак, как чувствуете вы себя? Как прошел этот утомительный бал?

КОРОВЬЕВ: Потрясающе! Все очарованы, влюблены, раздавлены, сколько такта, сколько умения, обаяния и шарма!

ВОЛАНД: Я с ними абсолютно согласен… Который сейчас час?

АЗАЗЕЛЛО: Около шести утра…

МАРГАРИТА: Пожалуй, мне пора… Поздно. Точнее уже рано… Этот спирт… Простите…

ВОЛАНД: Куда же вы спешите? Впрочем, как вам угодно… Дайте даме, что-нибудь из одежды… Можете взять мой халат…

МАРГАРИТА: Благодарю вас, мессир…  Всего хорошего, мессир…

ВОЛАНД: Что это вы удумали?

МАРГАРИТА: Ничего, мессир…

ВОЛАНД: Перестаньте! Читать мысли – это не самое сложное, уж поверьте…

АЗАЗЕЛЛО: Вы только что подумали: «Только бы выбраться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь».

ВОЛАНД: Сядьте-ка… Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?

МАРГАРИТА: Нет, ничего, мессир… Кроме того, что если я еще нужна вам, то я готова охотно исполнить все, что вам будет угодно. Я ничуть не устала и очень веселилась на балу. Так что, если бы он и продолжался еще, я охотно предоставила бы мое колено для того, чтобы к нему прикладывались тысячи висельников и убийц!

ВОЛАНД: Смело! А ведь, верно! Верно! Вы совершенно правы! Так и надо! Мы вас испытывали… Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут! Садитесь, гордая женщина! Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Ну-с?

МАРГАРИТА: Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?

ВОЛАНД: Потребовать, потребовать, моя донна! Потребовать одной вещи!

МАРГАРИТА:  Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребенка…

ВОЛАНД: М-да… Ввиду того, что возможность получения вами взятки от этой дуры Фриды совершенно, конечно, исключена – ведь это было бы несовместимо с вашим королевским достоинством, – я уж не знаю, что и делать. Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?

МАРГАРИТА: Нет. Я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло.

ВОЛАНД: А… это понятно.

МАРГАРИТА:  Так вы сделаете это? 

ВОЛАНД: Ни в коем случае… Вы это сделаете сами.

КОРОВЬЕВ: Ну же! Начинайте!

МАРГАРИТА:  Фрида! Тебя прощают. Тебе не будут больше подавать платок.

АЗАЗЕЛЛО: Прекрасно и как величественно!

ВОЛАНД: Ну, что же, Бегемот, пожалуй, мы не будем наживаться на поступке непрактичного человека в праздничную ночь?

БЕГЕМОТ: Это так великодушно, мессир!

ВОЛАНД: Итак, это не в счет, я ведь ничего не делал. Что вы хотите для себя?

КОРОВЬЕВ: Алмазная донна, на сей раз советую вам быть благоразумнее! А то ведь фортуна может и ускользнуть!

МАРГАРИТА: Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего любовника. Мастера.

ВОЛАНД: Получайте!

МАРГАРИТА: Ты… ты, ты…

МАСТЕР: Не плачь, Марго, не терзай меня. Я тяжко болен.  Мне страшно, Марго! У меня опять начались галлюцинации.

МАРГАРИТА: Нет, нет, нет, не бойся ничего! Я с тобою! Я с тобою!

ВОЛАНД: Да, его хорошо отделали.  Дай-ка, Коровьев, этому человеку чего-нибудь выпить.

МАРГАРИТА: Выпей, выпей. Ты боишься? Нет, нет, верь мне, что тебе помогут.

КОРОВЬЕВ: Вот и молодец! Смотрите, он уже приходит в себя.

МАСТЕР: Но это ты, Марго?

МАРГАРИТА: Не сомневайся, это я!

ВОЛАНД: Еще! 

КОРОВЬЕВ: Пейте, пейте!... Вот и умница! Вот и молодец!!!

