Джон Осборн

ОГЛЯНИСЬ ВО ГНЕВЕ

Пьеса в трех действиях

Перевод Д.Урнова

 

Посвящается отцу

Действующие лица

Д ж и м м и  П о р т е р.

К л и ф ф  Л ь ю и с.

Э л и с о н  П о р т е р.

Е л е н а  Ч а р л з.

П о л к о в н и к  Р е д ф е р н.

 

Действие происходит в однокомнатной квартире Портеров. Средняя Англия. Наше время.

 

Действие первое.

Ранний вечер.

 

Действие второе.

Картина первая - две недели спустя.

Картина вторая - на следующий день.

 

Действие третье.

Картина первая - несколько месяцев спустя.

Картина вторая - через несколько минут.

 

Действие первое

 

Однокомнатная квартира Портеров в одном из крупных городов Средней Англии. Ранний апрельский вечер.

Сцена представляет собой довольно просторную мансарду на верхнем этаже большого дома в стиле прошлого века. Потолок круто спускается слева направо. Внизу справа два окна. Перед ними туалетный столик из темного дерева. Обстановка в основном скромная и весьма подержанная. В глубине справа почти во всю длину задней стены стоит двуспальная кровать. Остальное пространство этой стены занято книжными полками. Справа перед кроватью массив­ный комод, заваленный книгами, галстуками и всякими случайными предметами; среди них потрепанные игруш­ки — плюшевый медведь и пушистая белка. Слева дверь. Возле нее небольшая вешалка. Большую часть левой стены, почти целиком занимает огромное окно. Выходит это окно на лестницу, но солнечный свет все-таки проникает через него. Около вешалки газовая плита и деревянный буфет, на котором стоит  радиоприемник.  В центре    прочный обеден­ный стол и три стула.  Впереди слева и справа два глубо­ких потертых кожаных кресла.

Когда поднимается занавес, Джимми и Клифф сидят каждый в своем кресле. Видны лишь две пары, ног, торчащих из-за газет. Оба читают, их окружают горы газет. Скоро мы их разглядим. Джимми — высокий худощавый молодой человек лет двадцати пяти, одетый в поношенную спортив­ную куртку и тренировочные брюки. Курит трубку, облака дыма от которой наполняют комнату. Джимми представляет собой раздражающую смесь искренности и насмешливой злости, мягкости и беззастенчивой жестокости. Он нетерпе­ливый, навязчивый и самолюбивый — сочетание, которое может равно оттолкнуть и чувствительных и бесчувствен­ных. Въедливая и бескомпромиссная честность, которая ему свойственна, привлечет немногих. Одним он покажется чувствительным до неприличия, другим — просто крикуном. Столь яркий темперамент помогает ему почти всегда остав­лять за собой последнее слово. Клифф одних лет с Джим­ми, невысокий, темноволосый, коренастый, на нем свитер и серые новые, но совершенно мятые брюки. Он спокоен и медлителен до апатии. На его грустном лице лежит печать природного ума — достояние самоучки. Если Джимми оттал­кивает от себя людей, то Клифф не может не вызывать сим­патии или хотя бы внешнего расположения даже у людей осторожных.  Он — неизбежная,

умиротворяющая противопо­ложность Джимми. Слева, возле буфета, стоит Элисон. Она склонилась над гладильной доской. Рядом с ней груда белья. Элисон — наиболее трудно уловимый характер в этой сложной полифо­нии из трех человек. Она — в другом ключе: нечто вроде нежной мелодии, которая тонет в звуках джаза — в присут­ствии двух грубоватых парней. На ней рваная, но дорогая юбка и вишнево-красная рубашка Джимми навыпуск. Однако, как ни странно, выглядит она в этом наряде весьма элегантно. Элисон примерно одних лет с мужчинами. Их диковатый внешний вид еще ярче оттеняет ее красоту. Она высокого роста, изящная шатенка с тонкими чертами поро­дистого лица. В ее больших и глубоких глазах есть какая-то затаенная строптивость, которая заставляет с ней считаться. В  комнате  тихо  и  дымно.  Слышен  только стук утюга о гла­дильную доску. Стоит один из прохладных весенних вечеров, весь в облаках и тенях. Неожиданно Джимми швыряет га­зету на пол.

Джимми. И зачем я занимаюсь этим каждое воскресенье? Ведь даже обзоры новинок те же самые, что на прошлой неделе. Книги новые — обзоры старые. Ты свою дочитал?

Клифф. Нет еще.

Джимми. Я осилил целых три колонки об английском романе. До черта французских слов. Ты не чувствуешь себя полным невеждой после чтения газет?

Клифф. Не чувствую.

Джимми. Ты и так ничего не знаешь. Плебей. (К Элисон.) Послушай, а как реагирует благородная публика?

Элисон (рассеянно). Что?

Джимми. Я говорю, ты после чтения газет, конечно, не сомне­ваешься в своих умственных способностях?

Элисон. А-а... Я еще сегодня газет не читала.

Джимми. Не о том речь. Я вообще...

Клифф. Оставь бедную девочку в покое. Она занята.

Джимми. Скажите! Она же может ответить! Ты можешь отве­тить? Высказать свое мнение? Или бремя белой женщины слишком давит тебе на мозги?

Элисон. Извини. Я не прислушивалась.

Джимми. Разумеется! Этот проклятый Джимми о чем-то там бормочет, а всем это уже надоело и все хотят спать. И Элисон зевает первой.

Клифф. Слушай, оставь ее в покое.

Джимми (кричит). Отлично, дорогая! Спи спокойно! Это всего-навсего я обращался к тебе с вопросом. Не забыла этого слова? Прости, ради бога.

Клифф. Не вопи. Я читаю.

Джимми. Напрасный труд, ты все равно ничего не поймешь.

Клифф. Мм...

Джимми. Ты слишком туп.

Клифф. Да, и не образован. А теперь заткнись, ладно?

Джимми. А почему тебе не попросить мою жену объяснять те­бе прочитанное? Она же у нас образованная. (К Элисон.) Верно?

Клифф (продолжая читать, толкает его ногой). Да оставь же ее в покое.

Джимми. Сделай это еще раз, бандит, и я тебе уши оборву. (Выбивает газету у Клиффа из рук.)

Клифф (наклонившись). Слушай, я занят самообразованием. Не мешай мне, болван. Отдай. (Протягивает руку за газе­той.)

Элисон. Ради бога, Джимми, верни ему газету! Я не могу сосредоточиться.

Клифф. Вот видишь, давай газету. Она не может сосредото­читься.

Джимми. Не может сосредоточиться! (Швыряет Клиффу газету.) Да у нее уже давно в голове нет ни одной мысли! Что, не правда?

Элисон. Правда.

Джимми (поднимает с полу газету). Я проголодался.

Элисон. Не может быть! Так скоро?

Клифф. Прожорливая свинья.

Джимми. Никакая не свинья. Просто люблю поесть, вот и все.

Клифф. Люблю поесть! Ты как сексуальный маньяк, только у тебя все направлено на жратву. Погоди, парень, попадешь во «Всемирные новости»: Джеймс Портер, двадцати пяти лет, осужден на прошлой неделе за преступную связь с кочаном капусты и банкой консервированной фасоли. Обвиняемый жаловался на недомогание и обмороки. Он просил принять во внимание как смягчающее обстоятельство тот факт, что служит начальником противовоздушной обороны.

Джимми (ухмыляясь). Действительно, люблю поесть. Хотел бы вот так же всласть пожить. Ты что-нибудь имеешь против?

Клифф. Не вижу никакой пользы в том, что ты много ешь. Ты совершенно не толстеешь.

Джимми. Мы не толстеем. Я уже пытался тебе объяснить. В нас все перегорает. Теперь заткнись, я буду читать. Мо­жешь подогреть мне чаю.

Клифф. Господи, ты же выдул целый чайник! Мне досталась только одна чашка.

Джимми. Ну и что? Поставь еще.

Клифф (к Элисон). Подтверди, что я выпил только одну чашку!

Элисон (не поднимая, головы). Да.

Клифф. Слышал? И она выпила одну чашку. Я видел. А ты вылакал все остальное.

Джимми (читая газету). Поставь чайник.

Клифф. Сам поставь. Ты смял мою газету.

Джимми. В этом доме один я знаю, как нужно обращаться с газетами и со всем прочим. (Берет другую газету.) Тут де­вушка интересуется, потеряет ли ее ухажер уважение к ней, если она даст ему то, что он у нее просит. Глупая тварь.

Клифф. Попадись она мне, я бы ей растолковал.

Джимми. И кому только нужен этот бред? (Отбрасывает газету прочь.) Ты уже прочел достойную доверия газету?

Клифф. Какую?

Джимми. В воскресенье выходят всего две достойные доверия газеты. Одна у тебя в руках и вот эта. Давай меняться!

Клифф. С удовольствием.

Меняются газетами.

Я читал статью епископа Бромлейского. (Протягивает руку к Элисон.) Как ты, дорогая?

Элисон (улыбаясь). Ничего, спасибо.

Клифф (берет ее за руку). Почему бы тебе не бросить все и не отдохнуть?

Элисон (улыбнувшись). Мне осталось немного.

Клифф (целует ей руку и забирает ее пальцы в рот). Она у нас очаровательная, правда?

Джимми. Мне все это говорят. (Встречается взглядом с Эли­сон.)

Клифф. Какая милая и нежная лапка. Очень хочется откусить.

Элисон. Перестань. Я сожгу его рубашку.

Джимми. Отдай ей пальцы и не распускай слюней. Что гово­рит епископ Бромлейский?

Клифф (отпуская Элисон). Здесь говорится, что он выступил с трогательным обращением ко всем христианам, призывая их всеми силами способствовать производству водородной бомбы.

Джимми. Действительно, трогает до глубины души. (К Элисон.) Тебя трогает, дорогая?

Элисон. Разумеется.

Джимми. Ну вот, и моя жена тронута. Надо посылать епископу пожертвование. Что он там еще сказал? Там-ти-там, та-та-там. Ясно. Епископ обиделся на чье-то заявление, будто он поддерживает богатых против бедных. Он подчеркнул, что не признает классовых различий. «Эту идею нам настойчиво и злонамеренно навязывает рабочий класс». Какая прелесть!

Джимми смотрит, как они будут реагировать на прочитан­ное, но Клифф занят своей газетой, а Элисон прилежно гла­дит.

 (Клиффу.) Ты это читал?

Клифф. Что тебе?

Джимми понимает, что им не до него, однако мириться с этим не хочет.

Джимми (к Элисон). Тебе не кажется, что это мог бы написать твой отец?

Элисон. Что именно?

Джимми. Да то самое, что я читал.

Элисон. С какой стати он должен это писать?

Джимми. А очень в его стиле.

Элисон. Разве?

Джимми. Слушай, а может быть, епископ Бромлейский — это его псевдоним?

Клифф. Не обращай внимания. Ему приспичило кого-нибудь обидеть. Он теперь к чему угодно прицепится.

Джимми (пользуясь, пока есть слушатели). А ты читал про женщину, которая пошла на митинг американских еванге­листов на Эрлс Корт? Она полезла вперед объявить, что она за любовь или что там у них, и в толпе новообращен­ных, которые рвались туда же, ей сломали два ребра и про­ломили голову. Она вопила, как резаная, но кого это встре­вожит, если полсотни тысяч людей во всю глотку орут «Впе­ред, Христово воинство»*? (Порывисто поднимает голову, ожидая ответа.)

*[Гимн Армии спасения, религиозно-филантропической организации, основанной в 1865 году. (Здесь и далее примеч. В. Харитонова.)]

Клифф и Элисон молчат.

Иногда мне кажется, я ничего вокруг не понимаю. Как на­счет чая?

Клифф (уткнувшись в газету). Какого чая?

Джимми. Поставь чайник.

Элисон глядит на него.

Элисон. Ты хочешь чаю?

Джимми. Не знаю. Пожалуй, нет, не хочу.

Элисон. А ты, Клифф?

Джимми. И он не хочет. Долго ты еще провозишься?

Элисон. Скоро закончу.

Джимми. Господи, как я ненавижу воскресенья! Вечно тоска и однообразие. И никуда от этого не денешься. Вечно одно и то же: газеты, чай, стук утюга. Несколько часов — и долой еще одна неделя. Уходит молодость! Вы это понимаете?

Клифф (опуская газету на пол). В чем дело?

Джимми (безразличным тоном). Так, ничего. Будь ты проклят, будьте вы оба прокляты, черт с вами со всеми.

Клифф. Может, сходим в кино? (К Элисон.) Как ты на это смотришь, дорогая?

Элисон. Я, наверное, не смогу. Может, Джимми пойдет?

Джимми. Чтобы воскресная шпана, пробившись в первые ря­ды, испортила мне вечер? Благодарю. (Пауза.) Ты читал последнюю статью Пристли? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно, не читал. Чего ради только я каждую неделю трачу девять пенсов на эту проклятую газету? Кроме меня, ее никто не читает. Всем все безразлично. Все пребывают в состоянии упоительной лени. Я с вами скоро вообще обалдею. Уверен, вы поставили своей целью свести меня с ума. Боже мой, как хочется хоть какого-то душевного подъема, хоть совсем немного. Просто услышать теплый, проникно­венный голос — «Господи!» (Театральным жестом бьет себя в грудь.) «Господи! Я живой!» Есть мысль — немного поиграем? Давайте притворимся, что мы человеческие существа и действительно живем. Почему для смеха не повалять дура­ка? Притворимся, будто мы люди. (По очереди смотрит на Клиффа и Элисон.) Да, видно, перевелись души, которые можно расшевелить.

Клифф. А что он сказал?

Джимми (возмущенный, что ему мешают злить Элисон). Кто — он?

Клифф. Мистер Пристли.

Джимми. То же, что всегда. Он похож на ее папашу, который из своей комфортабельной пустыни, не ведающей избирательных прав, вперял такой же умиротворенный взор во времена былого благоденствия. Какого черта ты испортил свои брюки?

Клифф. А в чем дело?

Джимми. Это что, те самые брюки, которые ты купил на прошлой неделе? Полюбуйся, что он сделал с новыми брюками.

Элисон. Клифф, ты неряха. На них страшно смотреть.

Джимми. Истратил массу денег на новые брюки — и валяешься в них, как дикарь. Что бы ты стал делать, если бы я не следил за тобой?

Клифф (ухмыляясь). Не представляю. (К Элисон.) Дорогая, что бы я стал делать?

Элисон. Ты бы лучше снял брюки.

Джимми. Вот-вот. Снимай, я тебя выпорю.

Элисон. Дай, я их выглажу, пока утюг горячий.

