TOM CTOППАРД

 

 

 

 

 

 

                     РОK-H-РОЛЛ

 

 

 

 

 

                 Перевел с английского Борис Тух

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                             

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                            2006

 

 

 

 

Посвящается Вацлаву Гавелу

 

 

 

Необходимые пояснения

 

Этой пьесой я обязан в первую очередь Вацлаву Гавелу, чьи эссе, комментарии и письма 1965-1990 годов и более позднего времени не использованы в пьесе, однако постоянно вдохновляли меня на работу над ней.  Полу Уилсону и Ярославу Риделю я обязан  очень полезными сведениями о «Пластмассовых людях  Вселенной» и другой помощью  в написании сцен, действие которых происходит в Чехословакии.Я благодарен также Дэвиду Гилмору, Тиму Уиллису, Мартину Дисону, Трефору Гриффиту, Эрику Холсбоуну, Дэвиду Уэсту, Питеру Джонсу и многим другим, давшим полезные ответы на мои вопросы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Действующие лица

 

(в порядке появления на сцене)

 

Флейтист

Эсме (в юности)

Ян

Макс

Элинор

Джиллиан

Дознаватель

Фердинанд

Милан

Магда

1-й полицейский

2-й полицейский

Ленка

Найджел

Эсме (в зрелом возрасте)

Элис

Стивен

Кэндида

Дейрдре

Ярослав

 

ПРИМЕЧАНИЕ: в театре «Ройял Корт», где состоялась мировая премьера, некоторые актеры играли по две-три роли: Флейтист/1-й полицейский/Стивен;

Юная Эсме/Элис; Элинор/Эсме в зрелом возрасте; Джиллиан/Магда/Дейрдре; Дознаватель/Найджел; Милан/2-й полицейский/Ярослав. Таким образом, в спектакле, поставленном Тревором Нанном, было занято всего 11 актеров.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

Сцена погружена в темноту, слышен только голос Флейтиста. Затем мы оказываемся в ночном саду. Флейтист сидит на ограде, свесив ноги. Его буйная темная шевелюра освещена контражуром. В руках у него тонкая флейта, напоминающая свирель.  Он играет для Эсме, 16-летней девушки из поколения «детей-цветов» 1968 года.

 

Свет, падающий из комнаты, выхватывает из темноты Эсме, ее румяное лицо, ее длинные золотистые волосы.

 

Интерьер представляет собою часть гостиной, слабо освещенную лампой. Между комнатой и садом существует размытая граница, на которой находятся садовый стол и два-три кресла.

 

ФЛЕЙТИСТ поет «Златовласку» (музыка Сида Баррета на стихи Джеймса Джойса).

 

ФЛЕЙТИСТ:  О, Затовласка, выгляни в окно,

                   Я слышу голос твой,

                   Но как в ночи темно...

 

ЯН появляется в световом круге, проходит через сад. Ему 29 лет. По-английски он говорит с не слишком заметным  чешским акцентом.

 

ФЛЕЙТИСТ, улыбнувшись чему-то своему, исчезает, растворившись в темноте.

 

ЭСМЕ: Кто там? Ты, Ян?

 

ЯН: Привет! Чем занята?

 

ЭСМЕ: Ты видел его?

 

ЯН: Кого?

 

ЭСМЕ: Пана.

 

ЯН: Пана? Где?

 

ЭСМЕ: Там.

 

ЯН: Нет. У него козлиные ноги?

 

ЭСМЕ: Я не видела. Он играл на свирели и пел для меня.

 

ЯН: Очень мило с его стороны. Что ты еще скажешь мне?

 

ЭСМЕ: Отцепись!

 

ЯН: С чего ты взяла, будто я прицепился к тебе? Я пришел проститься с Максом.

 

ЭСМЕ: Ты уезжаешь? Куда?

 

ЯН: В Прагу.

 

ЭСМЕ: Что? Ах, да. А как же твои занятия? Ты еще вернешься в Кембридж?

 

ЯН: (пожав плечами – ему непонятен ее вопрос) Я оставляю здесь все.

 

ЭСМЕ: Твои пластинки?

 

ЯН: Нет. Кое-что поважнее. Но я обязан вернуться.

 

ЭСМЕ: Чтобы помочь русским?

 

ЯН: Нет.

 

ЭСМЕ: Макс считает, что русские круто вас сделали.

 

ЯН: Ничего у них не получится. Мы не допустим.

 

ЭСМЕ: Ха! Все вы – коммунисты.

 

Слышатся шаги Макса. Затем появляется и он сам. Ему чуть за 50, лицо выглядит обрюзгшим.

 

МАКС: Отправляйся спать, ты... дитя-цветок.

 

ЭСМЕ: Я хочу в Прагу... совать цветы в дула их автоматов.

 

ЯН: Рад был повидать тебя, Эсме.

 

ЭСМЕ: Мир и любовь, Ян. Я хочу кое-что передать с тобой.

 

ЯН: Что именно?

 

ЭСМЕ: Не знаю. Загляни к нам до отъезда. Придешь?

 

ЯН: Да.

 

ЭСМЕ: В случае твоей смерти... Мир и любовь, па.

 

МАКС: Ну разве не прелестно? Прибери свои поп-группы, мама грозится выкинуть их.

 

ЭСМЕ (насмешливо) «Поп-группы»...

 

ЭСМЕ уходит в дом.

 

МАКС (безо всякого восторга): Очаровательные шестнадцать.

 

ЯН: Да. Самый лучший возраст. Спасибо тебе за все.

 

ЯН топчется на месте, собираясь уйти. МАКС опасливо смотрит на него.

 

МАКС: Ваша независимость – фикция. И ты это знаешь.

 

ЯН (холодно): Пусть так.

 

МАКС: Можно быть чехом, можно быть русским, немцем, поляком...Прекрасно. Vive la difference, но выбирать свой путь в одиночку – это значит пойти против всего содружества. И ты это знаешь.

 

ЯН: Пусть так.

 

МАКС: В капитализме есть комфорт и радость, комфорт и радость, и ваш гребаный Дубчек повелся на это, в отличие от Советов. Я говорю тебе как человек, готовый выпустить кишки любому, кто скажет мне о советской России то, что ты сказал.

 

ЯН: Почему ты вступил в партию?

 

МАКС: Потому что они сделали революцию – и только потому!

 

ЯН: Пусть так.

 

МАКС: А эта ваша гребаная Пражская весна? Что она дала рабочим?

 

ЯН молча кивает. Мол, пусть так.

 

МАКС: Нет, не так, ты, сопляк. Я тебе докажу. Я вобью истину в твои мозги! Я уважал вас, пока вы были серьезными и чтили своего Маркса, но едва чешский флаг развернулся на ветру, вы бросились за ним, как старухи, влюбленные в Масарика.

 

ЯН: Дубчек – коммунист.

 

МАКС (выпрямляясь во весь рост): Нет. Это я – коммунист! И останусь им, даже если русские танки будут стоять возле колледжа Тринити, ты, маменькин сынок!

 

ЯН: Он коммунист-реформатор.

 

МАКС: Монахиня, которая пошла на панель, тоже называет себя монахиней-реформаторшей. Я слишком дорожу своим временем, чтобы препираться с тобой. Скажи Эсме, чтобы поднялась ко мне, когда Элинор проснется. И скатертью дорога в твою гребаную Прагу. Извини за танки.

 

Затемнение. Слышится «Я буду твоим бэби этой ночью» Боба Дилана.

 

 

 Та же декорация. Ясный день. На сцене МАКС и ЭЛИНОР. Ей сильно за сорок. Она сидит за садовым столом и работает.

 

ЭЛИНОР: Он сказал – ты его знаешь; он друг Яна.

 

МАКС (свирепо): Он – чех!

 

ЭЛИНОР: Он просил передать тебе, что Ян не вернулся. Спрашивал насчет его вещей.

 

МАКС: Кто спрашивал?

 

ЭЛИНОР: Милош. Милан. Я ужасно смутилась, это было так неожиданно, я отворила ему дверь, неприбранная, по-домашнему, не успела надеть фальшивый бюст а он так пристально оглядел меня – у него взгляд странный, не моргающий, и в глазах – панический ужас. А знает ли она, мол, что у нее только одна титька? Я буду носить с собой лук и стрелы, чтобы люди не психовали при виде меня... да, это токсофилия, начинается на «т», любовь к стрельбе из лука, у амазонок была только одна грудь,  благодарю вас,  жертва была не слишком велика.

 

МАКС молчит, потом окликает ее.

 

МАКС: Элинор!

ЭЛИНОР: Он сосал леденцы, предложил мне один, глянул в глаза и протянул мне эвкалиптовую пастилку,  и взгляд у него был, как у коалы, мечущегося в свете фар.

 

МАКС осторожно касается ее лица.

 

МАКС:  Наверно он точно так же вылупил глаза, как я, когда впервые увидел тебя.... И вовсе не твоя грудь поразила меня тогда, а твое лицо. Я люблю твое лицо.

 

ЭЛИНОР: Ты любил мои сиськи, когда они были в полном комплекте.

 

МАКС: Для меня без разницы, ты же знаешь.

 

ЭЛИНОР: Но для меня-то не без разницы.

 

МАКС: Да, да, конечно... я только хотел сказать, что я все равно...

 

Пытается обнять ее. ЭЛИНОР отпихивает его, в театральном гневе.

 

ЭЛИНОР: Будь тебе без разницы, Макс, ты бы не прекратил заниматься со мной любовью с тех пор... с тех пор... все в порядке, говоришь? В порядке?

 

Внезапно они кидаются друг к другу, сплетаются в объятии. Утешают друг друга.

 

МАКС: Моя амазонка. Все будет хорошо, слышишь?

 

Она вытирает слезы, шмыгает носом и вдруг разражается смехом.

 

ЭЛИНОР: Я писала об амазонках в своей докторской...о ложных этимологиях. Mazos – грудь;   amazos – безгрудая.  Ты это поймешь именно так, если ты грек, но об отсутствии титек нет ни слова ни у Гомера, ни у Эсхила, ни у Геродота. Повсюду сказано только о киллершах-феминистках. А на вазах изображены амазонки с двумя грудями. Так что я доказала, что «грудь» возникла в результате заимствования похожего слова из чужого языка. И смысл этот появился гораздо позже. Такие дела.  А сейчас я тебя удивлю. Держись крепче.  Сегодня я повидаюсь со своей  сапфисткой.

 

МАКС (протестуя) : Ты же болеешь.

 

ЭЛИНОР: Именно поэтому она хочет навестить меня. (Бегло целует его.) Успокойся, я в полном порядке.

 

МАКС: Уфф...Элинор, а почему он спросил тебя, этот человек с эвкалиптовыми пастилками?

 

ЭЛИНОР: Тебя же не было.

 

МАКС: Где же я был?

 

ЭЛИНОР: Да, и еще кто-то звонил с радио Би-Би-Си...

 

МАКС: Я был в колледже.

 

ЭЛИНОР: Он сказал, чехи объявили себя временно оккупированными, мол, что ты на этот счет...

 

МАКС (усмехнувшись): Держу пари, так оно и есть.

 

ЭЛИНОР: Во всяком случае, я сказала, что тебя нет.

 

МАКС: Я бы не стал выступать.

 

ЭЛИНОР: Стал бы. «Макс Морроу, представляющий другую сторону, сказал, что Рождество наступило слишком рано для всех экс-коммунистов, которые

мечтают о вашем образе жизни»

 

Звонок в дверь.

 

ЭЛИНОР: Это она.

 

МАКС: Это Эсме.

 

Слышится музыка из альбома «Роллинг Стоунз» «Высокий прилив и зеленая трава».

 

«Другая сторона» нуждается в  такой пропаганде. Нашей стороне ты ничего не сумеешь  вдолбить  про оккупацию.

 

ЭЛИНОР:  Это удар для всех нас – в конце концов танки есть танки, их каждый видит в телевизоре. Так что поступай так, как поступил в прошлый раз, когда они оккупировали Венгрию.

 

МАКС: А как я поступил?

 

ЭЛИНОР: Раз уж нажрался говна – молчи в тряпочку!

 

ЭСМЕ (издали): Мамуля!

 

ЭЛИНОР (во весь голос): Знаю! Я всего лишь пугливая женщина. Вот и все. Извини.

 

ЭСМЕ (тише): Мамуля!

 

ЭЛИНОР: Сейчас! Это моя  аспирантка пришла на консультацию по Сапфо. А на дворе чудесно, ты не находишь?

 

Врывается ЭСМЕ в красной кожаной куртке-бомбере.

 

ЭСМЕ (понизив голос): Девочка как девочка...

 

ЭЛИНОР (зовет ее): В сад! Напомни мне, чтобы я  ошарашила ее своей ученостью. Как я выгляжу?

 

МАКС (оглядывает ее): Вполне солидно и корректно.

 

ЭЛИНОР: Я про мое лицо...

 

МАКС: Ааа...

 

ЭЛИНОР: Не слишком ли кричаще я намазалась?

 

МАКС: Нет. Извини. Я... извини...(повышая голос, в раздражении) Я все еще убежден, что между теорией и практикой есть приличный зазор, не то чтобы совершенный, но вполне приличный: тут тебе идеология, а тут щепетильно честное общество. Оттого я разрываюсь надвое, я не могу высказаться из-за того, что это не принято или постыдно...И все из лучших побуждений!

 

Неожиданно в сад входит студентка ДЖИЛЛИАН. Она одета, что называется, пристойно, несет с собой книжки. МАКС, не обращая на нее внимания, проходит в дом.ЭЛИНОР приветствует ДЖИЛЛИАН и усаживает ее во второе кресло.

 

Дверь хлопает – МАКС вышел из дома.

 

Музыка ЭСМЕ становится громче. ЭЛИНОР извиняется и входит в дом. ДЖИЛЛИАН надевает очки и вынимает свою работую Музыка умолкает. Возвращaется ЭЛИНОР.

 

ЭЛИНОР:  Ну что ж, валяйте!

 

ДЖИЛЛИАН: Фрагмент 130-й.

 

ЭЛИНОР:  Эрос, дрожь в коленях вызывающий.

 

ДЖИЛЛИАН (читает): Eros deute m’ho lusimeles donei glukuprikon amachanon orpeton…Эрос, легким дыханьем своим еще раз овей мои губы, возбуди меня, горько-сладкий шаловливый мальчик.

 

ЭЛИНОР: Шаловливый?

 

ДЖИЛЛИАН: - украдкой проникший...

 

ЭЛИНОР: Но почему не «сладко-горький»?

 

ДЖИЛЛИАН (настойчиво) Интересующее нас слово у Сапфо звучит glukuprikon, горько-сладкий.

 

ЭЛИНОР: В самом деле, Джиллиан? Красиво сказано, но интересующим нас, ключевым словом является amachanon. Шаловливый здесь и близко не лежало. Где здесь корень?

 

ДЖИЛЛИАН: Я не... machan?

 

ЭЛИНОР: Совершенно верно.  Мachan. В смысле: машина.

 

ДЖИЛЛИАН (конфузясь): В смысле: машина?

 

ЭЛИНОР: ... механизм, инструмент, если угодно, технология. Следовательно, a-machanon – не-машина. Эрос лишен машинности, его дух противопоставлен машинерии,  Сапфо здесь настаивает на отличии. Он не шаловливый. Он – какой? Неконтролируемый, неуправляемый. Необузданный.

 

ДЖИЛЛИАН (вспыхнув): Но зато, как мне кажется, я нашла прецедент к glukuprikoп.

 

ЭЛИНОР (после паузы): В самом деле? Докажите.

 

ДЖИЛЛИАН (собираясь с духом): Выражение Сапфо glukuprikon не имеет известных нам прецедентов. Так ли это? Лакуна в начале pikros, фрагмент 88а, строчка 19, заставляет задуматься...

 

ЭЛИНОР: Вы потрудились лично взглянуть?

 

ДЖИЛЛИАН: Взглянуть?

 

ЭЛИНОР: На папирус. Он хранится в Оксфорде, в Эшмолианской коллекции.

 

ДЖИЛЛИАН: Нет.

 

ЭЛИНОР: А я не поленилась. И если это лакуна, то я – тетушка орангутанга.

 

Джиллиан сломлена. Она поднимается, забирает свои книжки и покидает сад тем же путем, каким пришла... Появляется ЭСМЕ.

 

ЭСМЕ:  (приближаясь к ЭЛИНОР) : Мамсик!

 

ЭЛИНОР (отстраняя ее): Оставь, не время!...

 

Затемнение. Звучит “I’s All Over Now” в исполнении «Роллинг Стоунз» - которая вскоре сменяется сегментом  этой же песни, записанной на английском «Пластмассовыми Людьми Вселенной» из альбома «Muz bez usi» - «Мужчина без усов».

 

Высвечивается новое место действия.

 

ПРАГА. Интерьер офиса. Стол, два стула, кофейные чашки, тарелка с печеньем. Лицом к лицу сидят ЯН и ДОЗНАВАТЕЛЬ, моложавая конторская крыса. Перед ДОЗНАВАТЕЛЕМ лежат бумаги, в которые тот время от времени заглядывает.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Итак, доктор... Да вы кушайте печенье, не стесняйтесь. Так вот, поступил сигнал, что ваш багаж состоял исключительно – подчеркиваю, исключительно – из социально негативной музыки.

 

ЯН: Совершенно верно. Я собираюсь писать статью о социально негативной музыке.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ (невозмутимо): Вот как? Когда наши союзники по Варшавскому договору откликнулись на наш призыв о братской помощи спасти социализм в нашей стране, тысячи чехов и словаков, которым случилось оказаться на Западе в эти дни, стали невозвращенцами.  Вы же, напротив, собирались еще долго находиться в Кембридже у профессора Морроу в летней... что летней?

 

ЯН: Летней школе по знаковым системам.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вот именно, системам. Вы же поспешили вернуться в Прагу. С какой целью вы вернулись?

 

ЯН: Спасать социализм.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Боюсь, вы слишком несерьезны. Вы закончили одну докторантуру в Карловом университете и только что – другую докторантуру в Кембридже – так что, вы думаете, что два доктора должны быть умнее одного офицера Министерства общественной безопасности?  Полагаю, вы еврей.

 

ЯН: Нет, с чего вы взяли?

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ (заглянув в бумаги): Вы покинули Чехословакию как раз накануне оккупации.

 

ЯН: Нет, в апреле, еще до летней жары.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Я сказал: оккупация. Нацистская. Гитлеровская.

 

ЯН: Ах, да, конечно. Оккупация. Извините.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Потому что вы были евреем.

 

ЯН: Получается, что так.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так вы покинули страну или нет?

 

ЯН: Да.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Хорошо. Я не спрашиваю вас, почему вы это сделали. Вы были младенцем, вы бежали вместе с родителями и войну провели в Англии.

 

ЯН: Да.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: И вы вернулись... вместе с матерью в январе 1948-го.

 

ЯН: Да. Мой отец погиб на войне. Моя мать жива, она проживает в Готтвальдове.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Странно, что вы вернулись. Маленький английский школьник.

 

ЯН: Живя в Англии, дома мы всегда говорили по-чешски. И ели шпанельские птачки, кнедлики, бухты...

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но вы не взяли печенье! Берите, не стесняйтесь.

 

ЯН: Благодарю вас. Откровенно говоря, мне не хочется.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Не хотите печенья?

 

ЯН: В самом деле не хочу, спасибо.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Да вы берите, не смущайтесь, у нас его хватает.

 

ЯН: Ну если вы настаиваете...

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Берите, берите...

 

ЯН берет печенье.

 

Дознаватель следит за тем, как Ян ест печенье, поощрительно улыбаясь.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вкусно?

 

ЯН: Восхитительно.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Восхитительно? А ведь это всего лишь печенье. Оно слегка зачерствело, вы не находите?

 

ЯН: И в самом деле, черствое.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Восхитительное и черствое, говорите вы?

 

ЯН: Если угодно.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так вот вы какой! Удивляюсь вам . Я мог бы вас заставить говорить и делать все, что захочу, но это слишком примитивно, для меня это стало бы полным провалом.  (Берет со стола и держит на весу тоненькую папку.) Достаточно. Ваша откровенность будет достаточной платой за те привилегии, которые мы предоставили вам.

 

ЯН: Я понимаю, вы будете разочарованы, но, знаете ли, Кембридж... Кембридж есть Кембридж, ничего там не происходит.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как вы можете говорить это?

 

Помахивает тоненькой папкой.

 

Посмотрите-ка сюда.

 

ЯН: Вижу. Что это?

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Досье о вашем пребывании в Кембридже.

 

ЯН: Досье на меня?

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ (открывает папку): Ну вот, к примеру,  там был приглашенный лектор, профессор Витак из Братиславы. После лекции небольшая группа проследовала в дом профессора Морроу продолжить дискуссию.