ВОЛАНД: Ну вот, это другое дело. Теперь поговорим. Кто вы такой?

МАСТЕР: Я теперь никто…

ВОЛАНД: Откуда вы сейчас?

МАСТЕР: Из дома скорби. Я – душевнобольной…

МАРГАРИТА: Ужасные слова! Ужасные слова! Он мастер, мессир, я вас предупреждаю об этом. Вылечите его, он стоит этого.

ВОЛАНД:  Вы знаете, с кем вы сейчас говорите?

МАСТЕР:  Знаю, моим соседом в сумасшедшем доме был этот поэт, Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.

ВОЛАНД: Как же, как же! Я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах. Он едва самого меня не свел с ума, доказывая мне, что меня нету! Но вы-то верите, что это действительно я?

МАСТЕР: Приходится верить. Но, конечно, гораздо спокойнее было бы считать вас плодом галлюцинации. Извините меня.

ВОЛАНД:  Ну, что же, если спокойнее, то и считайте. А скажите, почему Маргарита вас называет мастером? 

МАСТЕР:  Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал.

ВОЛАНД:  О чем роман?

МАСТЕР: Роман о Понтии Пилате.

ВОЛАНД: Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть!

МАСТЕР: Я, к сожалению, не могу этого сделать,  потому что я сжег его в печке.

ВОЛАНД: Простите, не поверю, этого быть не может. Рукописи не горят… Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман.

БЕГЕМОТ: Вот она, рукопись! Вот она!

МАРГАРИТА: Всесилен, всесилен!

ВОЛАНД: Я знаю…

МАРГАРИТА: Я прошу вас опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, и чтобы лампа загорелась, и чтобы все стало, как было.

МАСТЕР: Ах, не слушайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже давно живет другой человек, и вообще не бывает так, чтобы все стало, как было.  Бедная, бедная…

ВОЛАНД: Не бывает, вы говорите?  Это верно. Но мы попробуем. Значит в Арбатский подвал?

МАРГАРИТА: Да!

ВОЛАНД:  Извольте!... А чем вы будете жить? Ведь придется нищенствовать.

МАСТЕР: Охотно, охотно… Она образумится, уйдет от меня…

ВОЛАНД: Не думаю… Итак, человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал, в намерении расположиться там у лампы и нищенствовать? Я вам так скажу – ваш роман еще принесет вам сюрпризы.

МАСТЕР: Это очень грустно.

ВОЛАНД: Ну-с, Маргарита Николаевна, все сделано. Имеете ли вы ко мне какую-нибудь претензию?

МАРНАРИТА: Что вы, о, что вы, мессир! Я вам так благодарна!

ВОЛАНД: Так возьмите же это от меня на память.

МАРГАРИТА: Золотая подкова, усыпанная бриллиантами… Нет, нет, нет, с какой же стати!

ВОЛАНД: Вы хотите со мной поспорить? 

МАРГАРИТА: Что вы, мессир!

ВОЛАНД: Прощайте!

 

                                   КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

МАРГАРИТА: Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…

 

ПИЛАТ: Итак, Афраний…  Поговорим об этом… как его…

АФРАНИЙ: Иуде из Кириафа…

ПИЛАТ: Совершенно верно. Говорят, что он, деньги будто бы получил за то, что так радушно принял у себя этого безумного философа.

АФРАНИЙ:  Получит.

ПИЛАТ: А велика ли сумма?

АФРАНИЙ: Тридцать серебреников… Его сегодня вызывают во дворец Каифы.

ПИЛАТ:  Ах, жадный старик из Кириафа. Ведь он старик?

АФРАНИЙ: Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся. Человек из Кириафа – молодой человек.

ПИЛАТ: Скажите! Имеет, может быть, какую-нибудь страсть?

АФРАНИЙ: У него есть одна страсть, прокуратор. Страсть к деньгам.

ПИЛАТ: А он чем занимается?

АФРАНИЙ: Он работает в меняльной лавке у одного из своих родственников.