Клифф. Ладно. (Начинает снимать брюки.) Только сперва из карманов все выну. (Вынимает ключи, спички, носовой пла­ток.)

Джимми. Будь добр, дай спички.

Клифф. Опять будешь дымить своей трубкой? Всю квартиру провонял. (К Элисон.) Согласись — ужасный запах.

Джимми отбирает у него спички и закуривает.

Элисон. Мне все равно. Я привыкла.

Джимми. Она к чему хочешь привыкнет. Если бы она умерла и очнулась в раю, то, наверное, уже через пять минут чувствовала бы себя как дома.

Клифф (передавая Элисон брюки). Спасибо, дорогая. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

Джимми. Не давай ему.

Клифф. Я не могу больше выносить вонь от твоей трубки. Мне нужно закурить тоже.

Джимми. А мне кажется, доктор запретил тебе курить.

Клифф. Заткнется он когда-нибудь или нет?

Джимми. Ладно, валяй. Вот где твоя язва! Добивайся приступа, если тебе так хочется. Я умываю руки. Все, умываю руки. Надоело заботиться о других. Себе дороже.

Элисон дает Клиффу сигарету. Они закуривают, и Элисон опять начинает гладить.

Никто ни о чем не думает, всем все равно. Нет ни веры, ни убеждений, ни малейшего душевного подъема. Так очередной воскресный вечер.

Клифф, в трусах и свитере, снова садится в кресло.

Джимми. Хоть бы концерт какой-нибудь послушать. (Подни­мает с полу радиопрограмму.) Слушай! (Толкает Клиффа ногой.) Поставь чаю.

Клифф ворчит в ответ, он снова погрузился в чтение.

Ага, вот. Воан-Уильямс. [Р. Воан Уильямс (1872-1958) — английский композитор, собиратель и исследователь музыкального фольклора.] Это уже почти удача. Сильное, про­стое, английское. Вообще-то среди людей моего толка горя­чих патриотов не найдешь. Кто-то сказал... как же это... «наша кухня из Парижа». Смешно! «Политика из Москвы, мораль из Порт-Саида». Что-то вроде этого. Кто же это ска­зал? (Пауза.) Впрочем, для тебя это имя все равно будет звук пустой. Очень неприятно сознавать, но я иногда хорошо понимаю, что должен был чувствовать ее папаша, вернувшись из Индии после долголетней отлучки. Ведь какая была у них там завидная жизнь! Домашнее печенье, крокет, светлые мысли, белые костюмы. Круглый год июль, чуть не сутки напролет солнце, изящные книжечки стихов, хрустящее белье, крахмальный аромат. Сплошная романтика! Липовая, конечно. Ведь когда-нибудь должен идти дождь. А все-таки мне этого жаль, даже фальшивого. Если нет своего мира, то неплохо пожалеть о чужом, пусть ушедшем. Видимо, я становлюсь сентиментальным. Но должен сказать, что в американский век довольно скучно жить, если ты сам не аме­риканец, разумеется. Возможно, наши дети сплошь станут американцами. Это мысль, а? (Толкает Клиффа, кричит.) Я говорю, это мысль!

Клифф. Серьезно?

Джимми. Что ты сидишь, как мешок? Я думал, ты согреешь чаю.

Клифф ворчит.

(Поворачивается к Элисон.) Что, твой Вебстер появится сегодня вечером?

Элисон. Может, заскочит. Ты знаешь, какой он.

Джимми. Надеюсь, не заскочит. Только Вебстера мне сегодня не хватало.

Элисон. Мне помнится, ты сам говорил, что он единственный человек, с которым ты находишь общий язык.

Джимми. Правильно. Но мы говорим все же на разных диалектах, хотя и одного языка. Мне он нравится. Он кусачий и колючий, способен...

Элисон. Воодушевиться?

Джимми. Верно. Когда он появляется здесь, я чувствую при­лив сил. Он не любит меня, но дает мне нечто такое, чего я не могу получить у других. Ведь с тех пор, как...

Элисон. Уже понятно: с тех пор, как ты жил с Мадлен... (Берет выглаженные вещи, идет к кровати.)

Клифф (из-за газеты). Какой Мадлен?

Элисон. Проснись, милый. Ты много раз слышал о Мадлен. Это была его любовница. Вспомнил? Ему тогда было четырна­дцать лет. Или тринадцать?

Джимми. Восемнадцать.

Элисон. Он всем обязан Мадлен.

Клифф. Я всегда путаю твоих женщин. Это та, что годилась тебе в матери?

Джимми. Она была старше только на десять лет.

Клифф. Да ты у нас просто Дон-Жуан!

Джимми. Когда же будет концерт? (Просматривает газету.)

Клифф (зевает). Я совсем сплю. Страшно подумать, что завт­ра придется торчать в нашей гнусной лавочке. Может, ты поторгуешь, а я хоть высплюсь?

Джимми. Мне нужно на фабрику за товаром, так что уж при­дется тебе поработать. Через пять минут концерт начнется.

Элисон вернулась к гладильной доске. Она стоит скрестив руки на груди и курит, задумчиво глядя в одну точку.

Джимми. В одном ее мизинце было больше жизни, чем в вас обоих, вместе взятых.

Клифф. У кого?

Элисон. У Мадлен, конечно.

Джимми. У нее был потрясающий интерес ко всему на све­те — к вещам, людям. Это не было любопытство на прими­тивном уровне. С нею я пережил восхитительное чувство — будто я проснулся и все вижу.

Элисон начинает гладить брюки Клиффа.

Клифф (из-за газеты). Пожалуй, я действительно поставлю чайник.

Джимми (невозмутимо). С ней все становилось приключением. Даже поездка в автобусе была целой одиссеей.

Клифф. Я бы не сказал, что Вебстер напоминает Одиссея. Урод­ливый чертенок.

Джимми. Я не о Вебстере говорю, кретин. Он по-своему инте­ресен. Мужской вариант Эмилии Бронте. (К Элисон.) Из твоих друзей единственный приличный человек. Поэтому не­понятно, чем он тебе интересен.

Элисон. Он тоже, наверное, удивляется.

Джимми (подойдя к правому окну, выглядывает на улицу). У него есть не только воля, но еще и тонкость чувств. Ред­чайшее сочетание. Твои остальные друзья не имеют ни того ни другого.

Элисон (спокойно и серьезно). Пожалуйста, Джимми, не про­должай.

Джимми оборачивается, смотрит на нее. Он услышал уста­лый призыв о пощаде, и это сбивает его. Но ненадолго. Следует новая атака. Джимми выходит на середину комна­ты, становится позади Клиффа и глядит на него сверху.

Джимми. Твои друзья... Давайте перемоем им косточки!

Клифф. Закрой кран. Дай ей выгладить мои брюки.

Джимми (задумчиво). Не думай, что я могу ее расшевелить. Что бы я ни сделал, это ее не тронет. Даже упади я здесь замертво.

Клифф. Ну и падай.

Джимми. В их роду есть типы воинственные, вроде ее мамаши и папаши, — воинственные, высокомерные, озлобленные. И есть никакие. Она нечто среднее.

Клифф. Почему бы тебе не послушать концерт? И не торчи, по­жалуйста, за спиной. У меня от твоего мерзкого жужжания мурашки по спине бегают.

Джимми щиплет Клиффа за ухо, и тот вскрикивает от боли. Джимми ухмыляется.

Больно же, садист! (К Элисон.) Стукни его по голове.

Джимми (становясь между ними). Ты видел когда-нибудь ее братца? Найджела? Украшение военной академии в Сэнд-херсте: прямая выправка, ни малейшего намека на подбо­родок. Я сам с ним имел дело только один раз. Он предло­жил мне выйти и потолковать, когда я сказал его матери, что она сущая мегера.

Клифф. И ты вышел?

Джимми. Я не дурак. Он здоровенный малый. Ты бы послушал, сколько патентованных банальностей изрекали его уста. Воплощенная пошлость на высшем уровне — вот что такое братец Найджел. Попомни мое слово: однажды он еще ста­нет министром. Но где-то в глубине души у него все-таки таится смутная мысль, что он и его дружки грабят и дура­чат всех и каждого вот уже много поколений. (Идет к рампе.) Найджел никакой, хотя и не настолько, чтобы сде­латься невидимкой. Невидимки в политике никому не инте­ресны, даже своим приверженцам. А особенно никакой Найджел в области знаний. Его представления о жизни и обык­новенном человеке настолько неопределенны, что он, пра­во, заслуживает особых знаков отличия, вроде медали «За тупость». Но его никогда не потревожат угрызения совести, даже в той неопределенной форме, какая ему доступна. (Отходит в глубь сцены.) И потом, он же патриот и англи­чанин, и у него даже мысли не может возникнуть, что он все время продает своих соотечественников направо и на­лево. Что же остается делать? Только искать убежища в собственном тупоумии. Верный способ сохранить обычный порядок вещей заключается в том, чтобы признать свой хилый умишко неспособным допустить мысль о переменах. Правда, сейчас все не так просто. Все далеко не так просто. И учителя Найджела это понимают, они его хорошо учили, так что он справится. И, знаешь, он справится лучше мно­гих других.

В комнате настает тишина, слышен только стук утюга Эли­сон. Она напряженно смотрит на утюг, Клифф уставился в пол.

(Жизнерадостность на время покинула Джимми. Он чувст­вует некоторую сомнительность своей победы. Он не в силах взглянуть на Элисон и Клиффа, чтобы проверить действие своего красноречия. Джимми направляется к окну, чтобы немного остыть, и выглядывает на улицу.) Дождь пошел. Теперь картина полная. Эта дыра и дождь... (Словно разго­варивая с кем-то.) Такова семейка этой милой женщины. С папашей и мамашей вы уже познакомились. Только пусть их великосветские манеры не обманывают вас. Эти люди нанесут вам удар ниже пояса в ту самую минуту, когда вы отдаете служанке шляпу. Зато Найджел и Элисон... (Подра­жая подкупающему тембру радиодиктора.) Найджел и Элисон. Их внутренние свойства те же, что и внешние, — паразитизм, флегма и абулия.

Клифф. Не пропустить бы концерт. Я включу радио?

Джимми. Недавно я проверил это слово в словаре. Есть слова, в значении которых я никогда не был уверен, хотя считал, что в общем знаю.

Клифф. Какое слово?

Джимми. Я уже сказал — абулия. И знаешь, что это такое?

Клифф отрицательно качает головой.

Я тоже по-настоящему не знал, хотя женат на женщине, отпугивающей любое определение. И вдруг отыскал слово, которое ее исчерпывает. Это не какое-нибудь близкое прилагательное, это существительное, выражение ее существа. Абулия! Звучит, как имя дородной римской матроны, правда? Вот госпожа Абулия со своим мужем Секстом-трибуном отправляется на бой гладиаторов.

Клифф бросает обеспокоенный взгляд на Элисон.

Бедняга трибун! Попади он в герои голливудского фильма, его по причине совершенной второстепенности наверняка дадут играть какому-нибудь английскому статисту. Ему и невдомек, что задолго до финала картины доморощенные христиане оставят его с носом.

Элисон склоняется над гладильной доской и закрывает глаза.

Госпоже Абулии посулят жизнь яркую и легкую, а бедный трибун, понятно, никогда ей этого не обещал. Эй, Абулийка! Спускайся к нам на арену, сейчас выпустят еще парочку львов!

Элисон. Боже мой, если он не остановится, я сойду с ума.

Джимми. Интересно, это уже кое-что. (Подходит к комоду справа.) Да, я ведь еще не сказал тебе, что значит это слово. (Берет словарь.) Для нее я читать не буду, она и так знает. Если я ошибусь в произношении, то придется подо­ждать, когда она соберет достаточный кворум и поправит меня. Зачитываю: «Абулия. Существительное. Отсутствие инициативы, недостаток твердости, трусость, ограниченные умственные способности. (Захлопывает словарь.) Вот вам моя жена! Всё точно, правда? Перед вами госпожа Абулия. (Грубым голосом, как бы из зрительного зала.) Эй, Абулиечка! Когда следующая серия? (Наблюдает за Элисон, ожидая взрыва.)

Лишь на мгновение лицо Элисон искажается, она откиды­вает голову, — похоже, сейчас закричит. Но это быстро про­ходит. Она привыкла к этим хорошо подготовленным атакам, и, видимо, сегодня Джимми не видать победы. Элисон снова берется за утюг. Джимми подходит к приемнику, включает его. Идет концерт из произведений Р. Воана Уильямса. Джимми возвращается к своему креслу, опускается в него и закрывает глаза.

Элисон (подавая Клиффу брюки). Готово, милый. Неважно раз­гладились, но пока сойдет.

Клифф (встает и надевает брюки). Прекрасно.

Элисон. Береги их. Я потом займусь ими как следует.

Клифф. Спасибо, милая, ты совершенство. (Обнимает ее за та­лию, целует.)

Улыбнувшись, Элисон щелкает его по носу. Джимми наблю­дает за ними.

Элисон. Не хочешь закурить?

Клифф. Хорошая мысль, а где сигареты?

Элисон. На плите. Ты будешь курить, Джимми?

Джимми. Благодарю, я пытаюсь слушать музыку. Вам не ме­шает?

Клифф. Простите, ваша светлость. (Всовывает Элисон в рот сигарету, другую берет себе, закуривают. Садится, раскры­вает газету. Бросает газету, берет другую, листает ее.)

Элисон отправляется гладить.

Джимми. Этот шум необходим?

Клифф. Извини.

Джимми. Неужели нужно учить, как переворачивать страницы? А кроме того, это моя газета. (Вырывает газету.)

Клифф. Послушай, не будь собственником.

Джимми. Всего девять пенсов, продается в любом киоске. Ради бога, не мешай слушать музыку. (Пауза. К Элисон.) Ты еще долго будешь стучать?

Элисон. А что?

Джимми. Ты, конечно, не подумала, что это мешает слушать музыку.

Элисон. Прости, мне осталось немного.

Пауза. Стук утюга вторит музыке. Клифф беспокойно ерзает в кресле. Джимми наблюдает за Элисон, его нога начинает угрожающе дрожать. Он вскакивает и выключает приемник.

Почему ты выключил?

Джимми. Потому что я хотел послушать музыку.

Элисон. Ну и что тебе мешало?

Джимми. А то, что каждый шумит, как может.

Элисон. Извини, ради бога, но я не могу бросить все дела из-за того, что тебе захотелось послушать музыку.

Джимми. Почему же?

Элисон. Оставь, Джимми, ты как маленький ребенок.