 

ЯН: Я там был.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ну вот. А молчите.

 

ЯН: Это было неинтересно.

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Не вам решать, что для нас интересно. А вот еще один сигнал – на приеме в Кембридском лейбористском клубе чешская  студентка филологии  допустила негативные высказывания в адрес нашей полиции.. (Открывает тоненькую папку.) А что я вижу здесь? «Вечеринка студентов-социалистов в лейбористском клубе. Много тостов за братскую солидарность».

 

ЯН: Хорошо...пусть так... но там была у меня одна проблема нравственного порядка. Ну да, я спал с ней...не устоял... она зазвала меня к себе накануне финала...

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Увы, она следовала нашим инструкциям.

 

ЯН: Ленка? Вы лжете!

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: Кто знает...А вот вы думаете, что два или даже полтора доктора философии способны перебрать все варианты... (Закрывает папку.) Вы не умны, вы простодушны. А если не простодушны, значит все усложняете. Мы обязаны знать, что делают наши люди. Для того и существует министерство общественной безопасности. Так вы простак или усложняете? Берите еще печенье.

 

ЯН: Извините меня, но...

 

Он замолкает, берет печенье, вертит его в руке.

 

Благодарю вас. Извините, но когда мне вернут мои записи?

 

ДОЗНАВАТЕЛЬ: А вот об этом мы поговорим отдельно.

 

Затемнение. Слышится “I’m Waiting for the Man”в исполнении Velvet Underground.  

 

Смена места действия.

 

Апрель 1969. Кабинет Яна. Ян занимается. На столе у него пиво, он просмаривает пластинки. Проигрыватель играет“I’m Waiting for the Man”. Из туалета доносится шум спускаемой воды. Входит Ферндинанд, ровесник Яна.

 

ЯН: Ну как концерт? Они слабали «Знает только Бог»?

 

ФЕРДИНАНД: Они лабали все, что только могли. Что тут у тебя?

 

ЯН: „Velvet Underground“. Я это получил в прошлом году в Кембридже, от одной девушки. Как тебе их музыка?

 

ФЕРДИНАНД: Да я их пластинок в руках не держал.

 

ЯН: Теперь услышишь... Минутку...

 

ЯН снимает с проигрывателя пластинку и осторожно кладет в конверт, на котором нарисован банан. ФЕРДИНАНД рассматривает другой конверт.

 

Этот банан намалевал Энди Уорхол.

 

ФЕРДИНАНД (восхищенно): Сукин ты сын! Тут ведь и «Сержант Пеппер», и «Крем», и «Приколы».

 

ЯН: Можешь как-нибудь прийти и переписать.

 

ФЕРДИНАНД (откупоривая пиво): Спасибо.

 

ЯН: Ну как тебе «Веасh Boys”?

 

ФЕРДИНАНД: Я бы сказал – потрясно! Прикинуты как сынки аппаратчиков, но играют так, что не придерешься. А свой хит “Вreak Away” они посвятили Дубчеку. Он был среди публики.

 

ЯН: Дубчек был среди публики?

 

ФЕРДИНАНД: Так ведь с тех пор, как Гусак вытащил из-под него кресло, Дубчеку нечем заняться. “Веасh Boys” живьем в «Люцерне»! Это исторический момент.

 

ЯН: Это точно. (Поднимает кружку с пивом) Будем!

 

ФЕРДИНАНД: Будем. «Веасh Boys»!

 

ЯН: “The Mothers of Invention” . Будем!

 

ФЕРДИНАНД: “Stones”.

 

ЯН:  За то, чтобы  “The Rolling Stones” живьем выступили в «Люцерне».

 

ФЕРДИНАНД: На Страговском стадионе!

 

ЯН (возбужденно): Стоп, стоп. Я поставлю запись?

 

ФЕРДИНАНД: Почему бы и нет?

 

ЯН: Так... где же она... что это у тебя, Фердинанд?

 

ФЕРДИНАНД: Здесь? Знаешь, я собираю автографы.

 

ФЕРДИНАНД показывает лист. ЯН читает его. Это инструкция.

 

ЯН: Понятно.

 

Возвращает листок и начинает выбирать записи.

 

“Fugs»  или “Doors”?

 

ФЕРДИНАНД: Что?

 

ЯН: Тебе “Fugs»  или “Doors”?

 

ФЕРДИНАНД: Все равно.

 

ЯН: Ладно.

 

ФЕРДИНАНД: Дубчек старался избегать разговоров. Нам он сообщил, что все реформаторы сейчас под колпаком. Ты слышал об этом?

 

ЯН: Слышал.

 

ФЕРДИНАНД: А теперь они снова вводят цензуру.

 

Музыка заставляет Фердинанда вздрогнуть. Он вскакивает и останавливает проигрыватель.

 

Что ты делаешь?

 

ЯН: Слушаю  “Doors”. А ты что делаешь?

 

ФЕРДИНАНД: Забудь на минуту про “Doors”. То, что я сказал, касается и тебя. Ты журналист.

 

ЯН: Я университетский преподаватель. Просто я между делом пишу статьи.

 

ФЕРДИНАНД: Это значит, что ты журналист.

 

ЯН: Ладно, я журналист, но меня никто  пока что не подвергал цензуре.

 

ФЕРДИНАНД: Пока что не впрямую. Но дойдет очередь и до тебя.

 

ЯН: Послушай, да ты пораженец!

 

ФЕРДИНАНД: Это я – пораженец?

 

ЯН: Ты не можешь жить, не имея гарантии. Ты сам себя заводишь, нагнетая пессимизм.  Посмотри: когда русские вторглись к нам, ты ожидал, что начнутся массовые аресты,  правительство бросят за решетку, всё забанят, реформаторов оставят без работы, вышвырнут из университетов, нас заставят петь советские песни, а если уж играть что-то из репертуаре «битлов», то исключительно на гармошке.  По правде сказать, я думал так же. Я вернулся, чтобы спасти рок-н-ролл, ну и, естественно, мать. Но ничего из этого не произошло. Моя мама в полном порядке, новые рок-группы тащутся от Hendrix  и Jethro Tull, Я недавно был в клубе музыкальных фанатов, на встрече любительских рок-групп. «Пластмассовые люди Вселенной» играли «Венеру в мехах» из репертуара «Velvet Underground»! – и я нахожу, что в целом все идет нормально.

 

ФЕРДИНАНД: Какого хрена ты гонишь мне эту пургу?

 

ЯН: Я пытаюсь тебе втолковать, что эта страна нашла в себе, наконец, самое лучшее. Веками мы были под гнетом могучих наций, но на этот раз мы изменили свою судьбу.

 

ФЕРДИНАНД: Это не судьба, пойми, кретин, это соседская забота о том, чтобы их рабы не ушли от них.

 

ЯН: Да, мы подбирали за ними их дерьмо – потому что они думали, что начнется третья мировая война. Потому что некоторые сволочи из чехов готовы были повторить Венгрию 56-го года, а кучка сталинистов мечтала повернуть реформы вспять Но теперь они знают: их время вышло, а мы твердо стоим на пути построения социализма с человеческим лицом.

 

ФЕРДИНАНД: А что сделали с Дубчеком?

 

ЯН: Дубчек - хороший парень, но в принципе он этакий Клифф Ричард. Ему тут было не место. Гусак придержит твердолобых на оборотной стороне пластинки.

 

ФЕРДИНАНД:  Нет, я от тебя просто балдею. Позволь мне объяснить тебе, что такое пораженчество. Пораженчество превращает свой разгром в моральную победу.

 

ЯН (начиная злиться) Ты способен прекратить нытье? Чехословакия теперь указывает путь – к коммунистическому обществу с независимыми и сильными профсоюзами, с легальной системой, без цензуры, с прогрессивным роком...

 

ФЕРДИНАНД: Они  же закрыли твой листок!

 

ЯН: Но мы протестовали. И вот мы снова выходим.

 

ФЕРДИНАНД: Они поставили вам условия.

 

ЯН (примирительно): Только одно – никаких нападок на русских. Гусак реалист, он понимает: нельзя дразнить гусей.

 

ФЕРДИНАНД: Так ты не видишь, что происходит?

 

ЯН: Нет.

 

Ян снова включает музыку, “Break On Thought”группы “Doors”. Фердинанд молча уходит.

 

ЯН (вслед): Если тебе что-то понадобится, Фердинанд, я всегда к твоим услугам.

 

Световая вырубка. После паузы продолжается музыка “Break On Thought».

 

На экран в глубине сцены проецируются работы Энди Уорхола, созданные до 1971 года, включая банан для конверта к альбому “Velvet Underground and Nico”, и черно-белое изображение «Пластмасс,новых людей», утомленно стоящих на сцене в своих костюмах  и ярком гриме. Проекция идет быстро, изображения буквально мелькают.

 

Вспышка высвечивает сцену

 

 Февраль 1971 года. Улица. Вечер.

 

Человек, одетый по-зимнему, в меховой шапке и закутанный так, что не видно лица, с полиэтиленовым пакетом в руке, ждет, когда его впустят в дом.

 

Поспешно входит ЯН.

 

ЯН: Простите меня, ради Бога! Они начали с опозданием, и я задержался. Как вы себя чувствуете? Вы ведь ждали на улице! Входите, входите...осторожно, здесь ступеньки.

 

Он вводит гостя в свою квартиру. В прихожей они снимают  верхнюю одежду, шапки, шарфы, перчатки. ЯН помогает гостю, которым оказывается МАКС.

 

Вы согрелись? Я был на лекции. Об Энди Уорхоле. Откровенно говоря, лекция иллюстрировалась – вам я могу сказать – рок-н-роллом. Как прошла... Годовщина, кажется?

 

МАКС: Кто-то произнес речь о том, сколько лет...

 

ЯН: Сколько лет – чему?

 

МАКС: Я не помню. Не запоминал. Все эти подробности у меня смешались. Если вас интересует счет, загляните в официальную программу.

 

ЯН: Но теперь-то вы знаете счет?

 

МАКС: Да.

 

Он внимательно разглядывает ЯНА.

 

Вы прекрасно выглядите. Но вы забросили свои занятия.

 

ЯН: Нет.

 

МАКС: Считаю, что вы правы.

 

Ян ухмыляется.

 

Как вы иллюстрировали лекцию об Энди Уорхоле рок-н-роллом?

 

ЯН: Возникли некоторые осложнения. Группа, которая мне нравится, в прошлом году лишилась лицензии – как нежелательные элементы, видите ли...

 

МАКС: Нежелательные? Каким образом?

 

ЯН: Их песни проникнуты пессимизмом, их костюмы вызывающи, они выглядят обкуренными, и однажды они прямо на сцене зарезали цыпленка, принеся его в жертву, но все это секрет. Теперь им не разрешается продавать билеты на свои концерты. Но их продюсер Йироус, который официально считается историком искусств, снял Ф-клуб якобы для лекции об Энди Уорхоле, но иллюстрированной.

 

Макс смеется.

 

Спасибо. Вы-то, я знаю, меня не выдадите.

 

МАКС (доставая пакет): Я обещал Эсме.

 

Макс протягивает покет Яну, затем идет к своим вещам и достает из кармана пальто бутылку.

 

ЯН (разглядывая пакет): Ох... спасибо вам!

 

Ян рассматривает альбом – “The Madcap Laughs” Cида Баррета.

А Элинор... Как она?..

МАКС: Она?... Она в порядке. Тащите стаканы.

ЯН: С удовольствием.

Достает два бокала.

Передайте от меня самые сердечные приветы... Ей... И Эсме тоже. Как она?

МАКС: Ей 19, она ждет ребенка и живет в коммуне.

ЯН: О! И она стала коммунисткой!

МАКС: Да, как и все мы. Пытается убедить Элинор питаться диким чесноком. Скоол!

 

ЯН: Скоол! Зачем?

 

МАКС: У Элинор снова обнаружили рак.

 

ЯН: Хреново. Я тебе искренне...

 

МАКС: А ты как? Все еще вкалываешь в своей газете?

 

ЯН: В принципе – да. Только теперь меня перебросили на кухню.

 

Макс смеется.

 

МАКС: Гусак, вижу, оставил вас всех в дураках.

 

ЯН (пожав плечами): Я был оптимист... в течение девяти месяцев. Все было тип-топ. У меня была собственная колонка.

 

МАКС: О чем ты писал?

 

ЯН: Обо всем, что мне заблагорассудится.

 

Макс посмеивается с чувством превосходства над наивным другом.

 

Я задавал себе вопрос: каким образом я могу быть полезен? От критики прошлого и настоящего пользы – с гулькин нос. Я был критиком будущего. Считал: таково мое право как социалиста. Но как только все эти подонки бросились наперебой доказывать свою лояльность, меня выкинули на кухню. Теперь я прислуга за все: подай-принеси. И не я один такой. Тыща двести научных работников.. Восемьсот университетских профессоров.

 

МАКС: Девятьсот.

 

ЯН: Тем более. И половина моих коллег-журналистов. Другая половина вовсю лижет задницы новым хозяевам.

 

МАКС: Искупает грехи. И правильно делает.

 

ЯН: Я бы попытался эмигрировать, но...

 

(Ян просматривает альбом)

 

Ого!

 

МАКС: Что с тобой?

 

ЯН: Ты позволишь?

 

Макс буквально кипит от возмущения. Но Ян не замечает этого. Достает диск из конверта. Оттуда выпадает запечатанное письмо. Ян подбирает его.

 

МАКС: Ты о чем?

 

ЯН (не понимая его): Одна из моих любимых групп! Теперь они выпустили соло-альбом...

 

Ставит пластинку на проигрыватель и погружается в чтение письма.

 

Сид Баррет поет:

 

Я люблю тебя крепко, и всегда ты со мной и во мне,

Над тобою звезда сияет в небес голубом хрустале...

 

МАКС (возмущенно): Меня тошнит от твоей патетики! Тебе одного надо: делать то, что тебе нравится, ездить куда захочешь и жить на Западе: мол, только там тебе и место! Ты сопляк! Если бы 11 миллионов советских воинов не отдали бы свои жизни в этой войне, твоя маленькая страна была бы сейчас германской провинцией. А у тебя брюхо подводит от того, что тебя лишили твоего социалистического права ссать мимо писсуара и наводить тень на плетень.

 

Ян в шоке. Он останавливает проигрыватель. Макс берет его недопитый бокал и опорожняет его. Говорит, постепенно приходя в раж.

 

Я, между прочим, ровесник Октябрьской Революции. Я позврослел в борьбе против фашизма. В трущобах, в Испании, в арктических конвоях... А теперь я вижу, как на стене сортира кто-то нацарапал серп и молот и свастику – и соединил их знаком равенства. Поймай я того хмыря, я бы душу из него вытряс. (Пьет.) А Эсме думает, что фашист – это конный полисмен перед толпой на Гросвенор-Сквер.

 

ЯН: Понятно.

 

МАКС (повернувшись к нему): Так вот что я тебе скажу. Я все больше сталкиваюсь с тем, что мой отказ выйти из компартии приносит мне дурную славу. С кем бы я ни встречался, будь то пришедший с визитом профессор, или сосед, заглядевшийся на моего кота, или кто угодно... Все они хотят спросить меня, вот только не решаются, потому что они люди тактичные и боятся причинить мне боль... Но я чувствую в их взглядах, в их недомолвках один вопрос: как я мог не порвать с партией? И здесь то же самое. Я встречался с вашими аппаратчиками, работающими на систему – и они как зачарованные пялились на меня. Словно прежде они живого коммуниста в глаза не видели. Я для них – словно последний белый носорог. Почему я не сделал этого?

 

ЯН: А все-таки почему ты не сделал этого?

 

МАКС: Не береди душу. Причина – государство трудящихся. Что как не труд подняло нас из дерьма? Труд – он и есть труд. Какого дьявола тебе еще надо?

 

ЯН: А как насчет... балета?

 

Макс буквально позеленел и теперь отвечает ему с холодной уверенностью в своей правоте.

 

МАКС: От каждого по способностям – каждому по потребностям. Что может быть проще, рациональнее, прекраснее?  Идея была правильная, но пятьдесят лет она существовала в неподходящих условиях. Заметь, Христу дольше приходилось ждать, прежде чем его идеи стали понятны людям.

 

ЯН: Заметь. Сталин убил больше русских, чем Гитлер.Может быть мы недостаточно хороши для этой прекрасной идеи? Лучше всего обращаться с ней крайне осторожно. Маркс знал, что нам нельзя доверять. Для начала – диктатура, пока мы не научимся быть хорошими. Потом утопия, при которой ты можешь утром быть пекарем, днем – юристом, а вечерами -  поэтом. Но мы никогда не научимся быть хорошими, такими уж мы созданы. Послушай, однажды в нашу школу пришел одноногий  мужчина. Пока шел урок, он ожидал за дверями классной комнаты. Потом оказалось, что он пришел попрощаться с нашим учителем. Когда он ушел, учитель объяснил нам, что его друг потерял ногу на войне, и теперь, в знак особой благодарности, власти дали ему разрешение поселиться там, где жила его сестра, где-то в северной Богемии. «Вот видите, - сказал учитель, - как коммунистический строй заботится о героях войны». И тут я поднял руку. Господи, я был таким глупым, но я в самом деле думал, что им это будет интересно. И я сказал, что в Англии каждый может жить, где ему хочется, даже если у него две ноги. После этого мою мать таскали на допросы и в конце концов уволили с обувной фабрики, но дело даже не в этом. Дело в моих одноклассниках. Они думали, что я им сказки про тридевятое царство рассказываю. Им и в голову не могло прийти, что в какой-то стране человек волен переселиться в другой город – и никто ему не запретит. Ведь тогда любой захочет жить в Богемии, в то время когда он должен работать в Моравии. Как такое общество сможет функционировать?

 

МАКС: А ты не догадался?

 

ЯН: Догадался – о чем?

 

МАКС: Как оно функционирует?

 

Ян смеется.

 

ЯН: О, гораздо лучше нашего. Каждый вправе пообедать в «Ритце» - и каждый на вполне законных основаниях может быть безработным. Ваши проблемы – это ваши проблемы, вам их и решать, так? Я люблю Англию. Мне бы всегда хотелось жить так, как в мое последнее школьное лето в Англии. Это было классно, знаешь ли... 1947 год, нескончаемый летний день... Я лазал по птичьим гнездам, я тогда коллекционировал яйца... а вечером  при свете долго не засыпал, слушая, как фермерский парнишка загоняет в хлев стадо.  А зима в тот год выдалась поразительная – словно с Рождественской открыткию Моя мать знала все песни. Она пекла швестковы бухты для моих друзей и пела «Мы снова встретились» с чудовищным акцентом, и отбивала мелодию, колотя в медный таз. Я был счастлив.

 

МАКС: Да ты у нас Христосик!

 

ЯН: Будь я англичанином, потуги чехословаков реформировать комунизм заботили бы меня не больше, чем куча поросячьего дерьма. Для меня быть англичанином – счастье. Я был бы слегка энтузиастом и слегка обывателем и заядлым спортсменом. К иностранцам относился бы доброжелательно и чуточку свысока, точно так же, как к животным... не считая тех, на кого охотился бы... Я вел бы достойную жизнь, как большинство англичан, и достойно следовал бы милым и чудаковатым английским обычаям...

 

МАКС: Ты думаешь: Кембридж и твои детские воспоминания – это вся Англия?

 

ЯН: А ты думаешь – нет? Ну-ка, напомни, сколько голосов получила твоя партия на последних выборах?

 

МАКС: Примерно один и две десятых процента. Это называется – парламентский путь к власти.

 

ЯН: Вам кажется странным выбор между этими понятиями: марксизм, фашизм, анархизм. Эксцессы иностранного происхождения остаются у вас на краю тарелки, как крупицы соли, они только оттеняют вкус британской умеренности. Тысячелетнее знание того, кем вы являетесь, придает народу уверенность в его здравомыслии. Ваше правосудие выглядит именно как правосудие, а не как что-то иное. Слова обозначают то, что им положено обозначать. Общественное мнение не похоже на массовое умопомешательство, оно остается нормальным общественным мнением. Зачем вам усваивать то, чего не переваривают ваши британские желудки? В своей счастливой невинности вы никогда не станете внедрять в практику заморские теории. А мы... мы вот уже тысячу лет мы не знаем, чья очередь наступит. Эксцессы захватывают самую сердцевину, мы едим соль пригоршнями. Правосудие наше выглядит произволом. Слова меняют свое значение, и теория становится практикой. Давай махнем не глядя, Макс! Уступи мне свое место. Потому что я мечтаю о том, что ты отвергаешь – о суде присяжных, независимых судьях – ты можешь называть своих министров кретинами и преступниками, но закон гарантирует свободу слова одинаково для высших и низших слоев общества, закон превращает свободу в норму, ты можешь протестовать, это твое право, и даже если правительству это не по нраву, ни хрена оно тебе не сделает. И наконец, Макс, признайся чистосердечно, единственное, что может осчастливить тебя, это принадлежность рабочему классу средств производства. Так я тебе радостно уступлю это, в обмен на все остальное.