ПИЛАТ: Ах, так? Так, так, так. Дело видите ли в том, что я получил сегодня сведения о том, что его зарежут сегодня ночью.

АФРАНИЙ: У меня этих сведений нет.

ПИЛАТ: Теперь есть… Я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно еще меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого Иуды, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаю проклятые деньги!»… Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок?

АФРАНИЙ: Не только неприятно, но я полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.

ПИЛАТ:  И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться этим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кириафа.

АФРАНИЙ: Приказание игемона будет исполнено,  но я должен успокоить игемона: замысел  злодеев чрезвычайно трудно выполним. Ведь подумать только, выследить человека, зарезать, да еще узнать, сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Каифе, и все это в одну ночь? Сегодня?

ПИЛАТ: И, тем не менее, его зарежут сегодня. У меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло.

АФРАНИЙ: Слушаю…  Так зарежут, игемон?

ПИЛАТ: Да, и вся надежда только на вашу изумляющую всех исполнительность.

АФРАНИЙ: Имею честь, желаю здравствовать, игемон.

ПИЛАТ:  Я жду известий по делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!

АФРАНИЙ: Имею честь. 

 

                                 КАРТИНА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

 

ИУДА: Низа!

НИЗА: Ах, это ты, Иуда? А я тебя не узнала сразу. Впрочем, это хорошо. У нас есть примета, что тот, кого не узнают, станет богатым…

ИУДА: Куда же ты идешь, Низа?

НИЗА: А зачем тебе это знать? 

ИУДА: Но как же?.. Ведь мы же условились. Я хотел зайти к тебе. Ты сказала, что весь вечер будешь дома…

НИЗА: Ах, нет, нет! Мне стало скучно. У вас праздник, а что же прикажешь делать мне? Сидеть и слушать, как ты вздыхаешь на террасе? И бояться к тому же, что служанка расскажет об этом мужу? Нет, нет, и я решила уйти за город слушать соловьев.

ИУДА: Как за город? Одна?

НИЗА:  Конечно, одна.

ИУДА: Позволь мне сопровождать тебя! Что же ты молчишь, Низа? 

НИЗА: А мне не будет скучно с тобой?  Ну, хорошо… Пойдем.

ИУДА: А куда, куда?

НИЗА: Погоди… И, пожалуйста, потише, а то я боюсь, что кто-нибудь из знакомых увидит меня и потом скажут, что я была с любовником на улице… Иди в масличное имение,  в Гефсиманию, за Кедрон, понял?

ИУДА:  Да, да, да.

НИЗА: Я пойду вперед. Но ты не иди по моим пятам, а отделись от меня. Я уйду вперед… Когда перейдешь поток… ты знаешь, где грот?

ИУДА: Знаю, знаю…

НИЗА: Я буду там. Но только не смей идти сейчас же за мной, имей терпение, подожди здесь. 

ИУДА: Низа!

АФРАНИЙ: Сколько ты получил за предательство?

ИУДА: Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм!

АФРАНИЙ: Смотри-ка не соврал. Это на тебя совсем не похоже.

ИУДА: Все, что получил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!

(Афраний выхватил кошелёк и ударил Иуду ножом в сердце).

ИУДА: Ни… за… 

 

                                  КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

ПИЛАТ: Тебя ведь убили… Распяли… Скажи, философ, это сон?

ИЕШУА: Да, пожалуй… Хотя… Мы теперь будем всегда вместе… Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя! Меня – подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя – сына короля-звездочета и красавицы Пилы.

ПИЛАТ: Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета. 

КРЫСОБОЙ: Проснитесь, игемон! К вам начальник тайной стражи.

ПИЛАТ: Значит, это был всё-таки сон… Зовите, зовите. И при луне мне нет покоя.

АФРАНИЙ: Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали. Прошу суд и отставку… Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника. Кровь на этом мешке – кровь Иуды из Кириафа.

ПИЛАТ: Сколько там, интересно? 