Джимми. Попрошу меня не учить. (Поворачивается к Клиффу.) Она поразительно неуклюжа. Каждый вечер вижу одну и ту же картину. Она грохается на постель, словно борец на ринге, с треском задергивает шторы на окнах. С ней просто опасно быть рядом. Гренадер какой-то. Ты замечал, какой женщины шумный народ? (Идет к креслу слева.) Или не приходилось? Как они стучат по полу, когда ходят? Тебе не случалось наблюдать за их туалетом? Они бряцают щип­цами и клацают ножницами, трещат щетками, хлопают коробками. (Смотрит на туалетный столик Элисон.) Я на­блюдаю ее за этим занятием каждый божий день. Когда видишь женщину перед зеркалом в спальне, то начинаешь понимать, какой она изощренный палач. (Клиффу.) Ты когда-нибудь видел, как старый, грязный бедуин копается в жирной бараньей туше? То же самое женщина. Слава богу, женщины-хирурги редкость. Попадись в их безответственные ручки, так в два счета вывернут кишки наизнанку. Раз! — и цапают твои потроха, как пуховку из пудреницы. Два! — и шмякают на стол, как ту же пуховку.

Клифф (со смешной гримасой). Фу, замолчи!

Джимми (отходит в глубину сцены). С твоими внутренностя­ми они обращаются, как со шпильками для волос, они так же раскидывают их по полу. Нужно быть совершенным бревном, чтобы производить вокруг себя столько шума и беспорядка. (Идет к центру сцены и облокачивается на стол.) В свое время я снимал комнату под квартирой двух девок. Было слышно абсолютно все, чем жили эти твари. Они умели превратить в пытку простейшие вещи. Сначала я их вежливо упрашивал. Потом, выйдя на лестницу, кричал самые площадные ругательства, какие только мог вспомнить. Но их ничто не брало. Если кто-нибудь из них заходил в уборную, то раздавался грохот средневекового сражения. Они доконали меня, я оттуда переехал. Наверное, они все еще там живут. А может, повыходили замуж и сводят с ума неосторожных дураков, хлопая дверьми, гвоздя мозги каб­луками, гремя утюгами и кастрюлями. Женщина — это не­истощимый источник шума.

Звонят колокола близкой церкви.

Дьявольщина! Теперь еще эти проклятые колокола! (Бросается к окну.) Эй, вы, уймите их! Остановите колокола! Без них тошно! Не желаю слушать этот звон!

Элисон. Перестань кричать! (Овладев собой, пытается его урезонить.) Ты заманишь сюда мисс Друри.

Джимми. Плевать мне на мисс Друри с высокой колокольни. Эта благородная развалина меня не одурачит. Я не такой простак, как вы. Старая воровка! Она получает с нас за этот чердак больше чем достаточно. А потом, она сейчас, наверное, в церкви. (Показывает на окно.) Звонит в эти проклятые колокола!

Клифф (подходит к окну и закрывает его). Хватит, перестань, будь хорошим. Пойдемте, что-нибудь выпьем.

Джимми. Все закрыто. Сегодня же воскресенье. Забыл? И дождь идет.

Клифф. Ну, тогда потанцуем. (Насильно кружит Джимми.)

Джимми это не по вкусу.

А вы часто здесь бываете?

Джимми. Только в брачный сезон. Ну, хватит, было очень ве­село. (Пытается вырваться.)

Клифф держит его крепко.

Пусти.

Клифф. Не пущу, пока не извинишься за то, что надоедал всем. Как вы думаете, теперь будут в моде только платья с вы­резом досюда?

Джимми. Я тебе сейчас зубы вышибу отсюда, если ты меня не пустишь! (Делает энергичную попытку освободиться.)

Клифф виснет на нем. Оба падают на пол и борются под столом. Элисон продолжает гладить. Хотя такие сцены ей привычны, но и она вот-вот сорвется. Клиффу удается вырваться, он стоит перед гладильной доской. Джимми тоже поднимается на ноги. Они схватываются снова.

Элисон. Опомнитесь, бога ради! Каждый день зверинец!

Джимми делает отчаянное усилие и нарочно толкает Клиффа на гладильную доску. Доска падает. Клифф падает вме­сте с Элисон. Элисон вскрикивает от боли. Джимми ошеломленно, с трудом переводя дыхание, смотрит на них.

Клифф (поднимаясь). Она ударилась. Тебе больно?

Элисон. А то не видишь?

Клифф. Она обожглась об утюг.

Джимми. Прости, дорогая.

Элисон. Отвяжись.

Джимми. Пожалуйста, прости меня. Думаешь, я нарочно?

Элисон (беспомощно качая головой). Видеть тебя не могу.

Он в нерешительности смотрит на нее. Клифф делает ему знак, Джимми поворачивается и уходит.

Клифф. Иди, сядь сюда. (Ведет ее к креслу справа.) Побледне­ла даже. Как ты себя чувствуешь?

Элисон. Уже хорошо.

Клифф. Что тут у нас с рукой? (Осматривает ожог.) Красная. Болеть будет. Что же делать?

Элисон. Да ничего особенного, надо мылом смазать. Больше я ничего про ожоги не помню.

Клифф. Я сбегаю в ванну и возьму мыло. Ты как себя чувст­вуешь? В остальном все ничего?

Элисон. Да.

Клифф (идет к двери). Я моментально. (Уходит.)

Элисон (откидывается в кресле и смотрит в потолок. Глубоко вздыхает, закрывая лицо руками. Почувствовав боль в руке, вздрагивает и опускает руку. Другой рукой проводит по волосам. Сдавленным шепотом.) Господи!..

Клифф (возвращается с куском мыла). Вот это ароматное дерьмо. Считаешь, поможет?

Элисон. Должно.

Клифф. Ну, на здоровье. Давай руку. (Опускается перед ней на колени.)

Элисон протягивает ему руку.

Я его подержал под краном. Оно теперь совсем мягкое. Я по­тихоньку. (Осторожно смазывает мылом ожог.) Терпимо?

Элисон кивает.

Храбрая девочка.

Элисон. Никакая не храбрая. (Голосом, хриплым от сдерживае­мых слез.) Не могу я больше, Клифф. (Отворачивается.) Я устала.

Клифф. Вот и все. (Откладывает мыло.) Тебе чего-нибудь при­нести?

Она отрицательно качает головой. Клифф садится на ручку кресла и обнимает ее за плечи.

Элисон приникает к нему головой.

Не расстраивайся. (Поглаживает ее шею.)

Элисон (опускает голову). Где он?

Клифф. В моей комнате.

Элисон. Что он там делает?

Клифф. Валяется на постели. Читает, наверное. Тебе лучше?

Элисон (откидывается назад и закрывает глаза). Спасибо.

Клифф (целует ее в макушку). Не думаю, что у меня хватило бы смелости снова жить самостоятельно, несмотря ни на что. Я ведь груб и зауряден, один я бы вконец одичал. И потом, привыкаешь к людям, и от этого еще хуже.

Элисон. Не хочу я больше никакой любви. Хватит. Не могу больше.

Клифф. Ты еще молодая, рано сдаваться. Молодая и красивая. Может, забинтовать руку, как ты считаешь?

Элисон. У меня на столике есть бинт.

Клифф идет к туалетному столику направо.

Оглядываюсь назад и сколько себя помню — не знаю, что значит чувствовать себя молодой, по-настоящему молодой. Джимми говорил мне недавно то же самое. Я притворилась, что не слушаю, наверное потому, что боялась разозлить его. И, конечно, он взбесился, как сегодня. Но я прекрасно по­нимала, что он хотел сказать. А было совсем нетрудно отве­тить: «Да, милый, я тебя прекрасно понимаю. Я понимаю твои чувства». (Поеживаясь.) Как раз такие простые вещи нам недоступны.

Клифф (с бинтом в руках стоит справа, спиной к ней). Инте­ресно, сколько еще мне придется наблюдать, как вы измы­ваетесь друг над другом. Иногда просто противно смотреть.

Элисон. Но ведь ты не собираешься бросать нас?

Клифф. Думаю, нет. (Подходит к ней.)

Элисон. Мне страшно. Если бы я только знала, чем все это кончится.

Клифф (опираясь коленом на ручку кресла). Давай сюда руку.

Она протягивает руку.

Если будет больно, кричи. (Перевязывает ей руку.)

Элисон (глядя на вытянутую руку). Клифф...

Клифф. Да?.. (Короткая пауза.) Что, дорогая?

Элисон. Ничего.

Клифф. Нет, скажи, в чем дело?

Элисон. Понимаешь... (Колеблется.) Я беременна.

Клифф (через несколько секунд). Где ножницы?

Элисон. Там же.

Клифф (идет к туалетному столику). Серьезная штука. Когда ты это узнала?

Элисон. Несколько дней назад. Я совершенно потеряла голову

Клифф. Еще бы.

Элисон. Надо же было влететь именно сейчас! Три года все обходилось.

Клифф. Ну, от этого никто не застрахован. (Подходит к ней.) А вообще я поражен.

Элисон. Главное, и мысли об этом никогда не было. Как мож­но... в такой квартире, без денег и... вообще. Он всегда был против, я знаю. Как теперь быть?

Клифф. Ты ему не говорила?

Элисон. Нет еще.

Клифф. Что же ты собираешься делать?

Элисон. Понятия не имею.

Клифф (разрезает бинт, начинает его завязывать). Не туго?

Элисон. Нет, хорошо, спасибо. (Встает, подходит к гладильной доске, поднимает ее и прислоняет к буфету справа.)

Клифф. А нельзя?..

Элисон. Исправить положение? (Ставит утюг на плиту.) Не знаю еще. Если можно, тогда, конечно, никаких проблем не будет.

Клифф. А если уже поздно?

Она только качает головой, ее лица он не видит.

Почему ты не хочешь сказать ему?

Элисон опускается на колени, чтобы собрать с полу белье, складывает его.

В конце концов, он тебя любит. Не мне тебе это говорить.

Элисон. Неужели не понимаешь? Он сразу начнет подозревать меня в каких-нибудь происках. Он все время убеждает себя в том, что я прекрасно знаю, какой он ранимый человек. Сегодня вечером все еще может обойтись, мы будем любить друг друга. А потом будем лежать с открытыми глазами, смотреть на рассвет через то окошко и бояться его. Утром он будет чувствовать себя обманутым, словно я собираюсь убить его самым коварным способом. Он будет следить, как у меня растет живот, и мне будет страшно глядеть ему в глаза.

Клифф. Может, придется и это вынести, дорогая.

Элисон. Ты сам знаешь, у Джимми собственная мораль. Мать называет ее «распущенностью». Да, его мораль свободна, но еще она очень суровая. Ты не поверишь, но до женитьбы мы не спали вместе.

Клифф. Действительно странно, зная его принципы.

Элисон. После знакомства все развивалось так стремительно, что у нас просто не было подходящего случая. Зато потом он меня извел тем, что я была девственницей. Он рвал и метал, словно я его в чем-то обманула. Можно подумать, что нетронутая женщина осквернит его.

Клифф. Никогда не слышал, чтобы ты так говорила о нем. Ему бы это понравилось.

Элисон. Не сомневаюсь. (Встает со стопкой белья в руках.) Как ты думаешь, он прав?

Клифф. В чем?

Элисон. Ну — вообще.

Клифф. Мы на многие вещи смотрим одинаково, потому что мы во многом похожи. Оба вышли из рабочих, если на то пошло. Я знаю, его родственники со стороны матери доволь­но состоятельные люди, но он ненавидит их так же, как ненавидит твоих. Правда, не совсем ясно, за что. Во всяком случае, он ладит со мной потому, что я обыкновенный. (Ухмыляется.) Заурядный, так сказать.

Элисон (кладет руку ему на голову и задумчиво гладит его). Ты думаешь, я должна сказать ему про ребенка?

Клифф (встает и обнимает ее). Все будет хорошо... увидишь. Скажи ему. (Целует ее.)

Входит Джимми. Внимательно и без удивления смотрит на них. Они делают вид, что не замечают его присутствия. Он идет к креслу налево и садится рядом с ними, берет га­зету, читает. Клифф смотрит на него, прижимаясь щекой к голове Элисон.

Ты здесь, старик? Где ты пропадал?

Джимми. Ты отлично знаешь, где я был. (Не глядя на Элисон.) Как твоя рука?

Элисон. Все хорошо. Там и не было-то ничего.

Клифф. Она у нас очаровательная, правда?

Джимми. Видимо, ты крепко вбил это себе в голову.

Клифф и Элисон все еще в той же позе.

Клифф. Не понимаю, какого черта она вышла за тебя?

Джимми. Ты полагаешь, с тобой ей было бы лучше?

Клифф. Я не в ее вкусе. Правда, дорогая?

Элисон. Я еще не определила свой вкус.

Джимми. Почему бы вам не отправиться в постель и не выяс­нить свои вкусы?

Элисон. По-моему, он не шутит.

Джимми. Конечно, нет. Трудно, знаете ли, сосредоточиться, когда рядом принимают такие позы.

Клифф. В душе он просто старый пуританин.

Джимми. В этом вопросе — возможно. Во всяком случае, у вас довольно дурацкий вид, когда вы облизываете друг друга.

Клифф. Я считаю, что она очаровательна. И ты тоже так счи­таешь, только твое свинство не позволяет тебе признаться в этом.

Джимми. Распутный валлиец. Ее папаша с мамашей бледнеют и всякий раз шепчут молитвы, вспомнив, что она моя жена. Если бы они увидели, что здесь происходит, их бы хватил удар. А интересно, раз уж к слову пришлось, — как бы они реагировали? Я думаю, вызвали бы полицию. (Дружелюбно.) У вас есть закурить?

Элисон. Сейчас посмотрю. (Идет к столу, там ее сумочка.)

Джимми (показывая на Клиффа). С каждым днем он все боль­ше похож на мышь. (Пытается войти в прежнюю роль.) Правда, очень похож на мышь. Эти уши, мордочка, короткие лапки.

Элисон (роясь в сумочке). Он пугливый мышонок.

Клифф. Пи-пи-пи! Я мышка.

Джимми. Пискливая мышка.

Клифф (прыгает вокруг стола, пищит). Я мышка, мышка, пи­скливая мышка. Это мой ритуальный танец.

Джимми. Какой?

Клифф. Народный танец. Народный танец специально для мышей.

Джимми. От тебя пахнет. Ты это знаешь?

Клифф. А ты смердишь, старый косматый медведь. (Подходит к нему, хватает его за ногу.) Вонючий мишка.

Джимми. Отпусти ногу, остроумный придурок. Заворот кишок сделаешь. Я отдыхаю! Не отпустишь — оторву к чертям твой гадкий длинный хвост.