 

Макс угрюмо уставился на него.

 

МАКС: Чего же ты хочешь?

 

ЯН: Жить на свободе.

 

МАКС: Несмышленыш, ты все еще сосешь титьку философии. Для тебя свобода означает: «Оставьте меня в покое». А для масс она значит: «Дайте нам шанс!»

 

Макс надевает пальто.

 

Социальные отношения имеют в основе своей экономику, мы, если помнишь, проходили это в Кембридже. Ты, мы и Маркс...

 

ЯН: Помню. Денек был солнечный...

 

МАКС: Если тебе так уж хочется в Кембридж, отчего ты не там?

 

Макс уходит.

 

Ян внимательно читает письмо Эсме. Затем изучает конверт альбома. Вынимает пластинку, переворачивает ее и ставит на проигрыватель. Снова слышится «Златовласка» в исполнении Сида Баррета.

 

Звук пропадает. Ян продолжает чтение.

 

Снова мы находимся на улице. На скамейке сидит Милан. (Он может находиться здесь в течение предыдущей сцены – мы видим его, но он не вмешивается в действие. Теперь он встает, увидев Макса.)

 

МИЛАН: Макс! Привет! (Приблизившись.) Я оставил тебе записку в отеле.

 

МАКС: Милан... та история в 68-м, в Кембридже... это было что-то особенное, искушение, наваждение, если хочешь... жест доброй воли. Не более, чем случайность. Я не придал этому значения...

 

МИЛАН (весело): Ты слишком скромен. Как поживает твой бывший ученик?

 

Милан достает тонкую пачку пастилок, одну деликатно кладет в рот, предлагает Максву, тот отказывается.

 

МАКС: Ян? Он ничему не научился.

 

Макс и Милан уходя. Ян продолжает слушать пластинку. Баррет поет «Златовласку».

 

Световая вырубка. В течение примерно 30 секунд звучит “Astronomy Domine”  в исполении „Pink Floyd“.

 

Сцена озаряется утренним светом Тишина. Лето 1972 года. Ян разглядывает клочок бумаги. Из туалета через открытую дверь слышится звук спускаемой воды.

 

ЯН (повысив голос): Я что, должен слушать это?

 

В его спальню входит молодая женщина, Магда.

 

Когда Фердинанд появлялся здесь?

 

МАГДА: Он был в Кламовке. Мы ждали тебя.

 

Она внимательно следит за Яном, словно сторожевой пес.

 

Где ты пропадал?

 

ЯН: В ментовке. Как свидетель. Йироус сцепился с каким-то алкашом, и тут же двое мусоров прыснули ему в глаза газом и схватили. Продержали в холодной до утра.

 

МАГДА: Великолепно, теперь ты засветился как свидетель по делу диссидента.

 

ЯН Он не диссидент, он хулиган. А группа у него классная... столько нового материала.

 

МАГДА: Ты бы навострился лабать кое-как, мы бы с тобой выступали как Линда и Пол.

 

ЯН:  Мне западло быть дилетантом. У тебя сегодня нет лекций?

 

Ян снова смотрит на листок бумаги.

 

МАГДА: Ты бы поспал немного, Ян.

 

ЯН: Они сбили меня  с толку. Фердинанд просил тебя подписать письмо?

 

МАГДА: Разумеется нет. Кое-кому из нас нет смысла рисковать карьерой.

 

Магда уходит переодеться.

 

ЯН (снова смотрит на лист): Все так нежно, так сдержанно. «Дорогой многоуважаемый д-р Гусак, просим вас  проявить сострадание и включить в список амнистируемых к Рождеству этих троих интеллектуалов; от вашего милосердия зависит, смогут ли они вернуться к своим семьям...»

 

Магда входит в юбке, застегивая на ходу блузку.

 

МАГДА: Ты собираешься подписать это?

 

ЯН: Нет. Я не стану подписывать. Во-первых, потому что это бесполезно. Во-вторых – и это главное – потому что настоящая цель письма заключается отнюдь не в помощи этим несчастным. Настоящая цель письма в том, чтобы Фердинанд и его друзья не утратили окончательно смысл своего существования. Это вроде морального эксгибиционизма. Ребята  пользуются страданиями заключенных, чтобы привлечь внимание к себе самим. Если бы они в самом деле сочувствовали семьям арестованных, они бы сделали что-то полезное для этих семей.

 

МАГДА:  Вот так и скажи им.

 

Она ищет туфли. Ян делает какие-то записи.

 

ЯН: Эй, Магда, куда делись мои пластинки?

 

МАГДА: Одну взял Ферда.

 

ЯН: Когда?

 

МАГДА: Может, две. Я видела одну, с коровой.

 

ЯН: «Мать с атомным сердцем»?

 

МАГДА: Он хотел переписать.

 

ЯН (смотрит на пластинку): Он унес моего Сида Баррета!

 

МАГДА: Он обещал вернуть прежде, чем ты заметишь пропажу.

 

ЯН: Где его черти носят?

 

Кто-то скребется в дверь. Ян вскакивает и отворяет. Появляется Фердинанд с пластинкой в руке.

 

Звонок вон тут, ты, ублюдок.

 

ФЕРДИНАНД: Привет.

 

МАГДА: Они сбили его с толку.

 

Она целует Яна и уходит. Ян вынимает пластинку из конверта, осматривает ее, снова кладет в конверт. Слегка успокаивается.

 

ФЕРДИНАНД (как бы между прочим) Ян, Ян... Послушай, как тебе это нравится: «Пинк Флойд» без Сида Барретта и Сид Барретт без «Пинк Флойд»? Как долго они продержатся, скажи?

 

ЯН: Понятия не имею.

 

ФЕРДИНАНД: Что произошло?

 

ЯН: «Флойд» вышвырнули Барретта.

 

ФЕРДИНАНД: Вроде бы так.

 

ЯН: Он подсел на наркотики.

 

ФЕРДИНАНД: Его музыка рождается из наркотиков. Но я все равно люблю его.

 

Фердинанд находит свое письмо.

 

Ян разглядывает конверт The Madcap Laughs.

 

ЯН: Он вернулся в Кембридж, к своей маме. Он ведь родом из Кембриджа. Однажды я видел его совсем близко. Или не так... Моя знакомая девушка думает, что видела его и что он пел для нее... для нее одной.Тогда она не узнала его... Она приняла его за языческого бога, великого Пана.

 

Ян ставит пластинку на проигрыватель.

 

ФЕРДИНАНД: Так ты подпишешь?

 

ЯН: Нет.

 

Барретт поет. Затем – световая вырубка и “Jugband Blues” в исполнении «Пинк Флойд».

 

Вспышка света разрывает мрак и тишину.

 

Весна 1974. Фердинанд держит в рукае лист бумаги и читает. Ян нервно наблюдает за ним.

 

ЯН: Подпольные концерты стали совсем редкими. Парни со всей страны сообщают друг другу, как найти путь к засекреченным местам их проведения. Тут же откуда ни возьмись наезжают автобусы, полные полицейских с собаками. Мусора прерывают концерт, гонят публику, как стадо, к вокзалу, через туннель, и каждый в этом туннеле проходит сквозь строй мусоров, которые колотят тебя дубинками по почкам. Такой вот рок-н-ролл!

 

ФЕРДИНАНД: Ну и что ты от меня хочешь?

 

ЯН: Скажи своим друзьям, чтобы они как-то отметили это.

 

ФЕРДИНАНД: Каким друзьям?

 

ЯН: Сам знаешь – тем самым запрещенным писателям и интеллектуалам, ты же водишься с ними.

 

ФЕРДИНАНД: А как ты думаешь, это не превратится в очередной моральный эксгибиционизм?

 

ЯН: Конечно нет! Это будет искренняя моральная акция.

 

ФЕРДИНАНД: Бог с тобой! Почему ты так считаешь?

 

ЯН: Хотя бы потому, что до сих пор вы не проявляли никакого интереса к этим парням, а им не было дела до вас.

 

ФЕРДИНАНД: Так в чем тут различие?

ЯН: Ну да, они стояли вне политики... Если люди хотят бодаться с правительством, это их дело.

 

ФЕРДИНАНД: За что боролись – на то и напоролись. Если ты не хочешь заниматься политикой, она займется тобой, понимаешь?

 

ЯН: Ну...ладно... Может быть, вы перемените свое отношение к нам?

 

ФЕРДИНАНД: Может быть вас в самом деле отхлестали по щекам, но от этого различия между нами не исчезли.

 

ЯН (вскочив с места): Это молодняк, парнишки, которых выгнали из школ с волчьим билетом. Им приходится пробавляться самой грязной и низкооплачиваемой работой в нашем раю всеобщей занятости, и что бы я ни говорил им, в политику они не кинутся. Они не требуют ничего особенного – только позвольте им дышать. Для них это не музыка. Для них это кислород. Понимаешь?

 

ФЕРДИНАНД: Почему ты не просишь подписать своего друга Йироуса?

 

ЯН: Он в тюряге.

 

ФЕРДИНАНД: За что?

 

ЯН: За свободу самовыражения. Какой-то тип в пивной обозвал его пидором, а Йироус в ответ назвал его дубинноголовым большевиком. Оказалось, что тот тип был из общественной безопасности.

 

ФЕРДИНАНД: Ладно, о Йироусе тебе ничего не известно. Надеюсь, посетители пивной прониклись его творческими идеями.

 

ЯН: Он считает вас кучкой неудачников, которых сбросила лошадь.

 

ФЕРДИНАНД: В самом деле?

 

ЯН: «Официальная оппозиция». Фанатики должны тайно обстряпывать свои дела в одиночестве.

 

ФЕРДИНАНД: Это не о фанатиках, а о бандитах.

 

ЯН: Какая разница?

 

ФЕРДИНАНД (понемногу начиная злиться): Ты хочешь, чтобы я подыскал серьезного мужика...

 

ЯН: Или бабу. Баба тоже сгодится.

 

ФЕРДИНАНД: ...который работал бы истопником или лесником...

 

ЯН: ...или пивоваром. Одним словом, почтенный старый рабочий.

 

ФЕРДИНАНД: ... и чтобы полиция арестовала его...

 

ЯН: Арестовала? За что?

 

ФЕРДИНАНД: Для того, чтобы твои обкуренные патлатые дружки могли продолжать дышать своим «кислородом»? Сукин ты сын.

 

ЯН: Ты меня не так понял. (Забирает петицию.)

 

ФЕРДИНАНД: Ты – политический имбецил. Никто и пальцем не пошевельнет ради такого дерьма.

 

ЯН: Расслабься, Фердинанд.

 

ФЕРДИНАНД: Или я не прав?

 

ЯН: Забудь. Как поживает Магда?

 

ФЕРДИНАНД: Что?

 

ЯН: Я спросил: как...

 

ФЕРДИНАНД: У нее все в порядке, право слово. Да, совсем забыл. Она шлет тебе свою любовь.

 

ЯН: Свою любовь?

 

ФЕРДИНАНД: Позволь, я тебе объясню...

 

ЯН: Не трудись. Я получил ее любовь – и все.

 

ФЕРДИНАНД: Нет, не получил...

 

ЯН: Передай ей в ответ мою.

 

ФЕРДИНАНД: Что?

 

ЯН: Я поставлю пластинку?

 

ФЕРДИНАНД: Нет, давай выясним отношения. Я не принадлежу к культурной иерархии. Дворжак делал свое дело, твои «Пластмассовые люди» делают свое. Я делаю свое дело – прекрасно, многим от этого веселее жить, и каждый приветствует такое положение дел. За исключением тех, кого нынешнее положение дел не устраивает. За исключением Дворжака. Но... я полагаю...

 

ЯН: Поверь, мне вовсе не хочется...

 

ФЕРДИНАНД: Кто, в конце концов, хочет изменить положение? Не те, которым хочется тосковать в одиночестве. Твои «Пластмассовые» не хотят повернуть ситуацию так, чтобы Вацулик и Груша могли публиковать свои книги. Но мы должны бросаться на амбразуры ради того, чтобы «Пластмассовые люди» могли лабать свой рок.

 

ЯН: Да ты у нас демагог.

 

ФЕРДИНАНД:  Ты, раздолбай, ответь-ка на один вопрос. Ты читал письмо Вацлава Гавела к Гусаку?

 

ЯН: Нет.

 

ФЕРДИНАНД: Вопрос снимается. Но Гавел написал открытое письмо о том, что дела у нас в Чехословакии идут хреново, общество погружено в апатию, налицо паралич духа и тенденция к самоуничтожению, то есть то, что мы зовем посттоталитаризмом.

 

ЯН: Бог с тобой, Фердинанд! В чем вопрос?

 

ФЕРДИНАНД: У кого больше шансов привлечь внимание Гусака – у Гавела или у «Пластмассовых людей Вселенной»?

 

ЯН: У «Пластмассовых».

 

ФЕРДИНАНД: Ладно, ставлю вопрос иначе. Кто ведет идеологическую битву с бюрократической диктатурой? Мы, интеллектуалы, или...?

 

ЯН: Или! Иначе почему ты разгуливаешь на свободе, а Йироус сидит в тюряге?

 

ФЕРДИНАНД: Потому что он привязался к шпику из тайной полиции.

 

ЯН: Нет, потому что шпик привязался к нему. К его длинным волосам. Йироус не состриг свои волосы. Шпика это взбесило, он приебался к парню и в конце концов отправил того в каталажку. Но что так разозлило шпика? Кому какое дело до чужой шевелюры? Полицейского взбесило то, что он почувствовал страх перед этим длинноволосым. Страх – вот что придало шпику злобу. Его напугало равнодушие. Йироусу все до лампочки. Его даже собственные волосы не интересуют. Диссидента шпик не испугался бы. Гэбуха любит диссидентов так же, как инкивизиция любила еретиков. Еретики только и думают о том, как бы почувствительнее достать защитников веры. Никто так не озабочен собственной репутацией, как еретики. Твой друг Гавел настолько озабочен, что  пишет длинное письмо Гусаку. И ему в принципе неважно что писать: любовное послание или протест. Получаются, что оба они играют на одной половине поля. И Гусак может расслабиться: он диктует правила, это его игра. Население играет иначе,  оно соглашается давать взятки за поступление в университет или за хорошую работу, оно достаточно заботится о себе, любимом, его шевелюры ничего не означают. А «Пластмассовые» на все кладут с прибором. Они неподкупны. Они приходят откуда-то со стороны, оттуда, откуда пришли музы. Они не еретики. Они язычники.

 

Затемнение. Слышится «Это только рок-н-ролл» в исполнении «Роллинг Стоунз».

 

Дневной свет. Тишина.

 

Август 1975-го.

 

Ян и Фердинанд сидят, глядя перед собой, в оцепенении. Фердинанд коротко острижен. Слышен шум спускаемой воды в унитазе. Из ванной, вытирая руки, выходит мужчина. На нем кожаная куртка, какие обычно носили сотрудники тайной полиции.

 

ПОЛИЦЕЙСКИЙ (ухмыляясь): Я отстрелялся. Прошу прощения.

 

2-й полицейский выходит из спальни.

 

Порядок!

 

Оба полицейских уходят. Фердинанд сохраняет невозмутимость. Ян нервничает.

 

ЯН: Господи Боже, спаси и помилуй, за что?

 

Ян идет посмотреть, в каком состоянии санузел, и возвращается с гримасой отвращения.

 

Что они хотели?

 

ФЕРДИНАНД: Ничего они не хотели.

 

ЯН: Тогда зачем они приходили?

 

ФЕРДИНАНД: Не знаю. Может быть, от скуки. Обычно они держатся снаружи.

 

ЯН: Снаружи моего дома?

 

ФЕРДИНАНД: Снаружи – всюду, где бы я ни был.  (Пауза.) Если хочешь, я здесь больше не появлюсь.

 

ЯН: Дело в том, что я не чувствую себя достаточно созревшим для тюрьмы. Это во-первых. Во-вторых, я всерьез боюсь тюрьмы.

 

ФЕРДИНАНД: Этого не надо стыдиться.

 

ЯН: Я и не стыжусь.

 

Он начинает возбуждаться.

 

Это нормально – бояться тюрьмы.  Нормальный человек не совершает поступков, за которые его могут посадить в тюрьму. Я даже не припоминаю, что ты натворил такого или кому пытался помочь. Разумеется, я понимаю, что это выглядело геройством, но детали я забыл. Надо быть абсолютным придурком, чтобы попасть в тюрьму за что-то, о чем я, откровенно говоря, успел забыть еще до того, как тебя выпустили. Героизм – нечестная работа, потому что от него у всего мира крыша сползает набекрень. Нормальным людям он оскорбителен и страшен. Кажется, что он – какой-то приватный аргумент в вашем диалоге с правительством от нашего имени, но мы-то вас об этом не просили! Никогда.

 

ФЕРДИНАНД: Расслабься, приятель.

 

ЯН: Пойми, это оскорбительно. Героические поступки не вытекают из твоего существования – я нахожусь в точно таком же положении, как и ты. Они вытекают из твоего характера. Не по-дружески постоянно тыкать меня носом, напоминая, что ты герой, а я хрен знает что. Ты меня сегодня опять обосрал с головы до ног. Ты невыносим.

 

ФЕРДИНАНД: Ты на эту тему поплакался в жилетку Йироусу?

 

ЯН: Нет. У Йироуса героический характер, и с этим ничего не поделать.  Он – героическое дитя.

 

ФЕРДИНАНД: Я встретил его в тюрьме.

 

ЯН: Правда? Ну и как он там, со своими патлами?

 

ФЕРДИНАНД: Он  уберег свои волосы. Искуситель сказал ему: «Укороти свои волосы хоть немного – и мы позволим тебе играть». Затем искуситель сказал: «Смени название своей группы – и ты сможешь играть».  А под конец: «Выброси и з репертуара одну песню...» Лучше не начинать с обрезания волос, ответил Йироус. Так что ты не можешь ничего привести в доказательство того, что в нашей стране все в порядке. Почему тебя это не тревожит? Я бы подписал твое беспомощное письмо. Есть группы, которые играют лучше «Пластмассовых людей», но только «Пластмассовые» уберегли себя от стремления к известности. Для альтернативной культуры успех – это провал. Посмотрите, что происходит на Западе, сказал Йироус.

 

Ян понемногу успокаивается. Выбирает пластинку.

 

ЯН: Ага... The Grateful Dead «Милосердная смерть»... вот бы кому «Пластмассовые» позавидовали...

 

Ставит на проигрыватель “Chinatown Shuffle” в исполнении группы Grateful Dead.

 

(после паузы) А как там Марта?

 

ФЕРДИНАНД: Что?

 

ЯН: Как она?

 

ФЕРДИНАНД: Не знаю.

 

Ян пожимает плечами. Они молчат, слушая музыку. Затемнение. Grateful Dead продолжают играть.

 

Кембридж, май 1976. Интерьер и сад.  Обеденный стол расчищен для занятий.

 

Ленка, молодая особа 29 лет, ожидает Элинор. Ленку характеризуют периодические взгляды поверх старушечьих очков, просторная блуза и сандалии. Она носит книги в сумке с бахромой. Волосы у нее длинные и сальные. Она говорит с чешским акцентом.

 

Макс сидит в саду с Найджелом, молодым человеком лет 30-ти.

 

 

Элинор входит со стороны столовой, на голове у нее вязаная покрышка для чайника с помпоном на макушке – вместо шляпы.

 

ЭЛИНОР:  А вот и я, извините.

 

Присутствующие бросают свои занятия.

 

НАЙДЖЕЛ: Скажи, Макс, ты все еще остаешься в Компартии?

 

МАКС: Да.

 

НАЙДЖЕЛ: Я нахожу это восхитительным.

 

МАКС: Я знаю. (Пытается прийти ей на помощь.) Нелл! Здесь Найджел!

 

Элинор издает сдавленный звук, дергается и на цыпочках движется к выходу.

 

ЭЛИНОР: Тсс! Элис спит.

 

За дверью слышится детский голосок: «Бабуся!».

 

О Господи!

 

НАЙДЖЕЛ: Могу ли я...?

 

ЭЛИНОР: Нет! Привет, Найджел.

 

Элинор возвращается в обеденную залу.

 

(К Ленке) Извини!

 

Элинор направляется к ребенку, приговаривая ласковые слова.

 

НАЙДЖЕЛ: Что у нее на голове? Уж не покрышка ли для чайника?

 

МАКС: Вот именно.

 

НАЙДЖЕЛ: Могу ли я спросить...?

 

МАКС: Она бы сказала: считайте мой парик париком.