АФРАНИЙ: Как я и говорил - тридцать тетрадрахм.

ПИЛАТ: Мало. Но вы наверняка знаете, что он убит?

АФРАНИЙ: Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе. Вот я вам и докладываю, что тот, кого именовали Иуда из города Кириафа -зарезан.

ПИЛАТ: Простите меня, Афраний. Я еще не проснулся как следует, отчего и сказал это. Я сплю плохо, и все время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите. Будто бы я гуляю по этому лучу. Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу.

ПИЛАТ: Какова причина убийства этого… Иуды?

АФРАНИЙ: Я полагаю, что это все те же деньги.

ПИЛАТ: Замечательная мысль! Постойте, Афраний, вот что мне внезапно пришло в голову: не покончил ли он сам с собой?

АФРАНИЙ: О нет, прокуратор. Простите меня, но это совершенно невероятно!

ПИЛАТ: Этот вопрос ясен. Перейдем к погребению.

АФРАНИЙ: Казненные погребены, прокуратор. Тела были доставлены к месту погребения. Кроме стражи их сопровождал Левий Матвей.

ПИЛАТ: Ведь мне нужно было бы повидать этого Левия Матвея…

АФРАНИЙ: Он здесь, прокуратор!

ПИЛАТ: Левия Матвея сейчас ко мне. Мне нужны подробности по делу Иешуа.

АФРАНИЙ: Слушаю, прокуратор! 

 

                                      КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

ПИЛАТ: Что с тобою, отвечай.

ЛЕВИЙ: Я устал.

ПИЛАТ: Сядь… Объясни, почему не сел в кресло? 

ЛЕВИЙ: Я грязный, я его запачкаю.

ПИЛАТ: Сейчас тебе дадут поесть.

ЛЕВИЙ: Я не хочу есть.

ПИЛАТ: Зачем же лгать? Ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо, не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показал мне нож, который был у тебя.

ЛЕВИЙ:  Солдаты отняли его у меня, перед тем как привести сюда.  Вы мне его верните, мне его надо отдать хозяину, я его украл.

ПИЛАТ: Зачем?

ЛЕВИЙ: Чтобы веревки перерезать.

ПИЛАТ: А у кого взял нож?

ЛЕВИЙ: В хлебной лавке у Хевронских ворот.

ПИЛАТ: Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперь мне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова Иешуа.

ЛЕВИЙ: Все хотите отнять? И последнее, что имею? 

ПИЛАТ: Я не сказал тебе – отдай, я сказал – покажи. Освободите от верёвки руки.

ЛЕВИЙ: Вот…

ПИЛАТ:  «Мы увидим чистую реку воды жизни… Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл…»… «…нет большего порока… чем  трусость»…. Возьми.  Ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и одет.

ЛЕВИЙ: Нет, я не хочу.

ПИЛАТ:  Почему? Я тебе неприятен, ты меня боишься?

ЛЕВИЙ: Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.

ПИЛАТ: Молчи. Возьми денег.

ЛЕВИЙ: Нет.

ПИЛАТ: Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью сказал, что он никого не винит. И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким не был. Куда ты пойдешь?

ЛЕВИЙ: Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.

ПИЛАТ: Я тоже знаю, что она еще будет. Своими словами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?

ЛЕВИЙ: Тебя зарезать мне не удастся. Я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.

ПИЛАТ: Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночью уже зарезали.

ЛЕВИЙ: Кто это сделал?

ПИЛАТ: Не будь ревнив. Я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.

ЛЕВИЙ:  Кто это сделал? 

ПИЛАТ: Это сделал я… Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я… Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?

ЛЕВИЙ: Вели мне дать кусочек чистого пергамента.

ПИЛАТ: Афраний! Дай ему всё, что он попросит и пусть идёт… на все четыре стороны…

 

                                        КАРТИНА ТРИДЦАТАЯ.

 

ВОЛАНД: Какой интересный город, не правда ли?

АЗАЗЕЛЛО: Мессир, мне больше нравится Рим!