Клифф тянет его за ногу, и Джимми падает на пол.

Элисон (следит за ними с облегчением, на ее лице ласковая улыбка). Сигареты кончились.

Клифф волочит Джимма за ногу по полу.

Джимми (кричит). Ступай купи сигарет и перестань валять дурака.

Клифф. Ладно. (Неожиданно выпускает ногу Джимми, тот уда­ряется головой об пол и вскрикивает.)

Элисон. Вот полкроны. (Отдает Клиффу.) Киоск на углу, на­верное, открыт.

Клифф. Хорошо. (Быстро целует ее в лоб.) Смотри не забудь. (Идет к двери.)

Джимми. Проваливай ко всем чертям!

Клифф. Эй, слабак! (Задерживается в дверях.)

Джимми. Чего тебе?

Клифф. Поставь чайник.

Джимми (вскакивая). Да я тебя сначала убью!

Клифф (ухмыляясь). Так-то, парень! (Уходит.)

Джимми стоит теперь около Элисон, она еще копается в своей сумочке. Через несколько секунд, осознав, что он ря­дом, она защелкивает сумку.

Джимми (берет ее за перевязанную руку). Как рука?

Элисон. Ничего. Ожог пустяковый.

Джимми. Все эти дурачества плохо кончаются. (Садится на край стола и держит ее за руку.) Прости меня.

Элисон. Пустяки.

Джимми. Нет, правда, прости.

Элисон. Да не за что.

Джимми. Я сделал это нарочно.

Элисон. Что ж...

Джимми. Ты постоянно у меня перед глазами, и я все время хочу тебя. Мне все время нужна какая-то разрядка. Я живу с тобой под одной крышей почти четыре года, днем и ночью мы вместе, и каждый раз меня прошибает холодный пот, когда я вижу тебя за каким-нибудь обычным делом — с этим утюгом, например.

Она неуверенно проводит рукой по его волосам.

(Вздыхает.) Беда в том... Беда в том, что к людям привыкаешь. И даже ерунда, которой они себя занимают, стано­вится тебе необходимой. Она по-своему завораживает. (Скло­няет голову в ее сторону, задумывается.) По-моему, во мне много старого мусора. А это никому сейчас не нужно... (Прячет лицо у нее на груди.)

Она по-прежнему с опаской гладит его по голове. Джимми поднимает голову, они целуются.

Что мы делаем вечером?

Элисон. А чего бы ты хотел? Выпить?

Джимми. Я знаю, чего хочу сейчас.

Элисон. Потерпи, сейчас нельзя.

Джимми. Всегда можно.

Элисон. Клифф сейчас вернется.

Джимми. Что он имел в виду, когда сказал — «не забудь»?

Элисон. Я должна кое-что тебе сказать.

Джимми (целует ее). Он тебе нравится?

Элисон. Конечно.

Джимми. Единственный друг. Больше вроде и не осталось ни­кого. Люди уходят. Их теряешь навсегда. Остается только длинный список имен, мужских и женских. В школе — Уотсон, Роберт, Дэвис, Дженни, Мадлен, Хью... (Пауза.) И, конечно, мама Хью. Я совсем ее забыл. А ведь она была нам хорошим другом. Она же продала мне кондитерский киоск в рассрочку. Практически она отдала его нам. И тебя она любит. Я не могу понять, почему ты избегаешь ее.

Элисон (улавливая грозовые нотки в его тоне). Джимми, ради бога, не надо!

Джимми (всматривается в ее встревоженное лицо). Ты очень красивая. Красивая большеглазая белка.

Она радостно и с облегчением кивает.

Запасливая белка, которая грызет орешки.

Она с удовольствием подыгрывает ему, грызет воображаемые орешки.

С блестящей, гладкой шерсткой и пушистым хвостом.

Элисон. У-и-уи!

Джимми. Как я тебе завидую!

Элисон (обнимает его за шею). А ты веселый громадный мед­ведь. Гро-ма-адный, прелестный мишка.

Джимми. Мишки и белки всегда прелестны.

Элисон. Очаровательные и красивые. (Несколько раз прыгает на месте, встряхивая руками, как лапками.) У-у, у-у!

Джимми. Это еще что такое?

Элисон. Так танцуют белки, когда они счастливы.

Снова обнимаются.

Джимми. Почему тебе кажется, что ты счастлива?

Элисон. Потому что все стало очень хорошо. Джимми...

Джимми. Да?

Элисон. Я должна тебе кое-что сказать.

Джимми. Ну?

На пороге появляется К лифф.

Клифф. Дальше подъезда не пустили. Мисс Друри, оказывается, не пошла в церковь, и я нарвался. (К Элисон.) Тебя к те­лефону.

Элисон. Меня? Кто же это может быть?

Клифф. Какая-то Елена.

Джимми и Элисон обмениваются быстрыми взглядами.

Джимми (Клиффу). Елена Чарлз?

Клифф. Точно.

Элисон. Спасибо, Клифф. Сейчас вернусь. (Уходит.)

Клифф. Не вернешься. Чертовка Друри продержит тебя целую вечность. Ей кажется, что мы плохо убираем квартиру. (Са­дится в правое кресло.) Я думал, ты чаю согреешь, подонок.

Джимми не отвечает.

Что с тобой, старик?

Джимми (медленно). Стерва.

Клифф. Кто?

Джимми. Елена Чарлз.

Клифф. А кто это?

Джимми. Ее старинная подруга. Мой кровный враг. Ты сел в мое кресло.

Клифф. Когда мы выпьем?

Джимми. Не знаю.

Клифф. Ты же сам хотел.

Джимми. Что ей надо? Что ей приспичило позвонить? Не к добру это. Ладно, скоро узнаем. (Садится на стол.) Несколь­ко минут назад все казалось не так уж плохо. Я, что назы­вается, обрел «спокойствие души», по крайней мере в отно­шении женщин. Откровенно говоря, этого достаточно, чтобы сделаться предводителем бойскаутов или чем-нибудь в этом роде. Иногда я почти завидую Андре Жиду и мальчикам из греческих хоров... Не сомневаюсь, что частенько жизнь была для них сущим адом. Но у них была цель, пусть не самая достойная, но все же — цель. В них пылал своего рода революционный пламень, а ты можешь это сказать о нас? О том же Вебстере? (Всю эту ахинею он несет, только что­бы не молчать.) Вебстер меня не любит. Он относится ко мне настороженно, наверное потому, что я отказываюсь ви­деть в нем клоуна или трагического героя. Он вроде человека с родимым пятном, все время тычет тебе его в нос, потому что не может себе представить, что оно не про­изводит на тебя  никакого впечатления. (Берет сумочку Элисон, роется в ней.) Как будто меня интересует, с чем это едят. У меня свое родимое пятно, только в другом ме­сте. Я, скорее всего, правый уклонист. Если произойдет рево­люция, меня мигом поставят к стенке за компанию со ста­ричками либералами.

Клифф (показывая на сумочку Элисон). Тебе не кажется, что ты посягаешь па частную собственность?

Джимми. Ты абсолютно прав. Но ты не прав. Жизнь бок о бок с другим человеческим существом сделала меня коварным и подозрительным. А единственный способ узнать, что про­исходит у тебя под носом, — это застать врасплох. Когда ее нет дома, я переворачиваю все вверх дном: чемоданы, ящики, книги — буквально все. Зачем? Узнать, нет ли где-нибудь чего-нибудь обо мне. Я хочу знать, не предают ли меня.

Клифф. Сам напрашиваешься.

Джимми. Нет, только обнаруживаю. (Вынимает иа сумочки письмо.) Вот, полюбуйся! Какой же я идиот! Меня продают каждые пять минут. Она получает письма. Письма от ма­тери, в которых обо мне нет ни слова, потому что мое имя для нее вроде ругательства. А как поступает в ответ на это она?

Входит Элисон.

(Поворачивается к ней.) Она пишет длинные письма своей мамочке и тоже никогда ни слова обо мне, потому что и для нее мое имя ругательство. (Бросает письмо к ее ногам.) Ну, что нужно твоей подруге?

Элисон. Она сейчас на вокзале. Она... собирается приехать.

Джимми. Ясно. Она спросила: «Можно мне приехать?» А ты ответила: «Мой муж Джимми, извини мне это неприличное слово, будет счастлив видеть тебя. Он даст тебе по физиономии. (Вскакивает, не в силах сдержаться, и облокачивается на стол.)

Элисон (спокойно). Она будет здесь неделю выступать с труп­пой в мюзик-холле. Ей негде остановиться.

Джимми. Так я этому и поверил!

Элисон. Поэтому я ей сказала, что она может остановиться у нас, пока не найдет что-нибудь подходящее. У мисс Друри внизу есть свободная комната.

Джимми. А почему бы ей не въехать прямо сюда? Только посоветуй ей надеть панцирь. Он ей пригодится.

Элисон (в сердцах). Сделай одолжение, заткнись!

Джимми. Дорогая моя женушка, ты еще многого не знаешь. Одна надежда, что когда-нибудь узнаешь. Если бы... если бы только что-нибудь как следует встряхнуло тебя и пробудило от сладкого сна. (Подходит к ней вплотную.) Если бы у тебя появился ребенок, а потом умер. Пусть бы он рос, пусть бы из этой морщинистой массы оформилось человекообразное лицо.

Она отшатывается.

Как бы я хотел видеть, как ты это переживешь. Быть может, тогда ты сама обретешь лицо. Но сомневаюсь.

Ошеломленная Элисон отходит и прислоняется к плите.

(Тоже стоит с довольно беспомощным видом.) Знаешь, я никогда не находил удовольствия в любви, если сам не искал его. Нет, нельзя сказать, что она бесстрастна. Но у нее страсть питона. Она просто заглатывает меня целиком, как кролика. Вон где я — у нее в животе. Беснуюсь в этой живой могиле, а кольца знай крушат мои ребра. Ни звука, ни шороха, она действует тихо... Конечно, моя неудобоваримая масса причинит некоторое беспокойство ее желудку. Но она это переживет. (Подходит к двери.) Она спокойно отправится спать и будет переваривать меня дальше — во сне. (Уходит.)

Голова Элисон запрокидывается, словно для крика. Безглас­ный рот открыт, губы дрожат.

Клифф смотрит на нее.

Занавес

 

Действие второе

 

Картина первая

Спустя две недели. Вечер. Элисон стоит у плиты и наливает воду из металлического чайника в фарфоровый. На ней только комбинация, ноги босы. За стеной, в соседней комнате, временами слышны отрывистые звуки трубы. Это играет Джимми. Элисон ставит чайник на стол с четырьмя приборами. Горы газет по-прежнему громоздятся вокруг кре­сел. Жаркий день на исходе. Элисон вытирает лоб. Подходит к туалетному столику, достает из ящика чулки и садится на стул, чтобы надеть их. Открывается дверь, и входит Елена. Она ровесница Элисон, среднего роста, одета дорого и со вкусом. Когда сухое и настороженное выражение ее лица смягчается, она делается очень привлекательной. От нее ис­ходит сознание женского превосходства, и это побуждает большинство мужчин не просто ухаживать за ней, но и до­биваться ее внимания, будто она очень важная персона. Со­знание своей избранности и непререкаемой правомочности позволяет ей терпеть в своем присутствии парламентские дебаты и давать известную свободу мужской части собрания. Даже женщины ее возраста, вроде Элисон, платят ей дань уважения и восхищения. В Джимми, как и следовало ожидать, она возбуждает все темные инстинкты его натуры. Она не привыкла защищать себя от насмешек. Однако она чув­ствует себя обязанной держаться уверенно и с достоинством, что вынуждает ее быть в постоянном напряжении, а это уже раздражает. В руках у нее салатница.

Элисон. Ну, получилось?

Елена. Конечно, ведь на прошлой неделе я почти все готовила.

Элисон. Замечательно — иметь помощника. Вернее сказать, помощницу.

Елена (идет через сцену). А мне у тебя нравится. Хотя, навер­ное, я никогда не привыкну ходить за водой на первый этаж.

Элисон. Конечно, дикость.

Елена. Да, диковато. (Берет из буфета тарелки, раскладывает салат.) За одним мужчиной присматривать морока, а за дву­мя — это уж слишком.

Элисон. Клифф довольно самостоятельный человек. Надо ска­зать, он мне очень помогает.

Елена. Что-то незаметно.

Элисон. Потому что ты его заменила.

Елена. Понятно.

Элисон. Как быстро ты освоилась.

Елена. А что тут особенного?

Элисон. Не всегда же ты этим занималась.

Елена. А ты?

Элисон. У нас многое изменилось с твоим приездом.

Елена. Правда?

Элисон. Да. Раньше я была предоставлена самой себе...

Елена. А теперь нас двое. Ты не жалеешь, что уговорила меня у вас остановиться?

Элисон. Конечно, нет. Ты сказала ему, что чай готов?

Елена. Я стучалась в комнату Клиффа, даже кричала. Но он не ответил, хотя, конечно, все слышал. А где Клифф — я не знаю.

Элисон (откинувшись в кресле). Я думала, после ванны будет прохладно, а все равно опять жарко. Господи, хоть бы он потерял где-нибудь эту проклятую трубу.

Елена. Полагаю, это в мою честь.

Элисон. Мисс Друри скоро нам наверняка откажет. Слава богу, что ее сейчас нет дома. Нет, ты послушай этот ужас.

Елена. Он пьет?

Элисон. Пьет? (Заметно озадачена.) Нет, он не алкоголик, если ты это имеешь в виду...

Обе молчат, слушая трубу.

Кончится тем, что сюда сбегутся все соседи.

Елена (размышляет вслух). Он играет так, будто собирается прикончить кого-нибудь. Меня, конечно, в первую очередь. Я ни у кого не видела в глазах такой ненависти. Это даже пугает. (Идет к буфету за помидорами, свеклой, огурцами.) И странным образом волнует.

Элисон (причесываясь перед зеркалом). Он когда-то даже орга­низовал джаз. Тогда он был студентом, еще до нашего зна­комства. Судя по всему, он решил вернуться к этому делу, а кондитерский киоск прикрыть.

Елена. Клифф влюблен в тебя?

Элисон (на мгновение перестает причесываться). Нет... не думаю.

Елена. А ты сама? Ты смотришь на меня так, будто я задала странный вопрос. В твоем положении ты можешь быть впол­не откровенна со мной. Я просто хочу помочь. По обычным понятиям, вы ведете себя друг с другом, мягко выражаясь, довольно странно.

Элисон. Ты хочешь сказать, что видела, как мы обнимались?

Елена. Ну, теперь вы это делаете реже. Может, он стесняется меня даже больше, чем Джимми?