 

НАЙДЖЕЛ: Да я не об этом. Я о комунизме... Понимаешь, моя газета не позволила бы себе критиковать правительство или даже... в общем, ты меня понял. Если ты намерен идти своим путем... «Кембридж Ивнинг Ньюс» - не слишком подходящая для этого газета. Как, впрочем, и другие СМИ. Ну ладно, ты намного умнее меня. Это очевидно. Потому я хочу спросить: я в чем-то неправ?

 

МАКС: Не прав.

 

Макс встает и направляется к Ленке.

 

ЛЕНКА: Привет.

 

МАКС: Привет. Я – Макс.

 

ЛЕНКА: Я вас знаю. Мы как-то встречались у Яна.

 

МАКС: Я друг Яна.

 

ЛЕНКА: Я – Ленка.

 

МАКС: Ленка. Он вернулся домой.

 

ЛЕНКА: Я осталась.

 

МАКС: Я понял. Филология?

 

ЛЕНКА: Классическая.

 

Подходит Найджел.

 

НАЙДЖЕЛ: Пойду поищу ее.

 

Выходит.

 

МАКС: Чем занимаетесь?

 

ЛЕНКА: Семантическими уровнями Сапфо.

 

МАКС: Ну, конечно. Элинор – наш человек в мире Сапфо.

 

ЛЕНКА: А вы – в семантике.

 

Ленка улыбается Максу. Входит Элинор, на этот раз в парике.

 

ЭЛИНОР: Извините. Надеюсь, я вас не напугала? (К Максу.) Ты бы мог предупредить меня. Что ты здесь делаешь?

 

Беглый поцелуй.

 

МАКС: Я соскучился по Эсме.

 

ЭЛИНОР: Итак, Ленка, как вам известно...

 

МАКС: Можно я послушаю?

 

ЭЛИНОР: Что? Нет!

 

МАКС: Я буду тихим, как бабочка на стене.

 

ЭЛИНОР: Ты слишком прилипчив.

 

ЛЕНКА: Мне это не мешает, Элинор.

 

ЭЛИНОР: Зато мне мешает.

 

МАКС: Прости, но семантика – это мой конек.

 

ЭЛИНОР: Скорее – шелудивая кляча.

 

ЛЕНКА: В самом деле, я читала вашу книгу, профессор Морроу.

 

МАКС: «Классы и классовое сознание» или «Массы и материализм»?

 

ЭЛИНОР: Разве там что-то говорится про Сапфо?

 

МАКС: Ха-ха, миссис Сесиль Б.Д. Морроу, про нее там в самом деле ни слова.

 

ЛЕНКА: Ваши книги открыли мне глаза на многое.

 

МАКС: Приятно слышать.

 

ЛЕНКА: Я хочу сказать, мне стало ясно, насколько вы заблуждаетесь.

 

МАКС: Я потрясен.

 

Он садится напротив Элинор, потирая ладони. Ленка сидит по диагонали от Макса.

 

ЭЛИНОР: Макс!

 

МАКС: Эсме явится с минуты на минуты, чтобы подхватить Найджела и малютку. (К Ленке.) Я имею в виду – девочку. Наша Элинор – просто образцовая бабушка, никак не хочет расставаться с внучкой.

 

Элинор смеется, польщенная. Макс потирает руки.

 

(К Ленке) Ну, валяйте!

 

ЭЛИНОР: Ты не знаешь текста.

 

МАКС: Прекрасно. Зови меня просто Макс.

 

ЭЛИНОР: Она никак тебя звать не будет. Тебя здесь нет.

 

МАКС: Прекрасно.

 

Элинор кивает Ленке.

 

ЭЛИНОР: Начинайте.

 

ЛЕНКА (после паузы): Нет, начните вы. Нет, я. Нет, вы... Я теряюсь...

 

МАКС: В таком случае начну я.

 

ЭЛИНОР (резко): Ты понятия не имеешь, о чем...

 

МАКС: Прекрасно.

 

ЭЛИНОР: Начну я. Итак, обстановка...

 

ЛЕНКА: Хорошо. Я это вижу так. Группа друзей сидит вокруг стола. Возможно, они обедают.  Все, кто собрались за столом, связаны с Сапфо узами любви. А сама Сапфо... она сидит напротив мужчины, говорит с ним и улыбается. Ее голос такой сладкий, такой влюбленный...Сафо думает, что мужчина должен быть чем-то вроде бога, богоравным, как говорила она...потому что только бог за ее столом может быть таким замкнутым, сидеть и только слушать... Потому что когда Сапфо так страстно жаждет своего любовника, в ее теле поселяется берсерк. Она описывала, каково это – быть влюбленной. Ее сердце трепещет, как птица. Бьющая крыльями, ее глаза ничего не видят, ее грудь вздымается, в ее ушах слышатся громы, ее кожа становится то горячей, то холодной и влажной, ее тело выходит из-под контроля. И все это происходит словно не с ней, она и чувствует это, и смотрит со стороны. «Когда я смотрю на тебя, хоть в течение мига, - говорит она, - я зеленею, я рождаюсь и умираю». Хорошо, пусть так. Но субъективный опыт объективного мира, когда этот мир включает поэта в себя,  очевидно, парадоксален...

 

ЭЛИНОР: Не произносите при мне это слово. «Очевидно». Его употребляют тогда, когда  на самом деле  ничего не очевидно. Хорошо. Скажем, можете ли вы увязать нечто, лежащее в сознании Сапфо, с чем-то, физически находящимся вне его, в объективном мире. Вроде птицы или пчелы.

 

Макс кивает Ленке: мол, ты можешь сделать это.

 

Сравните внезапную любовь с первого взгляда с  укусом пчелы.

 

Макс делает отрицательный жест.

 

ЛЕНКА: Мне кажется, парадокс заключается в том, что Сапфо описывает собственные ощущения как бы со стороны. Она описывает влюбленность так, как объективно описала бы укус пчелы.

 

ЭЛИНОР: Так что ее описание физиологично.

 

МАКС: Вроде бы так.

 

ЭЛИНОР: Что, очевидно, далеко от истины.

 

При слове «очевидно» Макс вздрагивает.

 

Предположительно это не одно и то же. Если вы говорите: «Я люблю тебя», вы же не хотите сказать: «Радость моя, я чувствую, что меня кто-то укусил!»

 

Макс отчаянно мотает головой.

 

Если, конечно, вы не рехнулись.

 

Макс улыбается ей.

 

ЛЕНКА (вступая в игру): Если, конечно, вы не законченный материалист.  

 

ЭЛИНОР: И заметьте: «история болезни» Сапфо  может быть описанием иных заболеваний. Таких, как ступор, как инфлюенца, если угодно.

 

ЛЕНКА: Но как мы тогда поймем, что это – любовь? Только из объяснений самого поэта! Ментальное отделяется от физического. Сапфо ментально осознает свое чувство как любовь, а не как укус пчелы.

 

Макс гримасничает в недоумении.

 

Если бы ее укусила пчела, она почувствовала бы укус пчелы и поместила бы пчелу в объективном мире. Если она чувствует любовную муку, то она считает, что ее укусила Афродита.

 

Макс в смятении.

 

ЭЛИНОР: Афродита?

 

ЛЕНКА: Афродита для нее – вполне реальна. Как и Эрос. Как все боги. Они активны, они действуют. А Сапфо – объект их действий.

 

МАКС: Держите меня!

 

ЭЛИНОР: А ты не встревай.

 

ЛЕНКА: Она взывает: «Афродита, приди ко мне!» И: «Эрос, коснись меня, как ветер касается листы дубов». «Эрос,   дыханьем своим овей мои губы, о сладко-горький проказник...»

 

Макс роняет голову на стол.

 

ЭЛИНОР: Вот этим-то она отличается от нас, для кого Афродита и Эрос – своего рода метафоры.

 

Ленка поворачивается к Максу.

 

ЛЕНКА: Вот этим эллины отличаются он нас, думающих, будто мы станем умнее, дав чему-то новые имена. Прощай, Эрос, здравствуй, либидо! Прощайте, Музы, привет тебе, вдохновение.

 

МАКС: Этим-то они отличаются от нас, думавших, будто мы высвободили разум из болота древних мифов и прочей чепухи. Вдохновение не существует само по себе, оно зависит от того, много ли нейронов бодрствует в твоей подкорке.

 

ЛЕНКА: Может быть, мы утратили нечто более древнее, чем разум. И более удивительное, чем ваши машины для пинболла, думающие, что они способны любить.

 

МАКС: Машины для пинболла? Недурно сказано! Да, это любовь. Да, это вдохновение. Да, это память. Если ментальное отделено от физического, как могло все это происходить с Сафо, которую бросало то в жар, то в холод, и заставляло слепнуть прямо за обеденным столом?

ЛЕНКА: Не знаю. Сапфо не знала, что упало на пол. Ну и что? Все равно со стола что-то свалилось . Она посмотрела под стол – и влюбилась, отдельно от своего тела.  (Выкладывает свой козырь.) Если это не иллюзия, то кто?

 

МАКС: Не кто, а что. Продукт деятельности ее мозга.

 

ЛЕНКА: Ее рассудок?

 

МАКС: Ее рассудок и есть ее мозг. Мозг – биологическая машина для того, чтобы думать. Если мы не сталкиваемся со сложными техническими проблемами понимания того, как он действует, мы не обращаем на него внимания. И тем не менее он работает. По принципу: «Я мыслю, следовательно я существую!». (К Элинор.) Что молчишь?

 

ЭЛИНОР: Потому что все это я слышала от тебя и раньше.

 

Ленка смеется и вынимает из сумки кисет.

 

ЛЕНКА: Если вам нравятся мозги, Макс, вы считаете, что они постоянно трудятся. Если вам не нравится разум, вы утверждаете, что его как бы и нет. Ваше сознание  постоянно ведет подрывную деятельность. Ваш конек – коллективный  разум. Но с политикой покончено. Вы ищете революцию не в том месте. Сознание индивида – вот что имеет ценность сегодня. Мы снова ищем наши гуманистические мистерии в век технологии. Вы читали «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»?

 

Выкладывает книгу на стол.

 

Могу одолжить.

 

ЭЛИНОР: Это у тебя травка, Ленка?

 

ЛЕНКА: Да. Тебе отсыпать?

 

Слышится детский крик, а затем – шум автомобиля.

 

ЭЛИНОР: Нет, спасибо. Эсме приехала. Извини, но придется прерваться.

 

ЛЕНКА: Ничего, ничего, все в порядке.

 

ЭЛИНОР:  Теперь мы займемся маленькой Элис.

 

МАКС: Но мы не договорили. Последнее слово – за мной.

 

ЛЕНКА (улыбаясь): Всегда готова.

 

ЭЛИНОР: В следующий раз поговорим о маленьких греках.

 

ЭЛИНОР уходит. За сценой слышатся шум и голоса. Элинор говорит с Элис. Ленка собирает вещи.

 

ЛЕНКА: Знаете, это в самом деле было круто.

 

МАКС (отвергая комплимент): Ах, не стоит благодарности.

 

ЛЕНКА: Меня можно найти в Ньюнхэме.

 

МАКС: Возможно, на летние каникулы я увижу Яна. Я приглашен в Прагу на симпозиум по гуманитарным наукам.

 

ЛЕНКА: Он в тюрьме. Разве вы не знали?

 

МАКС: Нет! Нет!

 

ЛЕНКА: Да. Я слышала, что его арестовали вместе с группой диссидентов.

 

МАКС: Каких диссидентов?

 

ЛЕНКА: «Пластмассовых людей Вселенной».

 

МАКС: Что? Представляете себе...а  меня как раз просили подписать письмо с протестом против преследования какой-то  поп-группы. Я понятия не имел, что Ян...

 

ЛЕНКА: Вы подписали?

 

Возвращается ЭЛИНОР.

 

ЭЛИНОР: Вот она – Эсме, по которой ты так соскучился. Даже в дом  заглянуть ей некогда. Решила прошвырнуться по магазинам.

 

МАКС: Яна арестовали.

 

Макс уходит.

 

ЛЕНКА: Да. Это ужасно. (Пауза) Спасибо за все. Увидимся, когда я...

 

ЭЛИНОР (любезно): Хорошо. А ты, Ленка, не пытайся клеить моего супруга до тех пор, пока я не померла. Иначе я засуну искусство ухода за мотоциклом в твою гнилую пизду. Усекла, подруга?

 

Элинор засовывает книгу в Ленкину сумку.Ленка пытается что-то сказать, но умолкает, пожимает плечами и покидает сад.

 

Из дома доносится звук захлопываемой двери.

 

Элинор в изнеможении падает в кресло и не замечает, как возвращается Макс.

 

МАКС: Я успел перехватить Эсме... Сказал ей про Яна, и она...

 

ЭЛИНОР: Гадство!

 

МАКС: Она... она, кажется, расплакалась. Я сделал что-то не то?

 

ЭЛИНОР: Сделал.

 

МАКС: Ты так считаешь? Она просила меня отвести ему записи поп-музыки...

 

ЭЛИНОР: Она просила Яна лишить ее девственности.

 

МАКС: Что? Когда?

 

ЭЛИНОР: Накануне его отъезда из Англии.

 

МАКС: Ох! Хорошо, что я не подписал письмо.

 

ЭЛИНОР: Ян сказал ей: «Оставь эти глупости». И взял одну из ее пластинок. На память.

 

МАКС: А! Как это буржуазно с его стороны. Ну вот. Теперь его бросили за решетку вместе с какой-то поп-группой. Ленка сказала. Меня просили подписать протест. Держите карман шире! Что прикажете  делать с попсой - запереть ее чохом  в психушку или засыпать деньгами и возвести на пьедестал? Один хрен! Послушай, ты будешь смеяться, но Ленка вроде бы положила на меня глаз.

 

ЭЛИНОР: Не глаз, а нечто покрупнее. А она не вызвала у тебя раздвоение сознания, хотя бы на миг?

 

МАКС: Нет. Сознание тут совершенно не при чем. Оно не определяет социальное устройство. Мы пойдем другим путем.

 

ЭЛИНОР: Я не имела в виду социальное устройство.

МАКС: Быть человеком – значит быть частицей общества. Общества! Когда революция была молода и я был молод, все мы были сделаны из одной породы дерева. Борьба за социализм велась через  рабочие организации. Это не было революцией в сознании или революцией в союзе с мелкими группками, у которых свои интересы. И что же осталось от тех славных дней? Троцкисты перегрызлись со всеми за место в голове колонны. Новые Левые заперлись в башне из слоновой кости и пытаются победить капитализм путем строгого научного анализа. А мое место где? Партия утратила веру в собственные убеждения. Если капитализм можно низвергнуть с помощью антирасизма, феминизма, борьбы за права сексуальных меньшинств, экологически чистой экономики и прочих особых интересов, за которые  выступают социал-демократы, то какой смысл оставаться коммунистом? Чтобы тебя постоянно тыкали носом: вспомни, мол, что натворил ваш Сталин! Пойдут ли за нами люди, если они боятся, что мы забыли о преступлениях коммунизма, хотя  бояться надо, что мы забудем о его достижениях. Я остался в партии потому, что она значила для меня слишком много. Но теперь, когда для любого вокруг она не значит ровным счетом ничего, я начинаю задумываться. Нелл, а ты что думаешь? Думаешь ли ты, что я...?

 

ЭЛИНОР (перебивая его): Ни о чем я не думаю. Мне до этого нет дела. Поступай как хочешь. Уходи, оставайся – это не моя проблема, Макс!

 

МАКС: Что с тобой. В чем дело?

 

ЭЛИНОР: В тебе. Мое тело твердит мне, что я ничт о без него, и ты твердишь мне то же самое.

 

МАКС: Нет! Нет!

 

ЭЛИНОР: Да, Макс. Да! Получается, что вы в сговоре – мой рак и ты.

 

МАКС: О Господи! Нелл!

 

Он пытается обнять ее. Элинор оттакливает его руку.

 

ЭЛИНОР: Они отрезали, прижгли и выбросили мои груди, мои яичники, мою матку и половину кишечника и вынули из моего мозга кусочек величиной с мускатный орех.  А ты говоришь – я все еще я!  Теперь я  – то, что осталось от меня. Я потеряла собственное тело. Мое тело без меня – ничто, вот что я хочу сказать.

 

Утирает слезы рукавом.

 

Посмотри, чего я лишилась.  Что осталось от моей классической фигуры. Остался полоумный феминизм, остались любовь, желание, ревность и страх – Господи, как терзает меня этот страх! Кому нужен искромсанный кусок мяса?

 

МАКС:  Мне ты нужна! Я знаю: твой разум – это все!

 

ЭЛИНОР (разъяренно): Не смей, Макс! Не смей произносить при мне это слово! Твой  разум включается только тогда, когда ты в состоянии оторваться от пивной кружки. И не смей приходить с ним на мои похороны!   Мне нужна твоя скорбящая душа – или оставайся дома! Я не нуждаюсь в твоем безотказном биомеханизме. Я нуждаюсь в том, чтобы ты любил меня!

 

Она падает на землю и остается лежать. Макс ждет, не спеша поднять ее. Затем нагибаеся к ней, касаясь лицом ее лица.

 

МАКС: Я люблю тебя. Я попрежнему люблю тебя. И это главное. А всему остальному грош цена.

 

 Она поднимает заплаканное лицо.

 

ЭЛИНОР: Ох, Макс. Ох, Макс. Теперь они добрались до кишок.

 

Макс поднимает ее и, обняв, уводит.

 

Затемнение. Звучит „Welcome to Machine“ в исполнении «Пинк Флойд», 3 минуты 50 секунд.

 

Музыка обрывается.

 

Ноябрь 1976. Комната Яна.

Лето 1977. Улица в Праге.

 

Пластинки Яна разбиты и валяются грудой на конвертах.

 

Входит Ян. На нем теплая куртка. Он останавливается и внимательно разглядывает разгром, произведенный в квартире.

 

Снимает куртку. Поднимает одну из разбитых пластинок и разглядывает этикетку.

 

Входит Фердинанд, также одетый по-осеннему. В руке его полиэтиленовый пакет с альбомом. Останавливается в растерянности между обломками винила.

 

ФЕРДИНАНД: Дерьмо.

 

Ян кивает.

 

ФЕРДИНАНД: Ублюдки.

 

Ян кивает.

 

ФЕРДИНАНД: Суки!

 

Ян кивает.

 

ФЕРДИНАНД: Прости.

 

Ян молча удаляется в ванную. Фердинанд ждет его.

 

 На улице появляется Милан, одетый по-летнему и в солнечных очках. Садится на скамейку.

 

Слышен звук спускаемой воды. Выходит Ян,  утирая лицо полой рубахи.

 

Фердинад протягивает ему пакет. Обнимает.

 

ФЕРДИНАНД: Я тут позаимствовал их, пока тебя не было.

 

Ян разражается смехом.

 

А все прочее...

 

ЯН: Да! Восхитительное времечко! На свадьбе Йироуса не было ни одного лягавого.  Концерт прошел великолепно. То есть вполне прилично – ты не забывай, что восемь лет они лежали на дне, а такое не проходит бесследно. Тогда ведь хватали каждого.

 

Смотрит, какой альбом принес Фердинанд.

 

«Веасh Воуs». Ты славный парень, Фердинанд.

 

ФЕРДИНАНД: Я знал, что ты не забыл.

 

ЯН: Я твой должник. Письмо, то, первое, было то, что надо.

 

ФЕРДИНАНД: Его писал не я.

 

ЯН: Я и не думал, что ты написал его –  по стилю заметно, что автор – тот парень, которому дали Нобелевку по литературе. Но ты был велик, ты и другие подписанты – вы вытащили нас из тюряги, почти всех. Я слышал, вас передавали по американскому радио и телевидению.

 

ФЕРДИНАНД: Я же говорил тебе, процесс обнажил всю гнилость системы, и своей прямотой  ты вызывал просто-таки жалость к обвинителю. Бессмысленность перла изо всех щелей, она накрыла с головой и прокурора, и судей... но они сами себя загнали в капкан ритуала. Выйдя из здания суда, Вацлав сказал: «Отныне осторожность будет казаться таким мещанством».

 

Фердинанд достает отпечатанный на машинке документ.

 

Я собираю автографы.

 

Фердинанд протягивает документ Яну. Это «Хартия-77».

 

Это не диссидентское сочинение. Это хартия. Среди подписавших есть и члены партии.

 

Ян читает.

 

На улице проплывает воздушный шар. С него свисаетлисток с  объявлением.  Милан, страдая от жары, ждет Макса..

 

Происходящее на улице имеет свою музыку, бравурную, но не слишком громкую.

 

Проплывает второй шар. Милан приподнимается и ловит его без труда. Срывает листок и разглаживает его.

 

Появляется одетый по-летнему Макс.

 

МИЛАН: Привет, Макс.

 

МАКС: Привет, привет. Мне сегодня каждый встречный кажется моряком.