ВОЛАНД: Да, это дело вкуса.  А отчего этот дым там, на бульваре?

АЗАЗЕЛЛО:  Это горит Грибоедов.

ВОЛАНД:  Надо полагать, что это неразлучная парочка, Коровьев и Бегемот, побывала там?

АЗАЗЕЛЛО: В этом нет никакого сомнения, мессир.

ВОЛАНД: Ба! Менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?

ЛЕВИЙ: Я к тебе, дух зла и повелитель теней.

ВОЛАНД: Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший сборщик податей? 

ЛЕВИЙ: Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал.

ВОЛАНД: Но тебе придется примириться с этим. Не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она, – в твоих интонациях. Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Не хочешь ли ты наслаждаться голым светом? Ты глуп.

ЛЕВИЙ: Я не буду с тобой спорить, старый софист.

ВОЛАНД: Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой я уже упомянул, – ты глуп.  Ну, говори кратко, не утомляя меня, зачем появился?

ЛЕВИЙ: Он прислал меня.

ВОЛАНД: Что же он велел передать тебе, раб?

ЛЕВИЙ: Я не раб! Я его ученик.

ВОЛАНД: Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак…

ЛЕВИЙ: Он прочитал сочинение мастера, и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?

ВОЛАНД: Мне ничего не трудно сделать, и тебе это хорошо известно. А что же вы не берете его к себе, в свет?

ЛЕВИЙ: Он не заслужил света, он заслужил покой.

ВОЛАНД: Передай, что будет сделано…  И покинь меня немедленно.

ЛЕВИЙ: Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже.

ВОЛАНД: Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи…. Азазелло, лети к ним и все устрой.

АЗАЗЕЛЛО: Слушаю, мессир.

 

                                         КАРТИНА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

АЗАЗЕЛЛО: Вам пора! Уже гремит гроза, вы слышите?  Прощайтесь с подвалом, прощайтесь скорее.

МАСТЕР: Понимаю, вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все.

АЗАЗЕЛЛО:  Ах, помилуйте,  вас ли я слышу? Вы выпили вино, посланное мессиром вам в качестве подарка. Должен же быть какой-то эффект! Ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!

МАСТЕР: Я понял все, что вы говорили, не продолжайте! Вы тысячу раз правы.

МАРГАРИТА: Великий Воланд! Великий Воланд! Он выдумал гораздо лучше, чем я. Но только роман, роман,  возьми с собою!

МАСТЕР: Не надо! Я помню его наизусть.

МАРГАРИТА: Но ты ни слова… ни слова из него не забудешь? 

МАСТЕР: Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду.

АЗАЗЕЛЛО: Тогда огонь! Огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем.

МАРГАРИТА: Огонь! 

МАСТЕР: Гори, гори, прежняя жизнь!

 

 

                                          КАРТИНА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.

 

ВОЛАНД: Ваш роман прочитали… И сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя. Смотрите!..

МАСТЕР: Понтий Пилат!

ВОЛАНД: Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но и его верного сторожа, собаку. Он утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем.

МАРГАРИТА: Отпустите его.

ВОЛАНД: Вам не надо просить за него,  потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать… Ну что же, теперь ваш роман вы можете завершить одною фразой!

МАСТЕР: Свободен! Свободен! Он ждет тебя!..  Мне туда, за ним? 

ВОЛАНД: Нет! Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас, – еще лучше.

МАРГАРИТА: Что же Он сказал?!

ВОЛАНД: Он сказал: « Оставьте их вдвоем…  И, может быть, до чего-нибудь они договорятся!».

(БЕЛЫЙ АНГЕЛ ПОЁТ СВОЮ ПРЕКРАСНУЮ ПЕСНЮ. ЗАТЕМ БЕЛЫЙ АНГЕЛ ИСЧЕЗАЕТ И НА ТРОНЕ ВОЛАНДА ВОССЕДАЕТ ЧЁРНЫЙ АНГЕЛ).

 

                                                   ЗАНАВЕС.