Элисон. Мы очень привязаны друг к другу, не больше.

Елена. Серьезно, милая? Так просто не бывает.

Элисон. Ты хочешь сказать, что обязательно должно быть что-то физическое? Может быть, что-то и есть, только это со­всем не страсть. Это отдых, радость — как теплая постель. В ней так хорошо и удобно, что ради другого удовольствия лень даже двинуться.

Елена. Не очень я верю в такую лень.

Элисон. А у нас так.

Елена. А как же Джимми? Все-таки он твой муж. Ты же не скажешь, что он это одобряет?

Элисон. Трудно тебе объяснить. Джимми называет это принципом преданности и требует его точного соблюдения. Предан­ности не только по отношению к нему и его убеждениям, к его настоящему и будущему, но еще и к его прошлому. По отношению к людям, которых он уважает и любит, которых любил. К близким друзьям, которых я в глаза не видела и которые мне, может, и не понравились бы. К его отцу, он год назад умер. Даже к женщинам, которых он любил. Понимаешь?

Елена. А ты сама понимаешь?

Элисон. Стараюсь понять. Но я не могу приучить себя видеть вещи его глазами. Я думаю, он в чем-то не прав.

Елена. Что ж, это обнадеживает.

Элисон. Мы ладим с Клиффом потому, что он добрый и ласко­вый и очень нравится мне. Но это счастливый случай. У нас все хорошо потому, что Клифф по-настоящему хороший человек. С Хью было иначе.

Елена. С Хью?

Элисон. С Хью Тэннером. Он и Джимми друзья с детства. Мисс Тэннер — его мать.

Елена. Понимаю, это она определила его в кондитеры?

Элисон. Ну, вот. Когда мы с Джимми поженились, у нас совсем не было денег — было что-то около восьми фунтов, и не было квартиры. У него даже работы не было. Он год как кончил университет. (С усмешкой.) Или, лучше сказать, уни­верситет его кончил. Джимми говорит, что его университет даже не из красного кирпича, а так, из белой плитки. Короче говоря, мы поселились у Хью. Он жил над каким-то складом в Поплар.

Елена. Да, я помню штемпель на твоих письмах.

Элисон. Вот там я и оказалась в свою первую брачную ночь. Мы с Хью сразу невзлюбили друг друга, и Джимми это по­нял. Он страшно гордился нами обоими, ему очень хотелось, чтобы мы сблизились. Он вел себя, словно ребенок, хваста­ющийся своими игрушками. У нас было что-то вроде свадь­бы. Мы сидели втроем и старательно накачивались дешевым портвейном, который они принесли. Хью чем дальше, тем больше держался с иезуитской оскорбительностью. У него на это редкий дар. Джимми впал в мрачное настроение, а я слушала их разговоры и чувствовала себя полной дурой. Впервые в жизни я оказалась вырванной из своего круга людей, без семьи и друзей. И ведь я сожгла свои мосты. Я знала, что буду выглядеть жалкой идиоткой, если после всех этих скандалов из-за Джимми пожалуюсь папе и маме. Я хорошо помню, это было как раз накануне всеобщих вы­боров, Найджел тогда выдвигал свою кандидатуру в парла­мент. Все его время уходило на избирателей. Он, я знаю, сумел бы успокоить и поддержать меня.

Елена (выходя на середину комнаты). Дорогая, почему же ты не пришла ко мне?

Элисон. Ты была где-то на гастролях.

Елена. Да, верно.

Элисон. Несколько месяцев, которые мы прожили в Поплар, были сущий кошмар. Пусть я неженка, капризуля и зазнайка, только мне казалось, что я попала в джунгли. Я не могла себе представить, чтобы два человека, два образованных че­ловека, могли быть настолько жестокими, непримиримыми. Мама всегда говорила, что Джимми ужасно безжалостен, но она не знала, что собой представляет Хью. Это был чемпион по безжалостности. А когда они были вместе, это было что-то чудовищное. Во мне они видели заложника из того соци­ального лагеря, которому объявили войну.

Елена. На что же вы жили все это время?

Элисон. У меня было несколько акций, и какой-то ничтожный процент они приносили, но существовать на это, конечно, было невозможно. Ведь когда мама узнала, что я выхожу замуж за Джимми, она заставила меня передать ей все день­ги под опеку.

Елена. Это ее право.

Элисон. Но Джимми и Хью быстро нашли выход из положения. Они первоклассные стратеги. Они стали через меня наби­ваться в гости к знакомым Найджела, к моим, к друзьям отца — всюду: к Арксденсам, Тарнаттсам, Вайнсам...

Елена. Даже к Вайисам?

Элисон. Во все дома, куда я имела доступ. Твои друзья оказа­лись среди немногих, кого мы случайно пропустили. Все это была для них вражеская территория, а я — заложница. Из нашего штаба в Поплар мы совершали набеги на террито­рию противника — в фешенебельные кварталы. Под прикры­тием моего имени мы прорывались всюду — на коктейли, воскресные праздники и даже раз гостили за городом. Я все надеялась, что у кого-нибудь лопнет терпение и перед нами захлопнут дверь, но никто не решался. Все они были слиш­ком хорошо воспитаны, а может, просто жалели меня. Хью и Джимми презирали их за это. И мы продолжали свой раз­бой, поглощая чужую пищу и напитки. Курили чужие си­гары. Как грабители. Джимми и Хью были в восторге.

Елена. Представляю.

Элисон. Хью просто упивался своей ролью вандала-завоева­теля. Мне порой казалось, что он не прочь облачиться в со­ответствующий костюм — звериная шкура, остроконечный шлем, меч. Однажды он вытянул у старика Вайнса пять фунтов. Шантажировал его, разумеется. Люди были готовы пойти на что угодно, только бы избавиться от нас. А Хью ска­зал ему, что если мы не заплатим, то нас выгонят из квар­тиры. Впрочем, это была правда.

Елена. Я тебя не могу понять. Ты что, была не в себе?

Элисон. Мне было страшно.

Елена. Но как же ты позволяла им все это? Так распуститься! По крайней мере ты не разрешала им воровать серебряные ложки?

Элисон. Это исключалось правилами партизанской войны, а они старались их соблюдать. Вот когда Хью попытался соблазнить невинную девицу у Арксденсов, тогда нас впервые в общем-то выставили.

Елена. Просто немыслимо. Какую, собственно говоря, ты играла роль во всем этом? И зачем? Вот чего я не понимаю. Зачем вообще ты...

Элисон. Вышла за него замуж? Не так просто ответить. Когда наша семья вернулась из Индии, все казалось каким-то не­устроенным. Во всяком случае, папа был далек от меня, лег­ко раздражался. А мама... ну, ты знаешь маму. У меня же в голове была полная пустота. Не знала, зачем родилась, как говорит Джимми. Я очень отчетливо помню, как я его впервые увидела в гостях. Мне было двадцать лет. Мужчи­ны встретили его недоверчиво, женщины старались выка­зать презрение к столь странному существу, хотя и те и другие вели себя с ним не очень уверенно. Он приехал на велосипеде, это он мне потом сказал, и весь его пиджак был забрызган машинным маслом. Тогда был изумительный день, а он все время провел на солнце и, казалось, светился. На лице и на волосах его лежал золотистый отблеск. Глаза были какие-то особенно голубые и тоже солнечные. Он вы­глядел совсем юным и хрупким, несмотря на усталую склад­ку возле рта. Я знала, что беру на себя больше, чем смогу вынести, но выбора у меня не было. Знала бы ты, какой вопль ужаса и недоумения поднялся в доме! Но это только все ускорило. Уже и не столь важно было, любит он меня или нет. Джимми во что бы то ни стало решил жениться на мне. А мои делали все, чтобы помешать нам.

Елена. Да, ситуация не из приятных. Но их можно понять.

Элисон. Джимми ринулся в бой, размахивая топором, — такой хрупкий и полный огня. Я никогда не видала ничего подоб­ного. Он словно вышел из старой сказки о рыцаре в свер­кающих латах. Правда, латы его не так уж сверкали.

Елена. А Хью?

Элисон. С ним у меня отношения окончательно испортились. Он и Джимми ходили на политические митинги, где выступал Найджел, приводили с собой кучу друзей и устраивали скандалы.

Елена. Нет, он просто дикарь.

Элисон. Хью писал роман или что-то еще, и ему взбрело в го­лову, что нужно ехать за границу — в Китай, в общем к чер­ту на рога. В Англии, он говорил, нам нечего делать. Кон­серваторы опять на коне — он называл их шайкой кавалерственной дамы Элисон. Единственный выход — уехать и попытать счастья в другой стране. Он хотел, чтобы мы поехали с ним, но Джимми отказался. Вышел ужасный скандал. Джимми обвинил Хью в отступничестве и считал, что это позор — уехать навсегда и бросить родную мать на произвол судьбы. И вообще эта идея была ему не по душе. Они спо­рили целыми днями. А я уже мечтала о том, чтобы они оба уехали и оставили меня в покое. В конце концов они пос­сорились. Спустя несколько месяцев мы переехали сюда, а Хью отправился искать землю обетованную. Иногда мне приходит мысль, что мать Хью во всем винит меня. И Джим­ми тоже, хотя никогда не говорит этого. Даже не намекает. Но когда эта женщина смотрит на меня, я чувствую, как она думает: «Если бы не ты, все было бы хорошо. Мы были бы счастливы». Я не хочу сказать, что не люблю ее, нет. Она в общем очень милая женхцина. Джимми обожает ее в основ­ном за то, что она всегда жила в бедности. Вдобавок она откровенно невежественна. Я отлично понимаю, что это сно­бизм с моей стороны, но, к сожалению, это правда.

Елена. Послушай, Элисон. Тебе нужно решить, что делать даль­ше. У тебя будет ребенок, на тебя ложится новая ответст­венность. Раньше все было совсем иначе, ты рисковала толь­ко собой. Но больше так жить ты не можешь.

Элисон. Я измучилась. Я вздрагиваю, как только он входит в комнату.

Елена. Почему ты не сказала ему, что у тебя будет ре­бенок?

Элисон. Не знаю. (Угадав возможный ход мысли Елены.) Да нет, это его ребенок. Тут не может быть никакого сомнения. Видишь ли... (С улыбкой.) Я никогда никого больше не хотела.

Елена. Слушай, дорогая, ты должна сказать ему. Или он на­учится вести себя, как все нормальные люди, и будет забо­титься о тебе...

Элисон. Или?..

Елена. Или тебе нужно бежать из этого сумасшедшего дома.

Резкий звук трубы.

Зверинец какой-то. Что уж говорить о любви — он вообще не способен на человеческие чувства.

Элисон (указывая на комод). Видишь там медведя с белкой? Это мы — он и я.

Елена. Ну, и что это значит?

Элисон. Такая у нас игра: мишка и белка, белка и мишка.

На лице Елены полное непонимание.

Да, это похоже на помешательство, я знаю. Умопомеша­тельство. (Берет игрушки.) Вот это он, а это — я.

Елена. Так он еще и дегенерат!

Элисон. Совсем не дегенерат. Это все, что у нас осталось. Или — оставалось. Теперь даже белка и медведь стали другими.

Елена. С тех пор как я приехала?

Элисон. Эту игру мы придумали, когда остались одни после отъезда Хью за границу. Для нас это была лазейка, через которую можно было сбежать от всех проблем. Это был наш собственный тайный культ. Мы превращались в плюшевых зверушек с плюшевыми мыслями. У них была простая лю­бовь друг к другу. Игривые, беззаботные создания, в своем собственном уютном уголке. Глупая колыбельная для людей, которые не в силах оставаться человеческими существами. А теперь эти маленькие глупые зверушки погибли. Это была сама любовь, без всяких мыслей. (Кладет игрушки на место.)

Елена (сжимает ее руку). Послушай меня: ты должна с ним бороться. Бороться или бросить его. Иначе он погубит тебя.

Входит Клифф.

Клифф. Ты здесь, дорогая? Привет, Елена. Чай готов?

Элисон. Да, милый, готов. Позови, пожалуйста, Джимми.

Клифф. Ладно. (Кричит.) Эй ты, урод! Прекрати шум и иди пить чай. (Выходит на середину комнат.) Собираетесь куда-нибудь?

Елена (переходит налево). Да.

Клифф. В кино?

Елена. Нет. (Пауза.). В церковь.

Клифф (искренне удивлен). Вот как! Понятно. Вместе идете?

Елена. Да. Ты пойдешь?

Клифф. Видишь ли... Я... Я еще не все газеты прочел. Чай, чай, чай! Давайте же пить чай. (Садится у дальнего конца стола.)

Елена ставит тарелки на стол, садится слева и они прини­маются за еду. Элисон за туалетным столиком красит губы и пудрится. Появляется Джимми. Он кладет трубу на книжную пол­ку, подходит к столу.

Привет, старина. Садись пить чай. Спрятал бы ее куда-ни­будь подальше, свою адскую трубу.

Джимми. Она должна тебе нравиться. Если человек не любит хороший джаз, он не способен понимать ни музыку, ни лю­дей. (Садится у правого конца стола.)

Елена. Чепуха.

Джимми (Клиффу). Вот и аргумент в мою пользу. Ты знаешь, что Вебстер играет на банджо?

Клифф. Ты серьезно?

Елена. Он обещал в следующий раз захватить его с собой.

Элисон (про себя). Этого еще не хватало.

Джимми. В этом доме не умеют обращаться с газетами! Посмотрите. Я же их еще не видел, во всяком случае те, что заслуживают особого доверия.

Клифф. Кстати, можно мне почитать твой «Нью...»

Джимми. Нет, нельзя! (Назидательно.) Если тебе что-нибудь нужно — купи. Как я. Цена...

Клифф. Девять пенсов, продается в любом киоске. Ты жадина, старик.

Джимми. А зачем, между прочим, тебе читать? У тебя нет ни ума, ни интересов. Не в коня корм. Что, не правда?

Клифф. Правда, правда.

Джимми. Что ты из себя представляешь, жалкий провинциал?

Клифф. Ничего.

Джимми. Ничего? Тогда ты достоин быть премьер-министром. Ты, верно, общался с друзьями моей жены. Очень интеллектуальная публика. Мне ведь тоже довелось с ними стал­киваться.

Клифф и Елена продолжают есть.

Очень духовные. Они мысленно ощупывают чужие коленки своими духовными щупальцами и обсуждают проблемы сек­са так, словно это «Искусство фуги» Баха. Если ты не хо­чешь, конечно только в духовном отношении, оставаться в старых девах, — всегда слушайся папочку. (Принимается за еду. Молчаливая враждебность двух женщин выбивает его из колеи, и, хотя он бодрится, голос временами выдает его беспокойство.) Знаешь, мой мальчик, в чем твоя беда?.. Ты слишком стараешься угождать.