 

МИЛАН: Моряком? В Чехии? Ты, часом, не перегрелся на солнце?

 

МАКС: Я говорю первое, что придет на язык, минуя мозг. А ты... Большой шишкой стал.

 

МИЛАН: Нет. Среднего калибра.

 

МАКС: А шар зачем?

 

МИЛАН: Спроси своих друзей.

 

МАКС: Каких друзей?

 

МИЛАН: Прошлым вечером твои дружки попытались подложить тебе свинью. (Укоризненно.) Это неблагородно, Макс. Философский факультет отправил тебе предложение на конференцию только после того, как на него надавили.

 

МАКС: Кто надавил? Вы?

 

МИЛАН: Тсс, Макс, тише. Ты не представляешь себе, каковы твои дружки.

 

Комкает листок.

 

 «Свободу узникам «Хартии-77». Надеюсь, по вечерам ты не развлекаешься, надувая воздушные шарики.

 

Снимает с лацкана значок члена партии.

 

Вот это – значок члена партии. На булавке. А это – воздушный шарик.

 

Протыкает шар.

 

Символично!

 

Смеется и водружает значок на место.

 

МАКС: Ты же знаешь, я не склонен к публичным \жестам.

 

МИЛАН: Макс, Макс...

 

МАКС: В 56-м году многие сжигали свои партбилеты на Трафальгарской площади. С меня моей семьи хватит. Выяснилось, что мой зять спал со своей сотрудницей... Уфф! Я счастлив, что Элинор об этом не узнала. Ты не представляешь себе, что такое быть «скелетом недели» для британской пресы. Эсме и ее супруг попытались замять дело ради детей, но я полагаю, что из этого ничего не выйдет.

 

МИЛАН: Я глубоко соболезную тебе в связи с кончиной твоей жены.

 

МАКС: Спасибо.

 

МИЛАН: Итак... чего ты хочешь?

 

МАКС: Помнишь Яна? К любому, кто примет его на работу, на следующий день приходят визитеры... и Яна увольняют. Он ночует у друга на полу, живет как нищий. Я прошу...нельзя ли как-то помочь ему?

 

МИЛАН: Макс, это настолько мелко для тебя. Проси о чем-то поважнее. Твой друг – такое ничтожество. Мне бы на твоем месте было бы стыдно даже упоминать о нем.

 

МАКС: Больше мне ничего не нужно.

 

МИЛАН: Ладно... дай мне время узнать, что мы на него имеем.

 

МАКС: Не ты ли внес Яна в список подписавших хартию?

 

МИЛАН: Нет, но его писк раздражал меня, и я прихлопнул его. (Презрительно.) Ох уж эти подписанты! Нормальным людям они – как кость в горле. Люди хотят покоя, хорошего жилья, машины, телевизора с большим экраном. А эти «правозащитники» уверяют весь мир, будто они лучше нас. Нет, они не лучше нас!

 

МАКС (скорее негодуя, чем сожалея): Но вы, именно вы вызвали к жизни Хартию! И ради таких, как вы, я столько лет хранил верность партии! Ради  тупых полицейских, делающих из мухи слона! Мир забыл о Чехословакии. Вас предоставили собственной судьбе. И что же вы сделали? Вы выплеснули свое раздражение, вы сорвали злобу на горстке инакомыслящих, которые не представляли для вас никакой опасности. Которые вообще не представляли опасности! Ах, какой праздник вы устроили западной прессе. С каким удовольствием она завалила дерьмом самое мысль о возможности иного пути. А ведь в нее верили. Верили, несмотря ни на что!

 

МИЛАН: Макс. Тебе что-то известно. (Бросает в рот ароматную пастилку.) Ты меня восхищаешь.

 

Они уходят.

 

Ян заканчивает чтение.

 

ФЕРДИНАНД: Мы уже собрали более двухсот подписей.

 

ЯН: Понятно. Что вы собираетесь делать с этим.

 

ФЕРДИНАНД: Послать Гусаку.

 

ЯН: Так.

ФЕРДИНАНД: А копии – в зарубежную прессу.

 

ЯН: И ты думаешь – это не диссидентство. Да ты рехнулся.

 

ФЕРДИНАНД: Пусть так.

 

ЯН: Любой протест против лжи в наше время становится диссидентством. Если бы я  был ребенком, я бы под Рождество попросил Христа сделать так, чтобы я умел играть на гитаре. Увы, поздно. У тебя есть чем подписать?

 

Фердинанд протягивает ему ручку. Ян подписывает и возвращает Фердинанду Хартию и ручку. Ставит пластинку на проигрыватель. Фердинанд чувствует себя неловко.

 

ФЕРДИНАНД: Я принесу тебе записи. Я понимаю, что качество не то. Жаль, что так получилось...

 

ЯН: Ах, оставь, Ферда. Это всего лишь рок-н-ролл.

 

«Веасh Воys»поют «Wouldn’t It Be Nice”. Ян подбирает разбитые пластинки, складывая их в ведро.

 

Сцена погружается в темноту.

 

КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВТОРОЙ АКТ

 

Световая вырубка. Звучит “I Still Haven’t Found What I’m Looking For”(Я все еще не нашел то, чего ищу») в исполнении группы U3.

Сцена освещается.

Кембридж, лето 1987 года. Сад и интерьер, как и прежде. Ночь, и интерьер погружен в сумрак.

В саду сидит 35-летняя Эсме. Курит.

Появляется Элис, ей 16 лет, она очень похожа на Эсме в юности и к тому же носит старую красную куртку-бомбер, которую когда-то носила Эсме. Включает свет.

 

ЭСМЕ: Элис?

 

Элис подходит к ней.

 

ЭЛИС: Что ты делаешь, мам?

 

ЭСМЕ: Думаю о кое-чем.

 

ЭЛИС: Неправда. Ты куришь.

 

ЭСМЕ: Я курю кое о чем.

 

ЭЛИС (возмущенно): Мамуля!

 

ЭСМЕ: Ты же знаешь, курение – не мое хобби. Я пытаюсь выяснить, кто был тот мужчина, и мой организм требует: «Дай сигарету!».

 

ЭЛИС: Что еще за мужчина?

 

ЭСМЕ: Который в супермаркете сказал мне «Хэлло!»

 

ЭЛИС: И кто же он?

 

ЭСМЕ: Это был Флейтист, прекрасный юноша, ровесник самой музыки, наполовину козел и наполовину бог.

 

ЭЛИС: Мать, признайся, чем это ты обкурилась? Это был старый плешивый велосипедист.

 

ЭСМЕ:  Тогда я была в твоем возрасте. В том возрасте, когда мы постоянно чувствуем себя счастливыми. Я помню: ветреный день на углу возле супермаркета, в руке – полиэтиленовый пакет, набитый продуктами, кажется, мясными полуфабрикатами...тупые лица и усталые тела в одежде давно забытого покроя...народ торопится домой, сделав покупки. Но тогда все казалось прекраснвым, все буквально сияло красотой. Он играл на флейте и пел для меня, и казалось, что ничего не проходит, ничто не исчезает, все замерло...даже смерть. Если она и придет, то незаметно – как трава растет, или вдруг выпадет, как дождик в саду крематория... Так что я даже не удивилась, когда Великий Бог Пан вновь возник в моих, как тебе известно, сдвинутых мозгах.

 

 Затягивается сигаретой. Стряхивает пепел.

 

Пепел...Всюду один пепел.

 

Гасит окурок.

 

Видишь, я больше не курю, так что не доставай меня. Что ты смотрела? Проголодалась?

 

ЭЛИС: Великий Бог Пан?

Нет, я не голодна, я съела гамбургер перед сеансом, а в кино не досидела до конца, я решила прогуляться, снова глянуть на те места, которые помню. Кембридж – это ведь чуть ли не бронзовый век, сплошные древности.

 

ЭСМЕ: Многие восхищаются университетскими зданиями.

 

ЭЛИС: Я про автобусную станцию, и Джигсо, и Монсун, и так далее.

 

ЭСМЕ: И так далее, и так далее.

 

ЭЛИС: Церковь Пречистой Девы была закрыта... Когда мы возвращаемся домой?

 

ЭСМЕ (возмущенно): Его же только что выписали из больницы! (Пауза.) Ты подумай... Твой дедушка передвигается на костылях, он не может готовить себе еду, он отказывается  от места в доме престарелых, он отказался от экономки, он начинает забывать слова и все такое прочее, мы не можем оставить его одного в таком состоянии... И ты еще спрашиваешь, когда мы вернемся!

 

ЭЛИС: Когда?

 

ЭСМЕ: Думаю, я съезжу ненадолго в Хаммерсмит, а ты пока останешься у Лэтимеров.

 

ЭЛИС (довольная): О, ты хочешь сказать, что я сниму квартиру?

 

 

ЭСМЕ: Нет, ты останешься здесь, со мной, естественно.

 

ЭЛИС: Зачем мне целый год торчать здесь в Кембридже, если я все равно поступлю в Кембридж?

 

ЭСМЕ: Ты еще не поступила. Результаты пока что неизвестны.

 

ЭЛИС (возмущенно): Мамуля! А мои друзья?

 

ЭСМЕ: Заведешь себе новых друзей.

 

ЭЛИС: Не надо мне новых друзей!

 

ЭСМЕ: Не кипятись! Думаю, ты могла бы жить у твоего отца.

 

ЭЛИС: В Тоттенхэме? Вот уж ни за что! И потом там всего одна ванная! Маловато на троих, если считать с папашей. Тем более, что там вечно околачивается его грудастая телка из массажного салона, которая вечно трясет своими буферами..

 

ЭСМЕ: Ладно, закроем тему. Она специалист по ароматерапии... и я за такие сиськи убить готова!

 

ЭЛИС: Почему я не могу иметь собственную квартиру? Я буду вести себя хорошо, клянусь.

 

ЭСМЕ: Верю, но я этого не хочу. Если это произойдет, твой отец подумает, что мы продаем свою квартиру и потребует раздела имущества.

 

ЭЛИС: Но ведь она принадлежит тебе, ты ее заработала!

 

ЭСМЕ: Твоему отцу нужны свободные деньги. Акции доков в Уоппинге растут, и ему хочется вложиться в это дело... Ха! Появись у меня свободные деньги, я была бы приятно удивлена.

 

ЭЛИС:  Ну ладно. Значит, дед получит бесплатную экономку, папаша будет стричь купоны с акций речных доков, ты снесешь очередное яйцо, а я останусь на бобах.

 

ЭСМЕ (с досадой): Так что прикажешь делать? Мой мозг и без того раскалывается!

 

 

 

ЭЛИС (загораясь): Скажи деду: либо он берет экономку, либо соглашается переехать в дом престарелых. Иначе о его смерти станет известно только если кто-то поинтересуется, отчего он не отвечает на телефонные звонки.

 

ЭСМЕ: Я никогда не думала об этом.

 

ЭЛИС: И напрасно.

 

Элис выходит наружу, переодевается и возвращается к Эсме. Обнимает ее.

 

Мамуля!

 

ЭСМЕ: Только одна ванная...

 

ЭЛИС: Вот именно.

 

ЭСМЕ: Если ты собираешься бросить учебу оттого, что кто-то сказал тебе, будто ты достаточно взрослая, чтобы отправиться в самостоятельное

плавание по жизни...

 

ЭЛИС: Мамуля... Успокойся. Мне скоро стукнет 16 – и давай подождем результатов моего экзамена на нулевой уровень...

 

ЭСМЕ: Ты прекрасно понимаешь, о чем я... и прекрати вешать мне лапшу на уши. Пойди пригляди за дедом и ничего ему не говори – позволь мне взять это на себя.

 

  Элис возвращается внутрь, и в это время входит Макс. Он передвигается на костылях, с трудом. Вокруг шеи у него корсет. Но в целом для своего возраста он выглядит не так уж плохо.

 

ЭЛИС: Я приехала повидеть тебя, дедуля. Если ты ищещь маму, то она в саду.

 

МАКС: Сколько будет 43 процента от семидесяти пяти?

 

ЭЛИС: Столько же, сколько 75 процентов от сорока трех. Тридцать два с четвертью.

 

МАКС: Тридцать два с четвертью! Гмм!

 

ЭЛИС:  Не хочешь ли чашечку чаю или...?

 

МАКС: Хочу. Или! Немного вискию Вижу, вы тут неплохо управляетесь – ты и Эсме.

 

Элис с холодным видом выходит. Эсме, заметив, что появился Макс, собирается вернуться в комнаты, но Макс, опираясь на костыли, вырастает перед ней.

 

ЭСМЕ: Отец! Я шумела?

 

МАКС: Что ты делала в темноте?

 

Макс тяжело оседает в садовое кресло.

 

ЭСМЕ: Я выходила покурить...

 

МАКС: Эта проклятая баба набрала 32 с четвертью процента!

 

ЭСМЕ: Давай войдем в дом.

 

МАКС: Я только что сел. Я нетранспортабелен. Теперь она будет править нами еще пять лет, имея мандат всего-то от трети электората.

 

ЭСМЕ: Это тебя не устраивает? Или тебе хотелось бы, чтобы за нее проголосовало бы больше народу?

 

МАКС: Я бы выставил тебя против Сократа. Недостаток образования сделал тебя огнеупорной.

 

ЭСМЕ: Да провались вы оба!

 

МАКС: Ты чего?

 

ЭСМЕ: Если ты не понял, объяснять бессмыссленно.  Я знаю не меньше всякой фигни, чем ты, просто для моей карьеры это бесполезно. Наверно когда нам вдалбливала про Сократа, я была под кайфом. Сидела на лужайке и жрала кислоту. Кислотная королева Кембриджской частной школы... Шучу. А теперь слушай сюда!

 

МАКС: Эсме...

 

Она отворачивается от Макса и незаметно утирает слезы.

 

ЭСМЕ: Элис собралась бросить учебу. А я к этому не готова. Я сорвалась с катушек.

 

МАКС: У девочки хорошие способности.

 

ЭСМЕ: Это благодаря вам. Мамочка постаралась, чтобы я как можно реже виделась с Элис.

 

МАКС: Сядь поближе.

 

Эсме придвигает кресло поближе к нему. Макс берет ее за руку.

 

Ты все еще не можешь простить Элинор то, что ее нет?

 

ЭСМЕ (обижанно): Нет! Я пашу за троих, получая  всего-навсего зарплату домработницы, или я неправильно подсчитала? Но я не мамуля и не Нико. Нико  всюду выступала вместе с «Вельвет Андерграунд». «Вельвет Андерграунд» - это была такая рок-группа.

 

МАКС:  Я разбираюсь в семиотике.

 

ЭСМЕ: Нико была длинноволосой блондинкой. А я даже ленту в волосах не носила. Я дважды провалила экзамены на нулевой уровень. Я была счастлива уйти с Кларендон стрит в тесную квартирку на Милтон Роуд Эстейт и готовить Найджелу жратву, кормя грудью Элис. В коммуне действовал иерархический принцип.

 

МАКС: Вот как? Расскажи мне об этом.

 

ЭСМЕ (резко обрывая его): Нет! Прекрати сводить любой разговор к тому, что интересует только тебя. Я расскажу...сама не знаю о чем... о себе самой, 13-летнем щеночке, ничего не смыслившем в латыни... вот какой я была. А какова я сейчас, тебе известно.

 

МАКС: Пойми, я тебя ни в чем не упрекаю.

Вчера, на избирательном участке, я... Понимаешь, голосовать было не за кого. Ни одного достойного кандидата. Так что ты тут ни при чем.

 

ЭСМЕ (смеясь): После того, как я так драматически усаживала тебя в машину и вынимала из нее?

 

МАКС: Хочешь я скажу тебе ужасную вещь?

 

ЭСМЕ: Нет. А какую?

 

МАКС: Я подумывал: не проголосовать ли за Тэтчер.

 

ЭСМЕ: С какой стати?

 

МАКС: Чтобы уж все стало на свои места. У этой бабы в руках острый нож и достаточно решимости, чтобы пролить кровь. Уж она-то соскребет жирок и самодовольство с рабочего класса. Все, что способно пробудить его ото сна – повторяю, все – лучше чем пятилетний застой соглашателей, называющих себя лейбористской партией. Но я все-таки проголосовал за них. А ты?

 

ЭСМЕ: Мой открепительный талон затерялся на почте. Отец...(касается его руки). Меня беспокоит Элис.

 

МАКС: О ней не беспокойся. Попытайся найти себе какое-нибудь занятие.

 

ЭСМЕ: Проблемы не у меня, а у Элис.

 

МАКС: Нет, у тебя.

 

ЭСМЕ (встает): Давай подождем до тех пор, пока не сообщат, как она сдала экзамены.  Не съездить ли нам в колледж?

 

МАКС: Колледжу не важны её отметки - они заранее знают, с кем будут иметь дело.

 

ЭСМЕ: Это честно?

 

МАКС: Нет. Но это так.

 

Пытается подняться, но снова тяжело опускается в кресло.

 

Погоди немного. Где... это... виски?

 

ЭСМЕ: Как это понимать?

 

МАКС: Как полный облом.

 

 Эсме собирается подняться. Входит Элис с виски и чашкой чая для Эсме.

 

ЭСМЕ: Сначала прими нейрофен, это тебе не повредит.

 

МАКС: Нет, я не могу..

 

Элис подает Максу виски, а Эсме – чай.

 

ЭЛИС (к Эсме, безнадежно): Значит провал?

 

МАКС: Нейрофен нельзя принимать вместе с алкоголем.

 

ЭСМЕ: Отец...

 

МАКС: Так сказал врач.

 

ЭСМЕ: Нет, не так. Он сказал, что ты не должен употреблять алкоголь, когда принимаешь нейрофен.

 

МАКС: Что в лоб, что по лбу.

 

Выпивает половину бокала виски.

 

Твоя мать и я как раз говорили о твоем пропущенном годе.

 

ЭЛИС: Правда?

 

МАКС: Пропустить год в Кембридже – полная чушь. Ты сойдешь с ума от скуки.

 

ЭЛИС: Значит, ты...

 

МАКС: Я замолвлю за тебя словечко в колледже. В сентябре тебя смогут зачислить. Ты будешь самой юной соискательницей степени баккалавра в Кембридже. Как тебе это нравится? Степень ты получишь позже, а пока что целый год будешь наслаждаться студенческой жизнью.

 

Пауза.

 

ЭЛИС: А что, это клево!

 

ЭСМЕ: Дорогая, ты это серьезно?

 

МАКС (протягивает Элис пустой бокал): Не побалуешь ли меня, Элис? Мне от виски становится лучше.

 

ЭСМЕ (Элис): Не делай этого!

 

ЭЛИС (ставя пустой бокал на стол.) Мои ноженьки устали. Пойду-ка я спать.

 

МАКС: Я и сам справлюсь.

 

Макс пытается дотянуться до бокала. Элис отбирает бокал и костыли.

 

ЭСМЕ: А как же твои друзья?

 

ЭЛИС: Надоели!

 

ЭСМЕ: В самом деле?

 

ЭЛИС: И сильнее, чем ты можешь представить.

 

ЭСМЕ: Неужели? Сегодня в магазине... мужчина с таким печальным взглядом... бритоголовый, почти что лысый... увидел Элис и сказал: «Привет, это ты?».

 

МАКС: Что?

 

ЭСМЕ: Он принял ее за меня. Когда-то он был рок-музыкантом, и очень известным. У него была буйная черная шевелюра и удивительное лицо, он выглядел...да, он выглядел как положено рок-звезде... но он наплевал на свою репутацию и группа отвергла его... и как-то поздним вечером...примерно в такое же время как сейчас... я не успела узнать его, я не успела сообразить, что это он... я увидела его в нашем саду. Как раз тогда я сдавала экзамены на нулевой уровень, ответ был неутешительный, я вскрыла конверт с результатами, но мне было все равно, всему свое время, подумала я, и отворила дверь в сад, чтобы увидеть, кто там играет, а вечером, когда я возвращалась домой через сад, он все еще сидел на стене и играл на флейте, как бог Пан. (Пауза.) Тогда я еще не была уверена, что это был именно он... но позднее у него вышел альбом-соло, и я узнала его по фото. И еще раз я видела его на концерте, я была тогда в красной кожаной куртке, которую теперь носит Элис. Он играл в группе разогрева. Но и тогда он заполнял своей музыкой всю площадку. Бас-гитара и ударник пытались поспевать за ним, они то теряли его ритм, то снова нагоняли, но в конце концов поняли, что это безнадежное занятие, а он все играл, и играл, и его черные волосы качались в такт музыке и задевали струны. Тогда он поранил палец о струну, и кровь капала на гитару. Это казалось ужасным – и вместе с тем завораживало. Он подошел к краю сцены и пустился в пляс. И тут заметил меня, посмотрел удивленно и сказал: «О, это ты! Привет!» Это был мой Флейтист.