Елена. Слава богу, хоть один такой человек нашелся.

Джимми. В конечном счете ты превратишься в шоколадный кекс, вроде тех, что любит моя жена. Моя жена — это та, что у меня за спиной, она работает на ударных. Сладко и липко снаружи, а откусишь кусочек (смакует каждое слово) — все пресно, рыхло и противно. (С подчеркнутой любезностью обращается к Елене.) Вам чаю?

Елена. Да, спасибо.

Джимми (с улыбкой наливает ей чашку). Таков твой конец, сынок. Очерствеет сердце, помутится разум, ожесточишься.

Елена (берет чашку). Спасибо.

Джимми. Ах уж эти баловни судьбы, наши друзья: паразиты, эмбрионы и, главное, жертвы абулии.

Елена (к Элисон). Ты будешь пить чай?

Элисон. Сейчас иду.

Джимми. Сегодня придумал название для новой песни. Вот та­кое: «Кончай, милашка, набиваться, нам все равно не по­встречаться». (Вдруг обращается к Элисон.) Неплохо?

Элисон. Очень неплохо.

Джимми. Я знал, что тебе понравится. Если вставить туда еще что-нибудь религиозное, то получится просто шлягер. (Еле­не.) А ваше мнение? Мне кажется, вы могли бы мне помочь.

Елена не отвечает.

Чтобы не мучить вас, я прочту слова. Примерно так:

Мне надоело драться,

Я не могу любить,

Давайте развлекаться,

Давайте только пить.

В эпоху электроники

Довольно бунтарей,

Купите что хотите,

Купите поскорей.

Я упакую с радостью

И сердце и мозги,

Была бы только надобность —

Купи,купи, купи!

Оставьте нас в покое,

Нам нечего тужить,

Давайте развлекаться,

Давайте больше пить.

Ну, как?

Клифф. Старина, это прекрасно.

Джимми. Да, совсем забыл вам сказать. Вчера, пока я торго­вал, я сочинил стихи. Послушайте, если вам интересно, а это должно быть интересно. (Елене.) У вас мои стихи должны вызвать особый отклик. Это, изволите видеть, смесь бого­словия Данте с пустословием Элиота. Начинается так: «Хотя в Камбодже нет химчистки...»

Клифф. А как они называются?

Джимми. «Протухший пруд». Сам я как бы камень, брошенный в этот пруд.

Клифф. А хорошо бы тебя в него бросить.

Елена (к Джимми). Почему вы так стараетесь быть неприятным?

Джимми поворачивается к ней, очень довольный, что она так легко попалась на приманку.

Он даже еще не разошелся как следует.

Джимми. Что вы сказали?

Елена. Почему нужно обязательно обижать людей?

Джимми. По-вашему, это значит обижать? Вам кажется, что я кого-то обижаю? Вы меня еще не знаете. (К Элисон.) Не знает, правда?

Елена. Мне кажется, что вы очень надоедливый молодой человек.

Короткая пауза.

Джимми (в восторге, оглушительно смеется). Господи! Вот они, друзья моей жены! Будьте добры, передайте этой леди Брэкнелл сэндвич с огурцом! (Вновь принимается за еду, но приготовления Элисон уже не могут оставаться без вни­мания, и Джимми мельком взглядывает на нее.) Собираешься куда-то?

Элисон. Вот именно.

Джимми. В воскресенье вечером? Куда же можно пойти в вос­кресенье вечером?

Элисон. Я иду с Еленой. (Встает.)

Джимми. Это не пункт назначения, а повод для огорчения.

Элисон подходит к столу и садится в центре.

Я не спрашиваю, с кем и зачем, я спрашиваю — куда ты собираешься?

Елена (твердо). Она собирается в церковь.

Джимми ожидал заговора, лжи, но сейчас он так же искрен­не удивлен, как Клифф несколько минут назад.

Джимми. Куда?!

Молчание.

Ты что, сошла с ума, или как это понять? (Елене.) Вы на­мерены подчинить ее своей власти? Так вот до чего дошло, и ты так легко поддаешься? (С яростью.) Когда я думаю о том, что пришлось вынести ради того, чтобы вырвать тебя из...

Элисон (предвидя нападение, переходит к отчаянной обороне). Да, да, все знают, что ты сделал для меня! Ты вырвал меня из гнусных лап моих родственников и друзей! Если бы ты не явился на своем белом коне и не увез меня, я бы до сих пор прозябала с ними!

Истерическая нота в ее голосе возвращает Джимми уверенность в своих силах.

Вспышка гнева гаснет и переходит в ровное ожесточение.

Джимми (совершенно спокойно). Как это ни смешно, но я дей­ствительно явился на белом коне или — почти на белом. Мамаша держала дочку под запором в девятикомнатном зам­ке. Чего только не сделает почтенная мамаша в святой борь­бе с таким разбойником, как я. Мы с этой мамашей только взглянули друг на друга, и эпоха рыцарского благородства канула в вечность. Я знал, что ради спасения своей невин­ной голубицы она не остановится ни перед обманом, ни перед ложью или шантажом. В страхе передо мной, молодым парнем без средств, без твердой почвы под ногами и даже без особой наружности, она взревела, как носорог. Такой рев был способен заставить любого самца побледнеть от страха и дать обет безбрачия. Но даже я недооценил ее силы. С виду мамочка несколько раскормлена и неповоротлива, но не дай вам бог обмануться на ее счет. Под своей жировой оболочкой она закована в броню... (Лихорадочно ищет, чем бы пронять Елену.) Она вульгарна, как ночь в бомбейском бардаке. И жестока, словно матросский кулак. А сейчас она, навер­ное, сидит в этой канистре и подслушивает каждое мое сло­во. (Стучит ногой по канистре.) Ты слышишь меня, мама? (Садится на канистру и барабанит по ней.) Теперь не вы­скочит. Вот пример ее тактики. Вы, наверное, заметили, что я ношу длинные волосы. Если моя жена честный чело­век, если ей небезразлична истина, она подтвердит, что моя прическа не является выражением темных и дурных наклонностей, а ношу я так волосы потому, что, во-первых, можно найти лучшее применение двум монетам, чем выбро­сить их на стрижку, и, во-вторых, так мне больше нравится. Но это простое и невинное объяснение не удовлетворило ее мамашу. Она наняла сыщиков, чтобы собрать материал, под­ходящий для «Всемирного обозрения». И все ради того, что­бы я не увез ее дочку на своей старой кляче, покрытой по­поной из развенчанных идей. А кобылка была уже не та, что прежде. Меня она еще кое-как возила, но твой вес (к Элисон) был сверх ее сил. И она грохнулась замертво по дороге.

Клифф (мирно). Давай не будем скандалить, дружище, это не приведет к добру.

Джимми. А почему и не поскандалить, раз это единственное, на что я способен?

Клифф. Джимми, мальчик мой...

Джимми (к Элисон). И ты позволила этой кликушествующей потаскушке завладеть тобой? Она тебя уже совсем вернула в старую веру?

Елена. Пожалуйста, не безобразничайте! Вы не имеете права так говорить о ее матери.

Джимми (способный теперь на все). У меня есть любые права. Пусть она сдохнет, старая шлюха! (К Элисон). Я что-нибудь не так говорю?

Клифф и Елена напряженно смотрят на Элисон, но та уставилась в тарелку.

Я говорю, что она старая шлюха и ей давно пора сдохнуть! Что с тобой? Почему ты не бросилась на ее защиту?

Клифф быстро встает и берет его за руку.

Клифф. Джимми, перестань!

Джимми грубо отталкивает его, и он беспомощно опускается в кресло, понуро подпирает щеку рукой.

Джимми. Если бы такое сказали в мой адрес, она бы тоже отключилась — и промолчала. Повторяю: ей пора сдохнуть. (Готовится к новой атаке и собирает силы для решитель­ного удара.) Червям, которые за нее примутся, пора гото­вить приправу! Какое объедение вас ожидает, милые чер­вячки! Мамаша Элисон направляется к вам! (Старается говорить в шутливо-декламационном тоне). Она сойдет в мо­гилу, друзья мои, в сопровождении кортежа червей, рас­строивших после нее свои желудки и жаждущих их очистить и тоже попасть в чистилище. (Улыбается, глядя на Элисон.)

Элисон еще держится. Клифф по-прежнему смотрит в сто­рону — одна Елена глядит на Джимми.

(Елене.) Вам нехорошо?

Елена. Меня тошнит. И жалко вас и противно.

Джимми, чувствуя, что задел Елену, бросает на нее рассе­янный взгляд.

Джимми. Когда-нибудь я наплюю на торговлю в киоске и на­пишу про всех нас книгу. Она вся тут (стучит пальцем по лбу). Огненными буквами горит. Ее не будут бормотать под нос, собирая ромашки с тетушкой Вордсворт. Она будет воспалять мозг и кровь. Это будет моя кровь.

Елена (пытаясь спокойно урезонить его). Она и сказала-то всего-навсего, что хочет пойти со мной в церковь. Почему же такая бурная реакция?

Джимми. Не понимаете? Очевидно, вы не так умны, как я думал.

Елена. Вы считаете, против вас целый свет?

Элисон (не глядя на них). Не отнимай у него его мучений, без них он погибнет.

Джимми удивленно смотрит на нее, потом обращается к Елене. Очередь Элисон еще придет.

Джимми. Мне кажется, ваша труппа дала последний спектакль в субботу?

Елена. Да, верно.

Джимми. Уже восемь дней назад.

Елена. Элисон просила меня остаться.

Джимми. И что вы теперь замышляете?

Елена. Не пора ли вам оставить амплуа отрицательного героя?

Джимми (к Элисон). Ты же не веришь в эту чушь. Впрочем, ты... вообще ни во что не веришь. Ты просто хочешь мне отомстить. Почему, почему ты так поддаешься ее влиянию?

Элисон (не выдержав, срывается). Почему, почему, почему! (Закрывает руками уши.) От этого слова у меня раскалывается голова!

Джимми. Пока ты здесь, я вынужден употреблять это слово. (Подходит к креслу и садится на спинку. Обращается к Елене, сидящей к нему спиной.) Последний раз она была в церкви, когда выходила за меня замуж. Удивительно, прав­да? И то исключительно по необходимости. Видите ли, мы торопились. (Усматривает в своих словах комическую сто­рону и разражается смехом.) Мы очень торопились сунуть голову в эту петлю. Все местные власти были друзьями на­шего папаши, и мы знали, что наши планы ему моментально выдадут. Поэтому пришлось искать священника, который в худшем случае знал бы папашу только понаслышке. Но мы напрасно старались. Когда мы с шафером, с каким-то парнем, которого я утром встретил в пивной, прибыли, па­паша с мамашей уже были в церкви. Они узнали в самый последний момент и явились посмотреть на казнь. Ну, а я смотрел на них. За завтраком я накачался пивом, и в голове у меня шумело. Мамаша тушей громоздилась на скамье — благородная носорожица, которую наконец подстрелили. Па­паша, подтянутый и бесстрастный, сидел рядом, вспоминая золотые дни в обществе индийских принцев и недоумевая, как он умудрился оставить дома свой хлыст. Кроме них, в церкви никого не было — только они и я. (Резко обрывает вос­поминания.) Плохо помню, что произошло потом. Наверное, нас обвенчали. Мне кажется, я блевал в ризнице. (К Элисон.) Ты не помнишь?

Елена. Вы все сказали?

Почуяв запах крови, Джимми с веселой уверенностью при­нимается за Элисон.

Джимми. И ты позволишь, чтобы эта праведница в платье от Диора распоряжалась тобой? Я в двух словах открою тебе истину. (Отчеканивая каждое слово.) Она — корова. Я не вижу в этом особой беды, но, кажется, она требует покло­нения себе, как священной корове!

Клифф. Ты зарвался, Джимми. Прекрати!

Елена. Да пусть его говорит.

Джимми (Клиффу). Вижу, и ты в скором времени станешь на ее сторону. А почему бы и нет! Елена — человек надежный, не прогадаешь, она у нас специалист по новой экономике — сверхъестественной. А суть ее проста — платежи и штрафы. (Встает.) Она из тех прорицателей, что распространяют слу­хи о перераспределении власти. (Его воображение убыстряет бег, и слова льются потоком.) Прогресс и Разум — старая фирма распродается. Сматывайся, пока не поздно. Зато ак­ции всякого старья растут и растут. (Идет влево.) Намеча­ются коренные перемены. Новый состав дирекции, до кото­рой наконец дошло, что дивиденды выгодны, и которая позабо­тится, чтобы они попали в руки умным людям. (Поворачи­вается к ним лицом.) Продавайте все, что успели накопить. На все есть спрос. (Идет к столу.) Близится большой крах, вам не уцелеть — так становитесь на твердую почву вместе с Еленой и ее друзьями, пока еще можно. Ведь времени осталось немного. Грядущий мир будет отделан золотом. Это будет великая победа, и плоды ее будут целиком принадле­жать вам. (Идет вокруг стола, назад к своему креслу спра­ва.) Я хорошо знаю Елену и вообще этот тип людей. В сущ­ности говоря, они везде, через них не пробиться. Это роман­тическая порода. Они помешаны на прошлом. Для них самое светлое в истории — это Темные века. Она, например, дав­ным-давно удалилась в свой комфортабельный духовный мир и плюет на все уродства двадцатого века. Она даже предпо­читает лишиться всех преимуществ, за которые мы боролись веками, и поселиться в патетическом шалаше в глубине са­дика, дабы освободить свою душу от чувства вины. Нашу Елену сотрясает лихорадка исступления. (Наклоняется к ней через стол.) Правда?

Елена. Жаль, что вы так далеко от меня. Получили бы по физиономии.

Глядят друг на друга через стол. Джимми медленно идет мимо Клиффа к ней.

С самого моего приезда вы без конца хамите.

Джимми. Елена, вы видели, как умирают люди?

Она хочет встать.

Нет, не двигайтесь.

Она остается сидеть и смотрит на него снизу вверх.

Вам не к лицу резкие движения.

Елена (ледяным тоном). Если вы подойдете ближе, вы обяза­тельно получите по физиономии!

Джимми (смотрит на нее сверху вниз, улыбается). Вы, я по­лагаю, не заблуждаетесь на мой счет и не принимаете меня за джентльмена?

Елена. У меня нет ровно никаких оснований для этого.

Джимми (приближая свое лицо почти вплотную к ней). Я еще в школе плевал на то, что мальчикам нельзя обижать дево­чек. (Мягко.) Если вы дадите мне по физиономии, то я от всей души дам вам сдачи.

Елена. Допускаю. Это в вашем духе.

Джимми. Будьте уверены. В моем духе питать отвращение к на­силию. Именно поэтому, если женщина думает, что мое бла­городство беззащитно, и поднимает на меня свою ручку, я отвечаю тем же.

Елена. Это что-нибудь утонченное или вы действительно на это способны?

Джимми (широко улыбается). Мне кажется, мы отлично пони­маем друг друга. Но вы не ответили на мой вопрос. Я спро­сил: вам приходилось видеть, как умирают?

Елена. Нет, не приходилось.

Джимми. Всякий, кому не приходилось видеть смерть, страдает опасной формой инфантилизма. (Хорошее настроение покида­ет его, как только он вновь предается воспоминаниям.) Двенадцать месяцев я смотрел, как умирает мой отец. Мне было тогда десять лет. Он вернулся с испанской войны. Тамошние богобоязненные джентльмены постарались превратить его в полутруп, и жить ему оставалось недолго. Это было всем ясно, даже мне. (Идет направо.) Но получилось, что, кроме меня, до него никому не было дела. (Отворачивается к окну.) Родственники после всей этой истории растерялись, озлоби­лись. (Выглядывает в окно.) А мать сокрушалась только о том, что судьба связала ее с человеком, который всю жизнь лез не в свои дела. Сама она всегда мечтала быть в меньшинстве, с теми, кто ловок и всегда на виду. (Снова выходит на середину комнаты.) И вот мы все ждали, когда он умрет. Родственники каждый месяц присылали чек и были озабочены одним — чтобы он умер тихо и пристойно, без пошлых самолюбивых жестов. Мать ухаживала за ним без нытья. Может, ей было жаль его. Я думаю, она на это была способна. (В его голосе начинает звучать патетика.) И толь­ко один я чувствовал, что происходит. (Идет налево мимо кресла.) Всякий раз, когда я присаживался к нему на кро­вать и разговаривал с ним или слушал, как он читает, я боролся с собой, чтобы не заплакать. Через двенадцать ме­сяцев я был старше не на год, а на все двенадцать лет. (Облокачивается на спинку кресла.) Единственным слуша­телем этого бредившего в лихорадке неудачника был перепуганный мальчишка. Часами я сидел в его крохотной спальне. Все, что в нем еще оставалось от жизни, он пере­качивал в этого замороченного мальчишку, который едва по­нимал половину его слов. А осталось у него к тому времени одно отчаяние и горечь — приторный и тяжелый запах умирающего. (Выходит из-за кресла.) Так я очень рано узнал, что значит гнев. Гнев и обреченность. И не смогу этого забыть никогда. (Садится.) Я в десять лет узнал о любви, предательстве и смерти больше, чем вы, быть может, узнаете за всю свою жизнь.

Все молчат. Через некоторое время Елена встает.

Елена. Нам пора.

Элисон в ответ кивает.

Пойду соберусь. (Направляется к двери.) Встретимся внизу. (Уходит.)

Короткая пауза.

Джимми (не глядя на Элисон, почти шепотом). Неужели тебе безразлично, что со мной делают? Что ты со мной делаешь? Я отдал тебе все. Неужели для тебя это ни-че-го не значит?

Она напрягается.

(Отвага воина, размахивающего мечом, покинула его. В го­лосе звучит только бессильная ярасть.) Иуда! Размазня! Она тащит тебя за собой, а ты безвольна до такого паскудства, что позволяешь ей это проделывать.

Элисон хватает чашку и швыряет ее на пол. Он добился своего наконец. Она смотрит на осколки, потом на него. Идет вправо, достает платье на вешалке и надевает его. Когда она застегивает молнию, у нее начинает кружиться голова, и она вынуждена прислониться к шкафу, чтобы не упасть. Закрывает глаза.

Элисон (тихо). Я хочу немного покоя, и больше ничего.

Джимми. Покоя! Боже! Ей нужен покой! (С трудом находит слова.) У меня душа болит, я погибаю, а ей нужен покой!

Элисон идет к кровати, чтобы надеть туфли. Клифф встает из-за стола и садится в кресло справа. Берет газету и просматривает ее. Джимми немного остывает и старается говорить спокойно.

Джимми. Я схожу с ума, рву на себе волосы, все кругом взды­хают: «Бедный малый!» или «Какой неприятный молодой че­ловек!», а эта особа вам душу вывернет наизнанку своим мол­чанием. Я часами просиживал в этом кресле, и, хотя она отлично знала, что творится у меня на душе, она поворачи­валась и отправлялась спать. (Встает, Клиффу.)

Клифф не поднимает глаз от газеты.

Один из нас сошел с ума. Один из нас несет в себе злобу, маразм и безумие. Кто же? Может быть, я? Я уже стал ис­теричкой, не могу выдавить из себя слова. Или она? Вон, надевает туфли, чтобы пойти с этой... (Но на этот раз вдох­новение покинуло его.) Кто же из нас?

Клифф продолжает смотреть в газету.

Как бы мне хотелось, чтобы ты испробовал ее любви. (Идет на середину комнаты, наблюдая, как Элисон ищет перчат­ки.) Возможно, когда-нибудь ты опомнишься. Я буду ждать этого дня. Я хотел бы стоять по пояс в твоих слезах, пле­скаться в них и петь от радости. Я хотел бы видеть, как ты будешь пресмыкаться. Сидеть в первом ряду и видеть все подробности.

Входит Елена с двумя молитвенниками.

Увидеть твое лицо, вымазанное грязью, — вот моя единствен­ная надежда. Ничего больше мне не надо.

Елена (выдержав паузу). Вас к телефону.

Джимми (оборачивается). Что ж, это не сулит ничего хоро­шего. (Выходит.)

Елена. Ты готова?

Элисон. Да, пожалуй.

Елена. Ты себя нормально чувствуешь?

Элисон кивает.

Чего он тут бушевал? А, какое это имеет значение! Он воз­буждает желание вцепиться ему в волосы и вырвать их с корнем. Представляю, сколько ты натерпелась за это время по его милости. Можно подумать, что ты ему сделала что-то плохое. Уж эти мне мужчины! (Клиффу.) А вы все это ви­дите и сидите сложа руки?

Клифф (медленно поднимая голову). Да, сижу.

Елена. Но как вы можете? Что вы после этого за человек?

Клифф. Прежде всего, не инспектор полиции. Послушайте, Елена. Я не разделяю отношения Джимми к вам, но я и не на вашей стороне. С тех пор как вы появились здесь, все стало еще хуже, чем было прежде. Схватки тут неизбежны, но я хорошо знаю, что без меня эти двое разошлись бы давным-давно. Я был между ними нейтральной полосой. Иногда все обходилось тихо и мирно, без стычек, и мы были почти счастливы. А чаще было как в аду. Но там, где я вырос, привыкли к скандалам и шуму. Может, мне даже приятно находиться в этой заварухе. Я очень люблю этих людей. (Поднимает на нее спокойные глаза, просто.) И мне жаль всех нас.

Елена. И меня в том числе? (Не давая ему времени на ответ, сразу продолжает.) Нет, я не понимаю ни его, ни вас, ни всего того, что тут происходит. Мне ясно одно: вы понятия не имеете, как ведут себя приличные, культурные люди. (Властно.) Слушай, Элисон, я послала телеграмму твоему отцу.

Элисон (в оцепенении). Что?

Елена (понимает, что теперь все зависит от нее. Начинает тер­пеливо объяснять.) Послушай, дорогая. Он получит теле­грамму рано утром. Я решила, так лучше, чем объяснять по телефону. Я прошу его завтра приехать и забрать тебя домой.

Элисон. А что ты написала?

Елена. Просто — что ты хочешь вернуться домой и я прошу его приехать.

Элисон. Понятно.

Елена. И я знала, что этого будет достаточно. Я написала, что не о чем беспокоиться, так что они не будут волноваться и не подумают, что что-то случилось. Я вынуждена была вме­шаться, дорогая. (Очень вкрадчиво.) Ты согласна?

Элисон. Да. Спасибо тебе.

Елена. И ты поедешь с ним?

Элисон (после паузы). Поеду.

Елена (с облегчением). Уверена, что он выедет сразу же и будет здесь во второй половине дня. У тебя масса времени, чтобы собраться. Когда ты уедешь, Джимми (произносит его имя едва ли не через силу), возможно, возьмется за ум и поймет, что к чему.

Элисон. А кто ему звонил?

Елена. Я толком не поняла. Телефон зазвонил после того, как я продиктовала телеграмму, я только успела повесить труб­ку. Пришлось снова спускаться вниз. Какая-то сестра.

Элисон. Должно быть, медсестра из больницы. Не из церковной же общины. Ну, надо торопиться, а то опоздаем. (Кладет один молитвенник на стол.)

Входит Джимми, останавливается в центре комнаты ме­жду двумя женщинами.

Клифф. Все в порядке, дружище?

Джимми (к Элисон). Это от матери Хью. Ее разбил паралич.

Короткая пауза.

Элисон. Очень жаль.

Джимми опускается на кровать.

Клифф. Как ее состояние?

Джимми. Ничего не говорят. Но я думаю, она при смерти.

Клифф. Ах ты боже...

Джимми (кулаком трет лицо). До чего глупо! Как глупо!

Элисон. Мне ее жаль, честное слово.

Клифф. Я могу чем-нибудь помочь?

Джимми. Лондонский поезд через полчаса уйдет... Закажи мне такси.

Клифф. Сейчас. (Идет  к двери и останавливается.) А хочешь, я поеду с тобой, старина?

Джимми. Нет, спасибо. К тому же ты почти незнаком с ней. Тебе незачем ехать.

Елена бросает быстрый взгляд на Элисон.

Она и меня-то, возможно, не узнает.

Клифф. Ладно. (Уходит.)

Джимми. Помню, как я в первый раз показал ей твою кар­точку. Мы только-только поженились. Она взглянула, у нее навернулись слезы, и она сказала: «Какая она красивая! Какая красивая!» Она повторяла это, словно не могла пове­рить. Звучит наивно и сентиментально, но как замечательно она это сказала. (Смотрит на Элисон.)

Она стоит у туалетного столика к нему спиной.

Подай мне ботинки, пожалуйста.

Она опускается на колени и подает ему ботинки.

Ты ведь поедешь со мной? (Глядит себе под ноги.) У нее (вздрагивает) теперь никого больше не осталось. Мне... нужно... чтобы ты поехала со мной. (Глядит ей в глаза.)

Элисон отворачивается и поднимается с колен. За окном начинают звонить колокола. Елена идет к двери, вниматель­но наблюдая за ними. Элисон стоит без движения, Джимми испепеляюще смотрит на нее. Потом она идет к столу, по-прежнему повернувшись спиной к Джимми, и берет молит­венник. Колеблется, хочет, видимо, что-то сказать, затем бы­стро идет к двери.

Элисон (едва слышно). Пошли. (Выходит.)

Елена выходит за ней. Джимми встает, глядит вокруг, не веря своим глазам, облокачивается на комод. Видит плюшевого медведя, осторожно берет его, разглядывает, потом швы­ряет на пол. Медведь со стуком падает и катится по полу, издавая, как ему и полагается, сиплый рев. Джимми бро­сается на постель и  зарывается лицом в одеяло.

 

Быстро идет занавес.

 

Картина вторая

На следующий день вечером. Когда поднимается занавес, Элисон идет от туалетного столика к кровати. Она скла­дывает вещи. Налево сидит ее отец, полковник Редферн, крупный красивый мужчина лет шестидесяти. Даже сорок лет военной службы иногда не могут до конца переломить мягкую и добрую натуру. Привыкнув командовать, полков­ник последнее время все чаще попадает в ситуации, где его авторитет мало что решает. Его жена,   например,   была  бы  в  восторге  от  происходящего,  а  ему  не  по  себе,  он   растерян.   Он  опасливо осматривается вокруг.

Полковник (отчасти сам с собой). Боюсь, что это выше моего понимания. И, полагаю, я никогда этого не пойму. Что ка­сается Джимми, то мы все говорим с ним на разных язы­ках. Куда, ты говоришь, он уехал?

Элисон. Он поехал повидать миссис Тэннер.

Полковник. Кого?

Элисон. Мать Хью Тэннера.

Полковник. А, понимаю.

Элисон. Она тяжело больна, паралич. Хью сейчас за границей, вот Джимми и поехал в Лондон навестить ее.

Полковник кивает.

Он хотел, чтобы я поехала с ним вместе.

Полковник. Это та самая женщина, которая помогла ему купить этот киоск?

Элисон. Да.

Полковник. Что она собой представляет? Надеюсь, не похожа на своего сына?

Элисон. Ни малейшего сходства. Как тебе ее описать? Очень обыкновенная. Из тех, кого Джимми требует называть рабо­чим классом. Поденщица, вышла замуж за актера. Всю жизнь нужда, работа, двое мужчин на шее. Они с Джимми очень любят друг друга.

Полковник. Значит, ты с ним не поехала.

Элисон. Нет.

Полковник. А кто же в киоске?

Элисон. Клифф. Он скоро придет.

Полковник. Ах да, верно, Клифф. Он тоже здесь живет?

Элисон. Да, его комната напротив.

Полковник. Киоск. Странное занятие для образованного моло­дого человека. Что его могло здесь привлечь? Мне всегда казалось, что по-своему он очень умен.

Элисон (без всякого интереса к этой теме). Он массу вещей перепробовал — был журналистом, агентом по рекламе, даже пылесосы ремонтировал. Ему, кажется, все равно, чем заниматься.

Полковник. Мне часто хотелось представить себе, как тут у вас... как вы живете, я хочу сказать. В своих письмах ты ничего подробно не рассказывала.

Элисон. Да не о чем было особенно рассказывать. У нас ничего не происходит, мы никуда не ходим.

Полковник. Понимаю. Ты хочешь быть лояльной по отношению к своему мужу.

Элисон. Лояльной! (Смеется.) Он считает, что я совершаю пре­дательство, когда просто пишу вам. Мне приходится украд­кой вынимать почту, чтобы он не знал, что я получаю из дома письма. А потом я вынуждена их прятать.

Полковник. Он действительно нас ненавидит?

Элисон. О да, можешь не сомневаться. Он всех нас ненавидит.

Полковник (вздохнув). Это весьма прискорбно. Все вообще вышло как-то неудачно и — бестолково. Должен признаться, я давно уже ловлю себя на мысли о том, что в известной мере Джимми был по-своему прав.