 

 Затемнение и три минуты “Wish You Were Here” в исполнении «Пинк Флойд».

 

Cцена вновь освещается.

Прага 1987.

Улица. Раннее утро.

Найджел, нервничая, кого-то поджидает. Найджел за это время дорос до специального корреспондента. У него сумка через плечо.

 

Входит Ян. В руке у него полиэтиленовый пакет с пластинками и бумажный пакет с едой. Одет он так, как было модно 11 лет назад.

 

ЯН: Привет.

 

НАЙДЖЕЛ: Ох... это ты?

 

ЯН: Я – Ян.

НАЙДЖЕЛ (после паузы): Ах, да?

ЯН: А ты Найджел. Разумеется.

НАЙДЖЕЛ: О, конечно. «Я впервые в вашей прекрасной стране».

ЯН: Ааа! «Сигарету! Не угостите ли сигаретой?»

НАЙДЖЕЛ (с облегчением): Господи, какой кошмар! Я забыл купить сигареты. То лавка была закрыта, то я остановил такси в миле от того места, где положено.

ЯН (радушно пожимает ему руку): Не бери в голову! Я некурящий. Все путем! Скажи Иржи, что идя на явку вовсе не обязательно выглядеть злоумыгшленником.

НАЙДЖЕЛ: Я не хотел бы вводить тебя в затруднения.

ЯН: Затруднение – это нечто иное. Как Иржи?

НАЙДЖЕЛ: Я с ним не знаком. Сейчас он должен быть в Лондоне, в штаб-квартире чешских диссидентов.

ЯН: А ты здесь, конечно, в связи с визитом Горбачева?

НАЙДЖЕЛ: В общем, да, но официально аккредитован наш московский корреспондент – он приехал сюда в свите Горби. А моя тема – диссиденты. Собираюсь взять интервью у Гавела. Хотелось бы, чтобы ты мне рассказал какую-нибудь классную историю, чтобы ее можно было тиснуть в газете.

ЯН: Вот как?

НАЙДЖЕЛ (глядя перед собой): А это что такое? Я поражен!

ЯН: Стена Джона Леннона.

НАЙДЖЕЛ: Стена Джона Леннона?

ЯН: Когда Леннон погиб, люди начали приходить сюда. Зажигали свечи. Играли его музыку.

НАЙДЖЕЛ (оживленно): В самом деле? А эти цветы – Леннону?

ЯН (кивает): Полиция пыталась расчистить площадку. Кое-кого арестовали. Но люди вновь и вновь приходили сюда.

Найджел смотрит невидящим взором.

НАЙДЖЕЛ: Его рисунки. Кто-нибудь уже воспользовался этим?

ЯН: Это – история?

НАЙДЖЕЛ: Это пьеса. Но не история.

Достает из сумки пригоршню кассет.

Это тебе от Эсме. Она сказала, что си-ди-плейера у тебя скорее всего нет.

ЯН (принимая кассеты): Спасибо! Передай ей, что я очень-очень благодарен . (Пораженно)Ух! Мадонна... и группа «Куин»... А Эсме? Как она?

НАЙДЖЕЛ: У нее все в порядке.

ЯН: Что она делает?

НАЙДЖЕЛ: Не так уж много. Возится с Элис. Наша дочь поступила в Кембридж.

Найджел открывает бумажник и показывает фото.

Наше родословное древо дало новый побег. Вот она.

ЯН (смотрит фото): С Элинор?

НАЙДЖЕЛ: С Эсме. Тут Элис и Эсме.

ЯН: Да, конечно. Можно, я... (Смотрит на фото). Спасибо. (Достает кассеты) А это – ей. Пластмассовые люди Вселенной. Записано вживую, большая редкость, фактически нелегальный альбом – записи сделаны с лент, которые вывозили туристы.

НАЙДЖЕЛ (нервно). Да, это потрясающе! Скажи, что будет, если меня с ним задержат?

Ян делает резкий жест вдоль горла.

Дерьмо! В самом деле? Окей.

Собирается уходить.

 

Извини, что так рано потревожил тебя.

ЯН: Ничего. Я с работы. 

Показывает на батоны в пакете.

Еще горячий.

НАЙДЖЕЛ: А?

ЯН: Я работаю в пекарне.

НАЙДЖЕЛ: Хорошо. Я пойду. Мне нужно встретиться с Гавелом.

ЯН: Тебе не нужен Гавел. Я скажу тебе, что такое Гавел. Гавел – это отчаяние чешского народа. Когда Горбачев со своей красоткой Раисой улыбаются и гонят волну, у чешского народа крыша едет. Они думают: Горбачев приехал спасать их от Гусака. Когда они наконец усвоят, что только они сами могут спасти себя? Вот это – Гавел. Когда мы устраивали у себя реформы, Советы вторглись к нам. Теперь Советы сами проводят реформы, они испытывают глубокое уважение к праву Чехословакии самой решать свою судьбу. Гавел сечет фишку, тут он на коне! Почему президент Гусак не сечет фишку? Потому что выше лба уши не растут. Потому что он реалист. Гавел не реалист, нет, он моралист. А Горбачев далек от всего этого, он экономист.

НАЙДЖЕЛ: И это все?

ЯН: Да. Горбачев в своем роде – шедевр. Он играет в гольф, он пьет виски, его портной – реформатор в сфере кройки и шитья, даже его жена – реформаторша, и при этом он коммунистический лидер.  Он открыл концепцию внутреннего политического убежища для всех. Перестройка!

НАЙДЖЕЛ: Пожалуй, ты прав. Но от меня не требуют высокоумных комментариев. Мне нужна трогательная история.

ЯН: В Чехословакии ты ничего такого не найдешь. Мы заключили сами с собой соглашение не нарушать существующий порядок вещей. Мы существуем по инерции. Мы банальны как любая конвейерная продукция. Начиная с 68-го года у нас нет истории, одна только псевдоистория – газетные отчеты о речах, церемониях, новейших достижениях социализма... (ностальгически) Как я любил наши газеты!

НАЙДЖЕЛ: Благодарю покорно. Ты выбиваешь почву у меня из-под ног.

ЯН: Да, они были человечными...хотя порой глупыми и варварскими. Но когда в стране столько газет, и все разные, то крайности сглаживаются. А теперь...все они твердят одно и то же – что приказано считать правдой. Это не по-людски – ведь людям естественно не соглашаться друг с другом. Когда Горбачев объявил перестройку, наши газеты сделали вид, будто ничего не произошло. Это позор. Для газет.

НАЙДЖЕЛ: Да-да. Конечно. Мне надо вернуться в «Интерконтиненталь-отель». Не хочу остаться без завтрака. Рад был повидаться с тобой.

ЯН: Не забудь музыку.

НАЙДЖЕЛ: Ах, да...

ЯН: Скажешь ей, что я был на том самом концерте, у Гавела, в его деревенском доме.

НАЙДЖЕЛ (заинтересовавшись): У Гавела? Недавно?

ЯН: Нет. Еще до его отсидки. Парням негде было играть, даже репетировать было опасно. Но из уважения к новым друзьям они решили рискнуть. Тот концерт оказался последним – полиция спалила дом...

НАЙДЖЕЛ: Когда это было?

ЯН: Ох... шесть лет назад.

НАЙДЖЕЛ: Вот ведь хренотень!

ЯН: После этого стало еще труднее. Эмиграция, тюрьма...

НАЙДЖЕЛ (снова заинтересовавшись): Да, это ужасно.

ЯН: Полиция буквально преследовала именно эту группу. А для других групп у нас теперь есть рок-фестиваль.

НАЙДЖЕЛ: Рок-фестиваль?

ЯН: Вот именно. Даже коммунистическое правительство жаждет популярности. Несколько лет назад жизнь стала лучше, теперь каждая семья может приобрести холодильник, правда, существует всего одна марка холодильника, зато Запад гниет и катится в пропасть вместе с этими упадочными «Блэк саббат», Элис Купер и «Секс-пистолс». Экономически мы находимся примерно на уровне Непала, нас душит в железных объятиях руководящая роль партии, и наш рок-н-ролл не стоит ни хрена – вот почему мы проводим рок-фестиваль в Дворце культуры.

НАЙДЖЕЛ (пытается вставить слово): Значит, жизнь все-таки стала лучше?

ЯН: «Пластмассовых» тоже пригласили выступить – при условии, если они сменят имя, хотя бы на «Пи-Пи-Ю». Для группы это был большой соблазн. Но... если ты играешь свою музыку и скрываешь свое имя, то кто кого дурачит – ты правительство или правительство тебя? Вот в чем в вопрос! В конце концов они согласились называться «Пи-Пи-Ю» - ведь это фактически то же самое,  аббревиатура – от «Пластикл Пипл оф Юниве:с». Пригласили певицу, блондинку типа Нико, и начали репетировать. Но полиция разыскала их и вырубила в зале электричество.

Найджел навострил уши.

НАЙДЖЕЛ: Когда это было?

ЯН: Потом их пригласили выступить в Брно, в одном клубе, если они согласятся, чтобы в афише их обозначили, как «Группа из Праги». Тут-то и случился кризис. Кто-то сказал «да», кто-то – «нет»! Парни наговорили друг другу кучу гадостей. Просто ужасных гадостей. И это был конец «Пластмассовых». Теперь их нет, после 12 лет сопротивления, всё, пиздец!

НАЙДЖЕЛ: Когда это было?

ЯН: Вчера.

НАЙДЖЕЛ (уперевшись пальцем в грудь Яну): Я так и знал, что ты сможешь рассказать какой-нибудь диссидентский сюжет, если дашь себе труд.

ЯН: Видишь ли, «Пластмассовые люди» никогда не были диссидентами.

НАЙДЖЕЛ: Сойдут за диссидентов, будь спок!

ЯН (безразлично): Хозяин – барин.

НАЙДЖЕЛ: Где бы я мог найти кого-нибудь из «Пластмассовых»?

Поблизости слышится песня Джона Леннона “Вring It Oп Home”, звучащая с кассетного плейера.

Ух ты! Чешские хиппи!

ЯН: На Кламовке. Есть там одна пивная, в Коширском парке.

НАЙДЖЕЛ: Ты меня сводишь туда?

ЯН (качает головой): Нет. Но я звякну кое-кому. И оставлю тебе записку.

НАЙДЖЕЛ: Спасибо. Тебе в какую сторону?

ЯН (показывает): Туда. А ты можешь поймать такси на мосту.

НАЙДЖЕЛ: Ладно.

ЯН: Как Макс?

НАЙДЖЕЛ: Старому хрену в этом году стукнет семьдесят.

ЯН: Да, в октябре.

НАЙДЖЕЛ: Я с ним не вижусь. Мы с Эсме не живем вместе, ты ведь знаешь.

ЯН: Как? Нет.

НАЙДЖЕЛ: Да. Я тебе потом расскажу.

Найджел собирается уходить.

ЯН: Послушай. Может быть ты сможешь написать об альбоме. Понимаешь, в иностранной прессе много писали о группе, но ни слова о музыке – только о том, как они стали символом сопротивления.

НАЙДЖЕЛ: Да, это сюжет...

Найджел уходит. Затемнение. Слышится “Вring It Oп Home”в исполнении Джона Леннона.

 

Яркий тихий солнечный день. Лето 1990-го.

Эсме работает в саду, на столе ноутбук и книга. Ее летний жакет брошен на спинку стула.

В доме звонит телефон.

ЭЛИС (за сценой): Дедуля! Тебя к телефону!

Элис входит в столовую. Ее длинные светлые волосы острижены. Ей 19 лет, и видно, что она за три года очень повзрослела. Принадлежности сервиза на шесть персон как попало разбросаны по столу. Элис достает шесть подставок под тарелки и начинает накрывать на стол.

Эсме внезапно бросает свои занятия, вскакивает, бросает ручку на пол, пытается разорвать книгу надвое, затем бросает ее на пол.

ЭСМЕ: Пиздец! Затрахали они меня!

Она отталкивает кресло и начинает размашисто ходить взад-вперед, до тех пор, пока не входит Элис.

Говно! Полное говно!

ЭЛИС: Успокойся, мамуля, все хорошо, все...

ЭСМЕ: Вот ведь говно. Только не смейся надо мной.

ЭЛИС: Я не смеюсь, мамочка, что ты!

Эсме в изнеможении рушится в кресло. Элис разглядывает бумаги.

Так что мы здесь имеем? Гм. Внимательно прочтите стихотворение. Внимательно, и никак иначе! Ладно. Внимательно прочтите стихотворение. Ну, прочла, а дальше что? Каким стихотворным размером пользуется Катулл? Воспользуйтесь подсказкой – восклицательный знак.  Стихотворение Катулла является версией лирики греческой поэтессы Сапфо. Боже мой – и такое теперь надо знать для уровня А!

ЭСМЕ (печально): Приходится.

ЭЛИС: Во всяком случае, они дают тебе подсказку. Я думаю, уж не является ли размер...

Эсме издает негромкий звук. Элис вслушивается, приставив раскрытую ладонь к уху.

А?

ЭСМЕ (ее осенило): Сапфическим...

ЭЛИС: Сапфическим размером. Это задание мы выполнили. Задание второе. Проскандируйте стихотворение, четко акцентируя каждую стопу и каждый ударный слог. Имеется в виду, что ты должна именно скандировать, а не декламировать. Поехали дальше.

Смотрит в книгу, которую изучает Эсме.

Понятно, это сапфические стансы. Четыре строки в строфе. Тум-ти, тум-ти, тум-ти-ти, тум-ти, тум-ти. Со спондеем во второй и пятой стопе. Тум-тум.

ЭСМЕ: Знаю.

ЭЛИС: А четвертая строка такая.Тумти-ти, тум-ти. Или тум-тум.

ЭСМЕ: Это мне понятно.

ЭЛИС: Хорошая новость. Раньше ты никак не могла различить, где тум-ти-ти, а где тум-ти или тум-тум.

ЭСМЕ: Давай дальше. Возьмем последний станс. Я вижу здесь слияние.

ЭЛИС: Здесь три фонетических слияния, мамуля.

ЭСМЕ: Три? Откуда?

ЭЛИС: Слово, заканчивающееся на «ум» сливается с первым слогом следующего. Последний слог теряется. Как у Горация – пишется «Эксеги монументум», читается «Эксеги монумент».

ЭСМЕ: Почему?

ЭЛИС: Не знаю.

ЭСМЕ: Вряд ли кто-то знает.

   Элис показывает нужное место в книге.

Появляется Стивен, молодой человек лет на пять старше Элис, он несет пакет с четырьмя бутылками вина и газету-таблоид.

Поняла. Спасибо.

ЭЛИС: Задание третье. Переведите стихотворение на английский.  А почему не на норвежский? (Переводит с латыни, с листа.) Он видится мне богоравным. Напоминает богов. Тот мужчина, который сидит напротив тебя, видит и слышит твой сладостный смех.

ЭСМЕ: Спасибо тебе, радость моя, теперь я справлюсь с этим. Скажи, мы готовы к монаршему визиту?

ЭЛИС: Стивен нам поможет.

Элис подходит к Стивену. Они целуются.

Ты просто чудо! Что делает Макс?

СТИВЕН: Висит на телефоне.

ЭЛИС: До сих пор?

СТИВЕН: Что я должен делать?

ЭЛИС: Накрой на стол. Шесть персон. Я поищу салфетки.

СТИВЕН: Окей. О нет, я не останусь, я не член семьи.

ЭЛИС: Официальный любовник приравнивается к члену семьи. И потом ты мне нужен, чтобы развлекать Макса – иначе он соскучится и начнет пороть чушь.

СТИВЕН: Нет, нет – ведь она твоя мачеха.

ЭЛИС: Боишься?

СТИВЕН: Ты ее колонку прочла?

ЭЛИС: Ты принес газету?

СТИВЕН: Принес.

ЭЛИС: Я не успела.

СТИВЕН: Все чин-чином, и даже с фоткой.

  Элис смотрит на фотографию.

ЭЛИС (лаконично); Смотрится она классно.

СТИВЕН: Ага. Тут про Роджера... про Сида.

ЭЛИС: Про альбом?

СТИВЕН: Не только.

ЭЛИС: Дашь поглядеть?

СТИВЕН: Я для тебя и принес газету.

Входит Макс. Он опирается на трость.

ЭЛИС (Максу): Куда ты подевал салфетки?

МАКС: Что ты имеешь в виду?

ЭЛИС: Как – что? Неужели ты забыл?

МАКС: О Боже!

ЭЛИС: Что ты наделал?

МАКС: Только без паники! Что ты приготовила для своего папаши?

ЭЛИС: Рыбный пирог.

МАКС: Великолепно. А на двоих сверх программы хватит?

СТИВЕН: Я – пас!

ЭЛИС: Нет. Ты о чем?

МАКС: Тут ко мне один человек должен прийти. Он специально приехал из Праги, чтобы повидать меня. Боюсь, что...

ЭЛИС: Ты не можешь отвертеться! Тут такая церемония!

МАКС: Совсем из головы вылетело. Хотя... если у нас за столом окажутся сверх программы два титана, то они всех втянут в свой поединок!

ЭЛИС (подозрительно): Надеюсь, ты не собираешься улизнуть отсюда?

МАКС: Умоляю тебя.

Элис берет большое блюдо и выходит. Макс начинает рассказывать что-то Эсме, которая безучастно смотрит на него.

Я ей говорил: «Элинор на твоем месте не уехала бы так далеко». Она пришла в ярость и обозвала меня дураком. Она всегда настоит на своем. Сейчас она собирается устроиться лектором на круизы «Суон Хелленик».

СТИВЕН: Кто он – твой чех?

Стивен убирает бумаги со стола и начинает расставлять приборы.

МАКС: Ян? Он преподает философию в Карловом университете. Бывший диссидент. Даже в тюрьме сидел.

СТИВЕН: Почему тогда его не сделали послом, или министром, или кем-то вроде того?

МАКС: Погоди. Подойди-ка поближе и объясни мне, что делать товарищам коммунистам теперь, когда наступил конец истории.

СТИВЕН: Извини, я накрываю на стол. Почему бы тебе не поискать ответы на твои вопросы в журнале.

МАКС: «Марксизм сегодня»? Не доверяю я еврокоммунистам. К тому же редакция рассылает подписчикам подарки. А я не могу щеголять в носках с серпом и молотом.

СТИВЕН: Тогда читай «Морнинг стар» и жди, когда появятся танки.

МАКС: Какие в наше время танки? Дубчек вернулся. Россия собирается выводить свои войска. Чехословакия развела ноги перед грядущим капитализмом. И все вспоминают август 68-го и награждают обидными прозвищами убежденным коммунистов, которые остались в партии.

СТИВЕН: При таких убеждениях ты должен быть в рядах КПБ.

МАКС: КПБ? Коммунистическая партия Британии? Которая смертельно враждует с Коммунистической партией Британии (марксистско-ленинской). И обе не признают Революционную марксистско-ленинскую компартию Британии... О нет. Если память мне не изменяет, я был членом Коммунистической партии Великобритании.

СТИВЕН: Вечная ей память.

МАКС: Слова становятся всего лишь пустыми звуками, негодной оболочкой, лишенной смысла. (Пауза.) Кстати, я ровесник Великой Октябрьской революции.

СТИВЕН: Ты это уже говорил.

МАКС: Умри я в марте, моя жизнь аккуратненько замкнулась бы. От Октябрьской революции до распада Комммунистической партии Советского Союза. Где же была сделана ошибка? На какой развилке истории мы свернули на неверный путь?

СТИВЕН: В 1917-м.

 Макс вспыхивает. Его лицо становится ужасным. Он протягивает свою трость по направлению к Стивену и колотит ей по столу, сметая с него тарелки.

МАКС: Ты не имеешь права на такое высокомерие! Ты, чистюля! Ты еще узнаешь, как я отвечаю на подобные шутки.

 Эсме стремительно входит в комнату.

ЭСМЕ: Что здесь происходит?

СТИВЕН: Это не шутка, Макс. Извини, если ты так подумал.

Эсме замечает, что стол разгромлен. Спешно начинает наводить порядок.

ЭСМЕ: Что вы тут натворили?

МАКС: Получается, что я посвятил всю свою жизнь ошибке.

СТИВЕН: Исправлению ошибки.

ЭСМЕ: О чем вы говорили.

СТИВЕН: Я говорил о декабре 1917-го. О том, как в ответ на действия заводских комитетов Петрограда большевики учредили Главную инспекцию рабочего контроля...

ЭСМЕ (в гневе). Нет, Бога ради! Вы прямо малые дети!

МАКС: Ах, заводские комитеты?

ЭСМЕ: В моем доме я такого не потерплю!

МАКС: Ты, ублюдок анархистский!

ЭСМЕ: Довольно!

Пауза.

СТИВЕН: Прошу прощения.

ЭСМЕ: Я думала – ты пришел помочь.

СТИВЕН: А я и помогаю.

Эсме собирает и уносит битую посуду.

Это ее дом?

МАКС: Ну конечно же нет! Он принадлежит колледжу. А тебе я вот что скажу, Христосик ты Всеблагой. Когда палуба горит и корабль погружается в воду, его нужно спасать, а требования каких-то заводских комитетов в этом случае – предательство!

СТИВЕН: Ты спросил – я ответил. Крах русского коммунизма начался с того, что с самого начала они отошли от марксистской теории. Так что ошибка была допущена уже на старте.

МАКС: Ты забываешь гражданскую войну, разруху, голод, Гитлера, американскую гегемонию. И ты считаешь, что в этих условиях рабочим можно было позволить самостоятельно управлять предприятиями? Нет, ты даже не анархист. Ты утопист, вот ты кто. Не понимаю, чему ты радуешься!

СТИВЕН: А я не понимаю, почему ты тоскуешь.  Ты из тех, кто сидит по уши в дерьме и распевает гимн, делая вид, что так и надо. Разве это коммунизм, когда партийная элита командует, а рабочие безропотно выполняют. Вот в чем суть дела, вот где ответ на твой вопрос.

МАКС: Нет, ты мне не ответил. Голоса рабочего класса могли враз превратить эту страну в социалистическую, но они отдают свои голоса – миллионы голосов – реакционнейшему правительству консерваторов. Мы даем им дерьмо. Они жрут дерьмо, читают дерьмо, копят дерьмо, у них есть всего-то двухнедельный отпуск летом – и они мирятся со всем. Почему они не гневаются? Вот в чем вопрос, черт бы их побрал!

СТИВЕН: Ищи ответ в их дерьмовых таблоидах, дерьмовом телевидении, в их стандартных развлечениях. Ты ненавидишь то, что произошло с этой страной – захлестнувшие ее потоки массовой культуры и культуры яппи. Рабочий класс сдал наши идеи в наем, не так ли? Он бросился покупать домики и пользоваться услугами мобильной связи и  интернета. Лейбористская партия свернула влево – и поплатилась за это, а ты считаешь, что проблема в ее недостаточной левизне. Все, поезд ушел. Маркс прочитал Дарвина – и окончательно запутался. Капитализм не занимается саморазрушением, он адаптируется к переменам. Танки в оцепенении наблюдают за тем, как тает снеговик организованного труда. Троцкисты сделали ставку на идейное студенчество, но это не прибавило им голосов. Мы проиграли консерваторам в модернизации. Посмотри, что творится в Италии и Франции. Еврокоммунисты выигрывают выборы!

МАКС (зло): Конечно, выигрывают. Но почему это называется коммунизмом?

ЭСМЕ (входя): Ну где же ваши гости?

МАКС (Эсме): Если я скажу тебе, что я евровегетарианец и поэтому хочу баранью ляжку, ты ведь рассмеешься мне в лицо?

СТИВЕН: Рыбный пирог, Макс. Не баранью ляжку.

ЭСМЕ (Стивену): Элис хочет, чтобы ты помог ей покрошить салат.

(замечает газету, вчитывается)

Ах, так это...?

СТИВЕН:  Да!

ЭСМЕ (с той же интонацией, что Элис): Выглядит она классно. Кэнди Кэндида говорит... Это рейс дезертиров, Англия в них не нуждается. ..Бедный Найджел.. Приколы Кэндиды.  Штампы лезут на поверхность, и вы знаете, как вы можете приколоть их.   И это язык?

СТИВЕН: Вижу, ты собираешься как следует опустить ее.

ЭСМЕ: Ты показал Элис это.

СТИВЕН: Естественно, но главное оставил на закуску. Элис за Сида Баррета кому угодно голову оторвет, просто фурией становится, если о нем плохо говорят. Тут его описывают в виде овоща с дикими блестящими глазами испуганного животного. По-моему это просто хамство.

ЭСМЕ: Боже мой!

СТИВЕН: Они достали его!

ЭСМЕ: А выглядит она симпатично. «Накачанный наркотиками зомби, который буквально облаял нас». Скажи, разве они имеют право такое писать?

МАКС: О чем это вы?

СТИВЕН: Об одном знакомом Элис.

МАКС: Что с ним случилось?

СТИВЕН: Ничего интересного для тебя. Он замкнулся в себе, не хочет ни с кем встречаться. Немного рисует, садовничает.

    Эсме разглядывает фото Сида Баррета.

ЭСМЕ: Он так изменился...

Элис заглядывает в дверь, делает жесты Стивену. Эсме захлопывает газету.

СТИВЕН: Да-да. Покрошить салат.

Стивен выходит. Эсме комкает газету.

МАКС: Что произошло?

ЭСМЕ: Не вникай. Просто мы больше не покупаем «Обсервер».

Открывает газету на фотографии Кэндиды.

Ты видел это фото?

МАКС: Не волнуйся, это старое фото.

ЭСМЕ: А тебе откуда известно?

МАКС: В таких вещах я разбираюсь.

Макс выходит. Эсме швыряет газету в угол и  идет за книгой. В сад входит Ян. В руке у него чемоданчик. Он видит Эсме. Глядит на нее. Тут и Эсме замечает Яна.

ЯН: Привет!

ЭСМЕ: Боже мой! Ян!

ЯН: Да. Здравствуй.

ЭСМЕ: Ян!

Они не знают, как вести себя – то ли броситься друг другу в объятия, то ли ограничиться рукопожатием.

ЯН: Макс не может...?

ЭСМЕ: Нет, нет. Он ничего не может. Ему наверно кажется, будто он может, но... Входи же, не стой на пороге. Каким образом ты оказался в Кембридже?

Вводит его внутрь, кладет книги на пол.

ЯН: Приехал повидаться с Максом. Он стал забывчив?

ЭСМЕ: Немного.

ЯН: Сколько же ему? Семьдесят... три или около того?

ЭСМЕ: Да. Ты надолго?

ЯН: Макс пригласил меня к обеду.

ЭСМЕ: В Кембридж надолго?

ЯН: Только повидаться с Максом.

ЭСМЕ: Когда ты с ним говорил?

ЯН: Вчера из Праги... и только что из дома доктора Чемберлен.

ЭСМЕ: Присядь на минутку. (Собирается с мыслями.) Так значит тебе Макс нужен?

ЯН: Ты... не волнуйся. Я не спешу.

Ян садится, ставит рядом чемоданчик.

Впервые сел за руль в Англии. Так непривычно – левостороннее движение. Забавно. Я из Стэнстеда прямо сюда.

ЭСМЕ: Ты арендовал машину в аэропорту? Да, конечно. Прости, я совсем заработалась.

Пауза.

(внезапно) Выпить хочешь? Вина?

ЯН: Нет.

ЭСМЕ: Или...

ЯН: Тоже нет. (Пауза.) Так как ты?

ЭСМЕ: Ох... тружусь как пчелка. А доктор Чемберлен – это кто?

ЯН: Ленка. Ты ее знаешь.

ЭСМЕ: Ленка. А я и не знала... Тогда она была не замужем.

ЯН (улыбается). Тогда – нет. Ты знаешь, когда...

ЭСМЕ: Да. Что?

ЯН: О Максе.

ЭСМЕ: Знаю.

ЯН: Ленка рассказала мне. Что она и Макс...

ЭСМЕ: Он об этом не говорил. Что ее фамилия Чемберлен. Так значит ты у Ленки остановился?

ЯН: Нет. Только заехал повидать ее.

ЭСМЕ: Ох...ее мы тоже ждем к обеду.

ЯН: Она скоро будет. У нее частный урок. Плутарх...

ЭСМЕ: Можешь остановиться у нас.

ЯН: Нет, я сегодня же возвращаюсь в Лондон.

ЭСМЕ (вскакивая) Обед! Господи... Вот уж удивительное совпадение.. Найджел тоже женился. Мой...

ЯН: Да-да. Найджел. Он мне кассеты привозил.

ЭСМЕ: Тот самый Найджел. Мой бывший. И они приглашены к обеду, вместе с Элис и ее другом, Встреча за круглым столом. Элис – моя и Найджела...

ЯН: Я понял.

ЭСМЕ: Но сегодня все соберутся вместе здесь, потому что она отчаянно трусит.

ЯН: Бывает...

ЭСМЕ: Нет, она...(резко) Ты смешься надо мной?

ЯН: Нет, прости...

ЭСМЕ (пауза): Так что же случилось?

ЯН: Что?

ЭСМЕ: Не говори мне, ничего не говори!

ЯН: О чем?

ЭСМЕ: Не знаю. Ты звонишь, ты садишься в самолет, ты берешь машину, едешь в Кембридж повидаться с Максом и сразу же возвращаешься в аэропорт. Так.

ЯН: Так. Но это ничего не значит.

Входит Элис с подносом.

ЭЛИС: О! Хай! Привет!

ЭСМЕ: Это Элис, Ян.

ЭЛИС: Хай.

ЯН: Привет.

ЭСМЕ (сияя): Часть кассет тебе прислала Элис.

ЯН: А! (Указывает пальцем на Элис): «Как девственница», «Способ магии»

ЭЛИС: А вы сечете!

ЯН: «Рождены в США».

ЭЛИС: Да, это были мои кассеты. И не забудьте «А сейчас то, что я называю музыкой». Я приготовила для вас хорошенькую посылочку, не то, что мамуля, которая всем  навязывает свое любимое пост-панк-техно с жуткими ударными, от которых голова пухнет.

ЭСМЕ: Мне нравится их рационализм.

ЯН (серьезно): Ну конечно – Крафтверк, модернистский бунт эпохи реакции.

ЭСМЕ: Класс! Рыбак рыбака видит издалека!

ЭЛИС: Мы еще увидимся. У вас есть «Опель»?

ЯН: У меня «Шкода».

ЭЛИС: «Опель» - это новый альбом Сида Баррета. То есть вещи там не новые, это сборник. Мамуля рассказывала, как она...

ЭСМЕ: Да, я слышала его. Он сидел на заборе и пел мне «Златовласку». 

ЭЛИС: Соло. Один на один. У вас будет этот альбом.

   Элис выходит.

ЯН: Сид Баррет все еще живет в Кембридже.

ЭСМЕ: Да. Только теперь его надо называть Роджером.

ЯН: Роджером?

ЭСМЕ: Это его настоящее имя.

ЯН: Было бы замечательно увидеть его.

ЭСМЕ: Боюсь, у тебя не получится.

ЯН: Я знаю... я помню, как легко он тогда запрыгнул на стену. Как бы увидеть его?

ЭСМЕ: Элис знает, где он живет, но ты туда не попадешь.

ЯН: Окей.

ЭСМЕ: Не говори, что я сказала тебе.

ЯН: Окей.

В субботу «Роллинг Стоунз» выступают в Праге. На Страговском стадионе. Там, где коммунисты устраивали свои партийные шоу. Жизнь становится все чудесатее и чудесатее!

ЭСМЕ: Я не сказала Элис про... только про стену.

Ян кивает: мол, будьте покойны.

Входит Макс, опираясь на Элис.

МАКС: Ян!

ЯН: Макс! Страшила ты трехногий!

МАКС: Не удивляйся, я теперь передвигаюсь именно таким способом. Эсме пригласила тебя к столу? Я совсем забыл, что у нас семейный...

ЯН: Я не голоден.

МАКС: Ничего, у нас рыбный пирог. Вытащи-как из него пару сардинок.

ЭСМЕ: Нет, только не это! Предложи лучше Яну вина.

Эсме грудью встает на защиту пирога.

МАКС: Налей себе вина. А я пивка выпью. Вот только пить не из чего.

ЯН: И мне пива. Спасибо.

Ян протягивает бутылку Максу, берет себе другую..

МАКС: Мы с тобой оба смотримся на ять. А Ленка где?

ЯН: Придет к половине четвертого.

МАКС: При чем тут половина четвертого?

ЯН: У нее урок.

МАКС: У кого? Ах да, у Ленки. Скоол!

ЯН: Скоол.

Чокаются бутылками.

МАКС: Это она тебе сказала про урок?

ЯН: Да.

МАКС: И башмаков еще не износив... или как там у старины Шекспира. А не кажется ли тебе, что печаль дает о себе знать совсем иначе? Она существует сама по себе, и ей все равно, делаешь ты что-то или не делаешь – тоска выплескивается в мир так, как  кислород из баллона. Затащи бабу в койку, не тащи бабу в койку – разницы никакой... Сунул – вынул...

Пауза.

Элинор всегда опасалась ее. Может быть, не напрасно...(С облегчением.) Но я-то с годами лучше не становлюсь, я не могу ей соответствовать... я увлекаюсь астрологией и И Цзином, а Ленке нужен муж, так что она может возвращаться домой с обратным билетом...

ЯН: Макс...

МАКС: Да. Что тебя беспокоит?

ЯН: Не то, что ты подумал.

Ян открывает чемоданчик и достает старую картонную папку. Протягивает Максу.

МАКС: Что это?

ЯН: Это твое секретное досье. Статни Безпечность. Госбезопасность.

МАКС: А! Я слышал, такое дело у вас заводилось на каждого. Откуда оно у тебя.

ЯН: По дружбе дали. Магда. Ты ее как-то видел у меня. Она юрист, работает в парламентской комиссии по изучению архивов госбезопасности.

МАКС: Ох, чую, много дерьма из-за этого всплывет на поверхность. (Смеется.) Представляю себе, какие сейчас морды у тех, кто боится, что выплывут на свет их  шашни с госбезопасностью.

ЯН: Это точно.

Макс открывает папку и рассматривает бумаги.

МАКС: Оригиналы. Спасибо друзьям. Ты же знаешь, Ян, по-чешски я не понимаю, так что переведи мне.

Отдает ему папку.

ЯН: Тут не так много. Несколько встреч с контактом, псевдоним Милан, и два документа; один датирован 68-м годом, другой 77-м.

МАКС: О да, 68-й. (Смеется.) Один парень из канцелярии правительства в тот вечер ужинал с нами, напился и стал хвастаться своей осведомленностью. Он сказал, что Совок собирается врезать Дубчеку серпом по яйцам, и альтернативы нет – он лично видел на столе министра донесение нашей секретной службы. Это было недели за две до вторжения. Я подумал тогда, что если сообщу это чехам, то, может, Дубчек опомнится.

А второе донесение, говоришь, датировано 77-м? Это, наверно, как-то связано с моей тогдашней работой на Британских Левых?

Ян протягивает ему бумагу.

Это перевод?

ЯН: Какой там перевод, сплошная абстракция. Изучение группировок в лейбористском правительстве и лейбористской партии. Положение левых в Европе... холодная война... движение сторонников мира...комментарий, анализ, прогнозы... характеристики некоторых политиков...

МАКС: Одним словом, пустопорожняя болтовня и сплетни.

ЯН: Нормальное донесение; его же какой-то мелкий шпик составлял.

Макс рассеянно листает страницы.

МАКС:  Я заметил – здесь встречается твое имя. Почему?

ЯН: Потому что – так тут написано - ты требовал освободить меня . В сентябре 77-го года я прозябал в Ружине, приговоренный к году тюремного заключения за паразитический образ жизни – ведь работы у меня не было. Однажды меня вызвали к начальству – и через два часа я очутился за воротами тюрьмы, все еще паразитом, но трое ментов уже ожидали меня. Следуй за нами, сказали они. Я последовал за ними. Они молча привели меня к новой пекарне в Михле и втолкнули в контору. Старший мент сказал заведующему: «Этот парень с сегодняшнего дня работает у вас». Затем они удалились, а я остался работать в этой пекарне... на 12 лет.

МАКС: Понятно. Значит твоя приятельница нашла мое досье и... выходит, она выкрала его?

ЯН: Считай, что так. Это подарок

МАКС: Подарок. И что прикажешь мне делать с ним?

ЯН: А мне какое дело?

МАКС: Вот что я скажу тебе, Ян. Бери-ка ты эту папочку и уебывай в свою Прагу.

ЯН (пауза): Хорошо.

МАКС (зло): И нечего меня защищать. Я в твоей помощи не нуждаюсь.

ЯН: Ну извини, если что не так.

MAKC: Моя совесть чиста. На меня никто не наезжает. Ты меня понял?

ЯН (пауза): Когда в Кембридже я был твоим учеником и ты приглашал меня на ваши марксистские посиделки, я был на седьмом небе. Твой дом, твоя семья... вы казались мне родными. Конечно, твои претензии на имидж образцового коммуниста выглядели смешно, но я не задумывался об этом. Я был в Кембридже! Они думали, что используют меня, но это я использовал их! Какая это роскошь, думал я, жить настоящей жизнью! И эта жизнь становилась бомбой, подброшенной под нашу гребаную идеологию. И единственное, что они требовали от меня взамен, были... наблюдения за Максом Морроу. Вот так-то!

МАКС: Но почему?

ЯН: Эх, Макс, идеологический союзник и персоната грата в глазах руководящей и направляющей! Ты не задумывался, отчего это они отказываются от публикации твоих работ у себя? Прочитав твое досье, я понял, как ты испортил мне летние каникулы. Как нервничали они, опасаясь, что, оставшись без наблюдения, ты подложишь им какую-нибудь свинью. Я должен был отказаться от поездки домой, я был для них незаменимым винтиком, хотя еще Сталин учил их, что незаменимых нет. И чему же я должен был учиться тем летом? Я делал вид, что просто не могу обойтись без твоего семинара, на который ты приглашал корифеев марксистской философии! Никаких проблем! Но тут русские вторглись в нашу страну.

МАКС: Что случилось, когда ты вернулся домой?

ЯН: Они конфисковали мои альбомы.

МАКС: И это всё?

ЯН: Потом мне их вернули. По возвращению я рассказал им то, что они и без меня знали. Кто с кем против кого дружит и прочую фигню. Они думают, что используют тебя, но это ты используешь их. Но в 76-м году всему это настал конец. Свадебный концерт Йироуса мы засекретили как могли, и я понятия не имел, что полиция пронюхала о нем. Натурально, я им не сказал о концерте. И тут их терпение лопнуло. Они поставили передо мной вопрос ребром: кто же в конце концов кого использует? Они раздробили на мелкие кусочки мои пластинки. Потому что, в конце концов, существуют две реальности – ваша и ихняя.

МАКС: Ты все сказал?

ЯН: Я прошу у тебя прощения.

МАКС: А, пустяки. Иди – и не греши больше. У тебя всё?

  Макс явно не в настроении, но Ян кивает.

ЯН: Так что мне с этим делать?

МАКС: Меня не колышет, что ты с этим собираешься делать. (Ехидно.) А со своим досье как ты обошелся?

ЯН:  Когда коммунизм рушился, госбезопасность сожгла секретную документацию. Наверно там было и мое досье.

Макс смеется.

ЯН: Но об этом ты не собирался рассказать мне, не так ли?

ЯН: Не собирался.

Макс смотрит на Яна. Тот протягивает ему руку на прощание, но рука повисает в воздухе.

Световая вырубка. Звучит “Don’t Cry” в исполнении группы Guns ’n’Roses.

 

Снова свет.

Обед подошел к такой стадии, когда уже немало съедено и выпито, и застольная беседа превратилась в шум, из которого слух вырывает отдельные фразы. Два лишних стула добавлены к столу. Ян сидит в одном конце стола, между Ленкой и Элис. Макс на другом конце прямо против Яна, между Эсме и женой Найджела Кэндидой. Стивен между Элис и Эсме. Найджел зажат Ленкой и Кэндидой. Если стол длинный и прямоугольный, то можно одно трио – Элис, Стивен, Эсме – усадить спиной к публике, а другое – Ленка, Найджел и Кэндида – лицом, а Макс и Ян будут сидеть в профиль. Если стол круглый, то персонажи рассаживаются так – на 12 часах Найджел, затем Кэндида, Макс, Эсме. Стивен (на 6 часах) Элис, Ян, Ленка.

Одновременно энергично ведутся три самостоятельные беседы. Ян говорит с Ленкой по-чешски. Она – вся внимание, ловит каждое его слово, улыбается с счастливым видом.

Другая беседа ведется между Найджелом, Элис и Стивеном.

Третья между Кэндидой, Максом и Эсме, которая кажется слегка безучастной.

Кэндида – ровесница Найджела. Ей около сорока, она привлекательная женщина, делающая карьеру.

Ленка в свои сорок с небольшим все еще выглядит очень сексуально.

Ян рассказывает Ленке по-чешски, какую песню пела его мать, и когда он переходит на английский, его голос выделяется среди общего гама.

ЯН: Но я знаю, мы встретимся снова...

Ленка смеется.

(оправдываясь перед всеми) Извините. Детство – волшебная страна, в которую нет возврата. Когда я вернулся, ее не было на прежнем месте.

СТИВЕН: Когда ты вернулся?

ЯН: Я был здесь с 66-го по 68-й.

ЛЕНКА: И это время тоже утрачено.

КЭНДИДА: Я не могу помнить 60-е, хотя я тогда уже была.

НАЙДЖЕЛ: Боюсь, дорогая, тогда тебя еще на свете не было.

МАКС: От шестидесятых у меня крыша съехала. Казалось, в высшей степени отлаженном борделе открылась не та дверь. В то время многие известные особы не могли смотреть мне в глаза, потому что всем были известны их групповухи и прочие извращения...и они еще прикрывались фальшивой мудростью, почерпнутой из непонятных восточных религий.

НАЙДЖЕЛ: У меня был кафтан. Чтобы фотографироваться.

ЛЕНКА: Ян тогда носил длинные волосы.

ЯН: Мы все были длинноволосыми. Это было наше право.

НАЙДЖЕЛ: Когда я встретил Эсме, она жила на Кларендон Стрит в... как это называлось... коммуна или самовольно захваченное жилье?

ЭСМЕ: Коммуна.

НАЙДЖЕЛ: Я просочился туда, чтобы сделать репортаж, но, увы, влюбился.

ЭЛИС: И вовсе не увы! Не влюбись ты в мамочку, меня не было бы.

КЭНДИДА: Хорошо сказано.

МАКС: Пятидесятые были последней эпохой, когда свобода оставалась целью, ради которой юность готова была на все. После этого молодежь получила столько свободы, что уже не знала, куда ее девать, и распорядилась ей по-своему: свобода секса, свобода кайфа... и все пошло не тем путем.

НАЙДЖЕЛ: Вот именно. Секс, наркотики и рок.

ЛЕНКА (протестующе): Простите, но мы изменили мир!

КЭНДИДА: А что вы тогда скажете про 68-й?

МАКС: А что произошло в 68-м?

КЭНДИДА: Революция!

МАКС: Извиняюсь, но я страдаю болезнью, при которой человек забывает слова, так что помогите мне...

ЛЕНКА: Кэндида имеет в виду культурную революцию.

КЭНДИЛА: Нет, я имею в виду студенческие волнения в Париже или в моем колледже искусств в Горнси, и оккупацию...

МАКС: Ах да, оккупация, ну конечно. Ян, ты помнишь оккупацию 68-го?

ЭЛИС: Дедуля!

МАКС: Что?

ЭЛИС: Сам знаешь!

КЭНДИДА (к Элис): Макс прекрасно понимает, о чем я. Все мы мечтали свергнуть капитализм.

НАЙДЖЕЛ Кэндида в юности страдала этой навязчивой идеей.

КЭНДИДА: И покончить с войнами. Со всеми войнами, не только вьетнамской. Я не знаю, какого вы мнения о тогдашнем прикиде. Я ходила в камуфляжной куртке и солдатских башмаках-говнодавах. О. я знаю, что вы подумали. А еще у меня было пальто а ля Сержант Пеппер, от одной девушки из Челси. Вот так мы одевались. Ну и что? Мы были очень политизированы. Мой парень работал карикатуристом в «Белом карлике».

ЯН: Чтооо?

ЛЕНКА: Газета такая была.

МАКС: Но Ленка права. Все это переросло в мирную культурную революцию. А система осталась в неприкосновенности. Вот о чем я вам и толкую. Попытки изменить душу не оказывали воздействия на социальную структуру. Или вас вышвырнет вон, или вы при способитесь. В конце концов вы стали приспособленцами. (К Эсме). А ну-ка придвинь ко мне вон ту бутылку.

КЭНДИДА (смеется) А теперь мы думаем: вот какие мы крутые. Мы тусуемся на самом верху и нас узнают на улице.

МАКС (К Эсме): Бутылку.

Стивен подталкивает бутылку к Максу.

ЭСМЕ: Что? Ах, простите. Кому еще кофе?

Роняет вилку. Стивен подбирает ее. Эсме встает, берет кофейник.

ЭЛИС: Можно мне?

ЛЕНКА: Не пытайся, Макс, перетянуть нас на свою сторону. Лозунг «Делай любовь, а не войну» был куда действеннее, чем «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

ЯН: Присоединяюсь к Ленке.

Эсме смотрит на Яна и Ленку и выходит.

ЛЕНКА: В конце концов сегодня не так уж важно, кому принадлежат заводы.

СТИВЕН (потрясенно): Ты слышишь, Макс?

Элис тоже поднимается и уходит вслед за Эсме.

КЭНДИДА (почесываясь): Так вы считаете, я приспособилась?

НАЙДЖЕЛ: Конечно, мы – четвертое сословие, благодарю покорно. Приличные люди сегодня идут в тюрьмы во имя прав человека.

МАКС: Да, но лично мне от этого не жарко не холодно. Меня куда больше волнуют сентиментальные истории про экзальтированных баб, занимающие половину газетной площади.

СТИВЕН: Разумеется. Обыватели обожают нечто в этом роде.

МАКС: Пролетариат не последовал туда, куда его вел Стивен, и нам остается следовать туда, куда идет пролетариат.

 Появляется Элис с кофейником. Молча наливает кофе Кэндиде и улыбается.

(многозначительно, Кэндиде) Вот что я вам скажу. Вся ваша писанина – это вопль рыночного зазывалы. Ваша позиция зависит от того, какую музыку закажет собственник. Если это прибыльно, он заказывает вам писать ложь, если акции лжи падают, он заказывает вам правду.

НАЙДЖЕЛ (возмущенно): Ты порешь чушь собачью, Макс!

Элис продолжает обход стола с кофейником.

МАКС (Кэндиде): Попробуй-ка царапнуть своего рекламодателя!

КЭНДИДА: Даже если я сделаю это, мой контракт предусматривает, что в моей колонке без моего согласия нельзя изменить ни слова.

МАКС: Потому что те, кто составлял контракт, знают, что ты и так послушная девочка. К чему тебе рисковать своими привилегиями?

ЭЛИС: Дедуля! 

МАКС: Не надо мне вашего кофию!

ЭЛИС: Ты огорчаешь маму.

МАКС: Как?

ЭЛИС: Кааак?!

Ставит кофейник на поднос и садится.

Она ушла наверх. Мне кажется, ей нехорошо.

ЯН (к Элис): Что с ней?

НАЙДЖЕЛ (показывая пальцем на Яна): У него спроси!

МАКС: О чем мне у него спрашивать?

НАЙДЖЕЛ: Пусть он тебе расскажет, где правда, а где ложь в твоей любимой системе.

МАКС: Я не нуждаюсь в его россказнях. Система не в состоянии описать себя.  Газеты являются частью системы, и правда поэтому понятие относительное.

НАЙДЖЕЛ (триумфально): Вот за это спасибо.

МАКС: Я имел в виду Флит-стрит.

НАЙДЖЕЛ: Скажи-ка ему то, что ты говорил мне тогда в Праге.

ЯН: Что именно?

НАЙДЖЕЛ: Блин, не помню. Что-то про то, что человеку свойственно иметь несколько разных правд.

ЯН: Нет. Я говорил, что человеку свойственно заблуждаться насчет того, что есть истина.

НАЙДЖЕЛ: Прекрасно. Такова наша система.

ЯН: Но Макс прав. Бархатная революция не ставила себе цель сменить одну систему на другую. Мы начали с возвращения к правам и ценностям отдельно взятой личности – и тут поняли, что слова теряют свое значение. Я больше не могу употреблять слова «социализм» или «капитализм». Язык остался в девятнадцатом веке. А когда мы придаем словам новое содержание, получается как с социализмом в Чехословакии: он врал самому себе – и слово это утратило смысл. После этого вторжение иностранных армий можно было называть братской помощью, а любого, кого лишили работы и приговорили к вечной безработице, можно было назвать паразитом. Не так ли, Макс?

МАКС: Я вынужден оставить вас. Если Эсме простит меня...

ЛЕНКА: Ложь начинается не с языка...

ЯН (Максу): В чем дело? Что с Эсме?

ЛЕНКА: Мужчина впервые солгал потому, что это было заложено в его природе.

КЭНДИДА: А как насчет нас, девушек?

СТИВЕН: Первой солгала женщина. Кстати, Кэндида, ты сама-то прочла ту чушь, которую написала про Баррета?

КЭНДИДА: Я?

ЛЕНКА: Я прочла.

НАЙДЖЕЛ: Ты будешь утверждать, что все это неправда?

СТИВЕН: Все не так просто. Для тех, кто знает Сида Баррета, эта статейка – нагромождение бессмыслицы, написанное, предположительно, человеком с задержками в развитии и, бесспорно, жестоким, но с юридической точки зрения тут не к чему придраться. Своего рода триумф, правда, триумф беспардонной лжи. Но самое ужасное в том, что эта жестокость и непорядочность абсолютно ничем не мотивированы. Это... это стиль такой. (К Ленке.) Чего скалишься?

ЛЕНКА: Классно! Тебе бы гороскопы составлять!

МАКС (Стивену): Ничего удивительного. Газеты – это человеческая натура, пропущенная через печатный станок. А человеческая натура нынче такая и есть – сплошные жестокости и суеверия.

НАЙДЖЕЛ: Ну что ж, спасибо всем за чудесный вечерок. (Встает.)

МАКС: Я предпочитаю систему, в которой газеты слишком скучны, чтобы подымать столько шуму.

НАЙДЖЕЛ: Идем, Кэндида. ( Выходит в прихожую за ее пальто)

КЭНДИДА (раздраженно): Я должна попрощаться с Элис.

ЛЕНКА: Ты считаешь человеческую натуру зверем, которого надо держать в клетке. Но в клетке зверь становится еще хуже.

НАЙДЖЕЛ (возвращаясь с пальто Кэндиды.): До свидания.

МАКС: В клетке есть смысл.

ЛЕНКА: Смысл – это твое суеверие. Человеческая природа глубже смысла и удивительнее.

МАКС: Это тебе И Цзин сказал?

Ленка хватает столовый нож и делает вид, что замахивается им на Макса. Входит Элис с газетой.

ЭЛИС: Это твоя газета, Кэндида?

ЛЕНКА: Кажется, моя.

Элис разрывает газету на куски  и прикрепляет их Кэндиде на плечи. (NB! Так у Стоппарда. Я бы предложил ей поплевать на тот кусок листа, где статья, и прилепить на лоб Кэндиде. )Найджел хватает Элис. Та вырывается и  в  рыданиях уходит. Стивен уходит за ней. Кэндида ошеломлена. Найджел берет ее под руку.

НАЙДЖЕЛ: Вы все тут психи ненормальные!

Он выводит из комнаты Кэндиду и на ходу бросает Максу:

А тебе я скажу, в чем твоя проблема. Ты просрал всю свою жизнь и только теперь понял это.

Макс,  Ленка и Ян внимательно следят за уходящими. Голоса за дверью затихают, входная дверь хлопает.

МАКС (пауза): А ведь так хорошо сидели!

Макс берет Ленку за руку, отбирает нож, прикладывается губами к ее ладони.

Вернись ко мне. Я так соскучился.

Ленка целует Макса в макушку.

Я прошу Ленку остаться.

ЯН: Господи! Остаться?

МАКС: Она бы приходила ко мне днем, понимаешь?

ЛЕНКА: Это огорчит Эсме.

МАКС: Она ничего не узнает.

ЛЕНКА: Ты у нее не спрашивал?

МАКС: С какой стати? Это мой дом.

Ленка игриво поглаживает Макса.

ЯН: Мне не хотелось бы уйти, не...

Макс осушает бокал, и его настроение меняется к лучшему.

МАКС: Была когда-то на свете большая-пребольшая страна. Мускулистые рабочие там размахивали кувалдами, а улыбчивые грудастые девушки в косынках серпами косили рожь, и там звучали песни, много песен, и поэты каждый день выдавали на гора сотни строк о том, как хорошо живется в этой стране. И что же произошло?

ЯН: Если бы порнография была там доступна, поэты бросили бы воспевать свободный труд и военную мощь страны, и начали бы кропать точно такую же порнуху, как на Западе.  Ибо мы сами не ведаем, что творим.

МАКС: Я-то знал...

ЯН: Передай Эсме, что я благодарен ей... за все.

МАКС: Возвращайся в Англию и дописывай свою докторскую.

ЯН: Когда умерла моя мать, я подумывал об этом. Об эмиграции. Естественно.

МАКС: Ян любит Англию.

ЯН (улыбнувшись): Люблю!

ЛЕНКА: Тебе только кажется, что любишь. Не возвращайся. Это место утратило свой нерв. С тех пор, как ты был здесь, много воды утекло. Сложилась демократия покорности. Люди боятся высказывать свои взгляды – чтобы не прослыть еретиками. Они просят прощения за свою историю.  Они просят прощения за изысканные манеры. Они просят прощения за то, что не все одинаковы. Все тонет в политкорректности. Ты не вернешься в ту страну, которую любил. Какого хрена тебе менять родину на болото, в котором еще пятьдесят лет ничего путного не случится?

Входит Эсме с альбомом «Опель».

ЭСМЕ: Прошу прощения, я... Все уже разошлись?

ЛЕНКА: Тебе лучше, Эсме?

ЭСМЕ: Что ты имеешь в виду?

Протягивает Яну альбом.

Я тут кое-что тебе принесла.

ЯН: Ох... Спасибо тебе.

ЭСМЕ: На тот случай, если ты его не сумеешь найти. (К Максу) Как тебе она?

 Ян кладет альбом на стол и ищет свой чемоданчик.

МАКС: Я был приятно удивлен.

ЭСМЕ: Вот как? Надеюсь, Элис она понравилась.

ЯН: Ну, бывай, старина. Удачи!

 Пожимает руку Максу.

МАКС: Где ты припарковался?

Ян выходит в сад. Обменивается прощальным поцелуем с Ленкой.

ЯН: Рад был повидать тебя, Эсме.

ЭСМЕ: Будь осторожен за рулем. Счастливого пути.

Они целуются. Ян исчезает за оградой. Лена начинает убирать со стола.

Не делай этого, слышишь!

Ленка в растерянности: ей указали, что она залезла на чужую территорию.

ЛЕНКА: Извини. (Пауза.) Давно собираюсь тебе сказать: Макс нуждается во мне. Он просит меня остаться. Что ты на это скажешь, Эсме?

МАКС:  Почему ты у нее спрашиваешь? Сними с нее это бремя.

ЛЕНКА: Я хочу сказать, если ты...

ЭСМЕ: Он забыл...забыл взять...

Поднимает со стола альбом.

Прости, я не расслышала.

ЛЕНКА:  Я упустила его... и Макс сказал, что он теряет меня.

ЭСМЕ: Да, конечно. Я не подумала. Когда это..(Разъяренно.) Ты поняла это только сейчас, это произошло только сейчас?

ЛЕНКА: Он не отходил от телефона. Я и раньше думала об этом. (Смеется.) Но кое-что в машину ему я положила.

ЭСМЕ: Вижу, ты вся сияешь от счастья. Ох, Ленка...

Эсме обнимает Ленку. Смеется. Оглядывается в поисках сигарет, вспоминает, что оставила их в жакете, забытом в садовом кресле.  Береь сигарету, садится закуривает.

Ленка убирает со стола.

Возвращается Ян.

ЯН: Привет!

ЭСМЕ: Ян! Ну да, ты коечто забыл на столе.

ЯН: А?

ЭСМЕ: Ты вернулся за пластинками Сида?

ЯН: Ох... Нет

ЭСМЕ: А я вот забыла, что бросила курить и вышла в сад сделать пару затяжек.

ЯН: Понимаю.

ЭСМЕ: Травка. Мне это надо было. Успокаивает.

Она подходит к стене сада.

Он был прекрасен. Он был словно сама красота.

ЯН: Я вернулся спросить, поедешь ли ты со мной?

ЭСМЕ: Да.

ЯН: В Прагу.

ЭСМЕ: Да. Конечно. С тобой.

ЯН: Прямо сейчас можешь?

ЭСМЕ: Да. Могу. Только схожу за паспортом.

ЯН: Окей.

ЭСМЕ: Он наверху.

ЯН: Окей.

ЭСМЕ: Ты подождешь меня здесь?

ЯН: Подожду.

Эсме заходит в дом и начинает быстро собираться, игнорируя Макса и Ленку. Снаружи Ян расхаживает по саду. Рассматривает альбом. Макс и Ленка заняты друг другом, даже не говорят. Через полминуты Ян смотрит на часы.

ЛЕНКА:  Она чистит зубы.

Ян кивает.

Световая вырубка, звучит «Вера» группы «Пинк Флойд». «Кто здесь из вас знавал когда-то Веру Линн?Она клялась, что вст ретимся мы вновь. Ах, Вера, Вера, где же ты теперь?Кто здесь сумеет указать мне к Вере путь?»

Свет. Действие этой картины происходит одновременно в Праге, возле стены Леннона и в Кембридже.

1990.

Возле стены Леннона сидит Эсме, одетая по-летнему. Даже сквозь солнечные очки заметно, что ее глаза сияют счастьем. Ян время от времени снимает ее «мыльницей». Звучит музыка битлов.

В Кембридже в саду Ленка дает урок студентке по имени Дейрдре. Они читают Плутарха.

ДЕЙРДРЕ: ...и неожиданно ко всеобщему удивлению с острова Паксос раздался голос, повторявший его имя Тамуз. Тамузом же звался египетский кормчий, не знавший имени, гм... empleonton...

ЛЕНКА: Здесь страдательный залог, Дейрдре.

ДЕЙРДРЕ: никому не известный по имени на судне... то есть никто не знал, как его зовут.

Музыка битлов заканчивается и начинается снова.

На третий раз он откликнулся на зов, и взывающий сказал ему: «Когда вы окажетесь в пределах слышимости с Палодов...

ЛЕНКА: Так, хорошо...

ДЕЙРДРЕ: ... сообщи им, что Великий Пан умер...»

Ян и Эсме, счастливые как молодожены, слушают музыку битлов, в которую вторгается голос Дейрдре.

...и когда они достигли Палодов, море успокоилось, и Тамуз встав на носу лицом к земле провозгласил: Великий Пан умер! И вслед за тем...

ЛЕНКА: Хорошо.

ДЕЙРДРЕ: ... раздался громкий вопль сожаления, и не один голос, но много.

Слышен шум бара, музыка из него заполняет сцену. Это «Я жду человека» в исполнении «Пластмассовых людей Вселенной». Музыка и шум сливаются в общий звуковой фон.

Эсме сидит за столиком в баре. Ян рядом с ней, держит ее за руку.

ЭСМЕ: С кем это ты разговаривал?

ЯН: С одним приятелем, из «Пластмассовых людей...» Теперь он играет в новой группе «Полночь». Их приглашают в Америку.

ЭСМЕ: Что же происходит?

ЯН: Да ничего. Ничего. Просто настали новые времена. Кто хочет быть богатым? Кто хочет быть знаменитым?

Официант по имени Ярослав приносит меню. Ян с ним знаком. Они пожимают друг другу руки. Говорят о том, что соблираются на концерт «Роллинг Стоунз». Ян заказывает два пива.

Входит Фердинанд, шумный и бородатый. Обращается к Яну по-чешски, обнимается с ним, кивает Ярославу.

Это Ферда. Он по-английски ни бум-бум. Только стихи помнит.

ФЕРДИНАНД: Привет!

ЭСМЕ: Привет!

Фердинанд что-то говорит по-чешски.

ЯН (улыбаясь): Он говорит, президент Гавел пригласил «Роллингс Стоунз» в Пражский Град. Он лично водил их по дворцу, а когда они подошли к балкону, с которого должны были помахать ручкой столпившимся внизу поклонникам, оказалось, что дверь на балкон заперта и никто не знает, где ключ.

Но нам нужно поесть перед концертом.

Эсме берет меню у Яна.

ЭСМЕ: Я закажу то, чего мне хочется.

ЯН: Ты же не поймешь, что здесь написано.

ЭСМЕ: Я могу заказать все, что хочу?

ЯН: Да.

ЭСМЕ: Тогда  аперитивом пусть будет пьянящий поцелуй, от которого закружится голова. Горячее блюдо  – страсть, дикая, безудержная, первобытно косматая, победоносная... А на десерт... сам знаешь, что на десерт. И сумеем ли мы встать из-за стола прежде, чем я умру?

ЯН (Ярославу): У вас все это есть?

ЯРОСЛАВ (невозмутимо): Я вернусь с пивом.

Ярослав уходит. Эсме не обращает внимания.

ЭСМЕ: И пусть на нас смотрят. Мне все равно! Мне все равно!

Луч света вырывает из тьмы лица Яна, Эсме, Ярослава и других, кого мы не знаем,на концерте «Роллинг Стоунз». Звучит первая запись из альбома „No Security“

Световая вырубка.

К О Н Е Ц