Элисон (озадаченная этим признанием). Прав?

Полковник. Теперь уже поздно отступать, но, надо сказать, твоя мать и я были не безупречны. Я никогда не высказы­вался по этому поводу, а потом это уже и не имело смысла, но я всегда был убежден, что в отношении Джимми мать зашла слишком далеко. Конечно, она была тогда расстроена, мы оба были расстроены, это многое объясняет в слу­чившемся. Я сделал все, чтобы остановить ее, но она нахо­дилась в таком состоянии, что ничего нельзя было поделать. Она просто внушила себе, что раз Джимми собирается жениться на тебе, то он по меньшей мере преступник. Вы­спрашивания, частные детективы, обвинения. Мне все это было не по душе.

Элисон. Что ж, она старалась защитить меня, хотя и очень неуклюже.

Полковник. Должен сказать, что это было ужасно. Во всяком случае, я постараюсь, чтобы подобное не повторилось. Я во­все не одобряю Джимми и не думаю, что когда-нибудь стану его оправдывать, но, оглядываясь назад, я начинаю думать, что было бы гораздо лучше, если бы мы вообще не вмеши­вались. По крайней мере все бы выглядело куда более при­стойно.

Элисон. Это была не ваша вина.

Полковник. Как сказать. Мы все по-своему виноваты. Джим­ми, безусловно, действовал честно. Он человек искренний, о других его свойствах не мне судить. И твоя мать — неуклю­же, как ты говоришь, но действовала тоже искренне. А вот нас с тобой, пожалуй, следует винить прежде всего.

Элисон. Нас с тобой?

Полковник. В одном отношении ты, несомненно, похожа на меня. Ты тоже любишь занимать тыловую позицию — это безопасно и удобно.

Элисон. Тыловую? Я же вышла за него замуж.

Полковник. Да не об этом речь.

Элисон. Несмотря на все унизительные сцены и угрозы! Что ты мне тогда говорил? Что я погублю вас, иду против вас, как я могу и прочее.

Полковник. А возможно, тебе не следовало писать нам пись­ма. Зная, как мы относимся к твоему мужу, и вообще после всего, что между нами произошло. (Смущенно смотрит на нее.) Прости, я несколько озадачен всем этим — телеграм­мой, этой скоропалительной поездкой... (Его положению не позавидуешь. Выглядит он устало. С тревогой и некоторым упреком следит на Элисон, ожидая, что она будет защи­щаться.)

Элисон (чувствует это и очень смущена). Знаешь, что он гово­рил про маму? Он называл ее перекормленной избалованной старой шлюхой. «Лакомый кусочек для червей».

Полковник. Понятно. А что он говорит обо мне?

Элисон. Ты его волнуешь меньше. Ты ему даже нравишься. Ты ему нравишься потому, что он может пожалеть тебя. (Созна­вая, что это обидит его.) «Бедный папаша — старый столб, чудом уцелевший от прежних устоев, но устоев больше нет, вот он и не знает, что ему теперь поддерживать». (Неуверенно.) Что-то вроде этого.

Полковник. Крепко сказано, ничего не скажешь. (Просто и беззлобно.) И зачем только ты познакомилась с этим чело­веком?

Элисон. Папа, не устраивай мне пытки. Меня пытали день и ночь в течение четырех лет.

Полковник. Но зачем — с такими взглядами — он женился на тебе?

Элисон. Спроси что-нибудь полегче. Возможно, из мести.

Полковник отвечает непонимающим взглядом.

Элисон. Да-да. Некоторые люди женятся из мести. Такие, как Джимми, во всяком случае. А может быть, он вообразил се­бя вторым Шелли, и тогда он, конечно, не может понять, почему я не Мери, а ты не Годвин. [Мэри Годвин, дочь Уильяма Годвина, — вторая жена П.Б.Шелли, с которой поэт жил в гражданском браке вплоть до смерти своей первой, законной жены.] Он уверен, что у него особый дар к любви и дружбе — только понимает он их по-своему. Двадцать лет я жила счастливой и незапутанной жиз­нью, как вдруг этот духовный варвар бросает мне вызов. Пожалуй, женщина скорее поняла бы, каково получить та­кой вызов, хотя вот Елена озадачена не меньше тебя.

Полковник. Да, я озадачен. (Встает и идет к окну справа.) Твой муж многому научил тебя, сознаешь ты это сама или нет. Далеко не все из этого мне понятно. Я всегда был уве­рен, что люди женятся потому, что любят друг друга. Для меня этой причины было достаточно. Но, оказывается, для современной молодежи это слишком просто. Им нужно бро­сать вызов, нужно мстить. Никак не могу поверить, что в этом и заключается любовь между мужчиной и женщиной.

Элисон. Между некоторыми мужчинами и женщинами.

Полковник. Но с какой стати ты попала в их число? Моя дочь... Впрочем, возможно, Джимми прав. Возможно, я дей­ствительно — как это? — столб, уцелевший от прежних усто­ев. И я в самом деле не могу понять, почему на них больше ничего уже не держится. Ты сама-то понимаешь, что он хо­тел этим сказать? В марте тысяча девятьсот четырнадцатого года я уехал из Англии и, не считая коротких наездов раз в десять лет, я не видел своей страны вплоть до возвраще­ния в сорок седьмом году. Да, я слышал, что все изменилось. Люди говорили, что за это время все полетело к чертям — кажется, так должен формулировать полковник Бимп. [Нарицательный образ твердолобого консерватора, созданный кари­катуристом Д. Лоу] Но издали мне все не верилось. Я помнил Англию такой, какой я ее оставил в тысяча девятьсот четырнадцатом году, и я лелеял эти воспоминания. Наконец, у меня была армия магараджи, которой я командовал. Это был мой мир, и я лю­бил его. Казалось, ему не будет конца. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, это был сон. Если бы он продолжался вечно! Долгие прохладные вечера на холмах, все в пурпуре и золоте. Мы с твоей матерью были очень счастливы. Каза­лось, у нас было все, чего мы хотели. Видимо, последний день, когда на устоях что-то еще держалось, был день, когда наш маленький грязный поезд отходил от переполненной провожающими индийской станции и изо всех сил гремел полковой оркестр. В глубине души я сознавал, что всему конец. Всему.

Элисон. Ты страдаешь оттого, что все изменилось. Джимми страдает оттого, что все идет по-прежнему. И вы оба неспособны взглянуть правде в глаза. Что-то где-то не в по­рядке, ведь так?

Полковник. Вполне возможно, дорогая.

Элисон берет белку с комода и хочет положить ее в чемодан, колеблется и ставит обратно. Полковник, обернувшись, смотрит на нее. Она смотрит в другую сторону и так, не глядя на него, направляется к не­му. На мгновение кажется — она усомнилась в своем реше­нии. Но вот выбор сделан, она резко поворачивается, при­слоняется к нему и тихо плачет. Пауза.

Ты делаешь серьезный шаг. Ты решила уехать со мной? Ты уверена, что хочешь этого?

Входит Елена.

Елена. Простите. Я пришла узнать, не нужно ли помочь укла­дывать вещи. О, похоже, ты одна справилась.

Элисон (отходит от отца и, подойдя к кровати, закрывает крыш­ку чемодана). Все готово.

Елена. Все взяла?

Элисон. Нет, не совсем. Но Клифф может прислать со временем остальное. Он должен был уже вернуться. Ах да, сегодня он один в лавке.

Полковник (берется за чемодан). Я отнесу его в машину. Пора ехать. А то мама будет беспокоиться. Я обещал ей по­звонить, когда приеду сюда. Она неважно себя чувствует.

Елена. Надеюсь, моя телеграмма ее особенно не обеспокоила. Может быть, мне не следовало...

Полковник. Нет-нет, напротив. Мы вам так благодарны. Это было очень любезно с вашей стороны. Жена хотела ехать со мной, но мне удалось отговорить ее. Я думал, так во всех отношениях будет лучше. А где ваши вещи, Елена? Я заодно прихвачу их тоже.

Елена. Боюсь, я не смогу уехать сегодня.

Элисон (удивленно). Ты не едешь с нами?

Входит Клифф.

Елена. Я думала ехать, но у меня оказались дела в Бирмингеме. Только что мне прислали сценарий. Это страшно важно, и я не хотела бы упустить такой случай. Так что, видимо, мне придется задержаться на день.

Элисон. Понятно. Привет, Клифф.

Клифф. Привет.

Элисон. Папа, это Клифф.

Полковник. Здравствуйте, Клифф.

Клифф. Здравствуйте, сэр.

Короткая пауза.

Полковник. Так я пошел к машине. Не задерживайся, Элисон. До свидания, Елена. Надеюсь, мы скоро увидим вас у себя, если вас отпустят дела.

Елена. Разумеется. Я вернусь через день-два.

Клифф снимает пиджак.

Полковник. Ну что ж, до свидания, Клифф.

Клифф. До свидания, сэр.

Полковник выходит. Клифф идет налево. Елена в центре.

Ты серьезно уезжаешь?

Элисон. Уезжаю.

Клифф. Джимми, наверное, скоро вернется. Ты его не подо­ждешь?

Элисон. Нет, Клифф.

Клифф. А кто же скажет ему?

Елена. Я могу сказать. Если, конечно, еще буду здесь.

Клифф (спокойно). Будете. (К Элисон.) Ты не думаешь, что тебе надо бы сказать самой?

Она подает ему конверт из сумочки.

А не слишком официально?

Элисон. Я так воспитана.

Он подходит и обнимает ее.

Клифф (через плечо, Елене). Наверное, вы правы.

Елена. Что вы имеете в виду? В чем я права?

Клифф (к Элисон). Все ужасно перепуталось. Ты тоже это чув­ствуешь?

Элисон. Не надо, Клифф...

Он согласно кивает.

 (Целует его.) Я напишу тебе потом.

Клифф. До свидания, дорогая.

Элисон. Будь к нему внимателен.

Клифф. Не беспокойся, я его допеку вниманием.

Элисон выходит на середину комнаты и бросает взгляд на кресла, разбросанные газеты,

оставшиеся со вчерашнего дня.

Елена (чмокает ее в щеку и стискивает руку). До скорой встречи.

Элисон кивает и быстро выходит. Остаются Клифф и Еле­на. Они смотрят друг на друга.

Хотите, я согрею чаю?

Клифф. Нет, спасибо.

Елена. Ну, я сама выпью, если вы не возражаете.

Клифф. Так вы остаетесь?

Елена. Только на сегодняшний вечер. Вы против?

Клифф. Мне-то что. (Идет к столу.) Конечно, он может поздно вернуться.

Елена (идет к окну налево и закуривает). А как он все это воспримет? Может, поедет разыскивать прежних знакомых? Например, эту Мадлен...

Клифф. При чем тут Мадлен?

Елена. Она же для него так много сделала. Разве он не может вернуться к ней?

Клифф. Не думаю.

Елена. Отчего же?

Клифф. Она ему в матери годится. Я думаю, это имеет значе­ние. Хотя откуда, черт побери, мне знать! (Впервые за все время хорошее настроение совершенно покидает его.)

Елена (кажется, удивлена). Ведь вы его друг? А он, по-моему, не очень скрытен. Я никогда еще не видела такого количества выпотрошенных душ, как здесь.

Клифф собирается уйти.

А вы разве не останетесь?

Клифф. Нет, не останусь. Пять минут назад пришел поезд из Лондона. Если он приехал с ним, то я лучше уйду.

Елена. Вы не думаете, что вам следует быть здесь, когда он придет?

Клифф. У меня был тяжелый день, и мне не хочется видеть ничьих страданий натощак и уж тем более без выпивки. Надеюсь, мне удастся подцепить в кафе какую-нибудь де­вицу посвежее и протащить ее к себе под носом у старушки Друри. Возьмите! (Бросает ей письмо.) Отдайте ему это! (Идет к двери.) Теперь он целиком ваш. (В дверях.) На­деюсь, теперь вы им будете сыты по горло. (Уходит.)

Елена идет к столу и тушит сигарету. Слышно, как внизу хлопает дверь. Она идет к гардеробу и машинально откры­вает его. Он пуст. Там болтается на вешалке только одно платье. Идет к туалетному столику. Теперь на нем, кроме фотографии Джимми, ничего нет. Лениво выдвигает пустые ящики. Направляется к комоду, берет игрушечного медведя и садится на кровать, рассматривая его. Откидывается на по­душку, все еще держа медведя. Быстро поднимает голову, потому что дверь с треском открылась. Входит Джимми.

Джимми (кипя от гнева, кидается в кресло). Этот старый ублю­док на своей машине чуть не раздавил меня, вот была бы жестокая ирония. Мало того, ехала с ним не кто-нибудь, а моя жена. Расселась. (Идет к Елене.) Что тут со всеми тво­рится? Клифф чуть не сбил меня с ног, когда вылетал из дома. Нос к носу столкнулся со мной и сделал вид, что не заметил. Вы что, единственная, кто не побоялся остаться?

Елена подает ему письмо Элисон.

Это что такое? (Разрывает конверт. Читает несколько строк и чуть не рычит.) Это вы написали за нее? Вы только по­слушайте! (Читает.) «Мой дорогой, я должна уйти навсегда. Я не надеюсь, что ты поймешь меня, но хоть постарайся. Мне так нужен покой, я сейчас готова пожертвовать ради этого всем. Не знаю, что с нами будет дальше. Тебе, конечно, будет тяжело и горько, но потерпи. Мне всегда будет дорога твоя любовь. Элисон». О, как она умеет распускать слюни! «Дорога твоя любовь!» Меня тошнит от этой бумаги! (Идет вправо.) Она не может сказать: «Вонючий выродок! Мне осточертели твои выходки, я отсюда сматываюсь и желаю тебе сдохнуть». Нет, она сделает из этого пристойную сопливую мерзость. (Видит в гардеробе платье, срывает его и швыряет в угол.) «Дорога твоя любовь». Никогда не думал, что она может докатиться до такой фальши. Что это, реплика из пьесы, в которой вы играли? Да? И вообще, что вы здесь делаете?! Убирайтесь поздорову, а не то я вам ото­рву голову.

Елена (сдержанно). Если вы хоть на секунду перестанете думать только о себе, я скажу вам кое-что, что вам следовало бы знать. У вашей жены будет ребенок.

Он поднимает на нее глаза.

Или это не имеет никакого значения? Имеет, даже для вас!

Джимми (ошарашен, но не столько новостью, сколько ее пове­дением). О да, конечно. Я поражен, скажу вам прямо. Но скажите вы мне теперь. Вы что, всерьез полагали, что я в слезах паду на колени и скончаюсь от угрызений совести? (Подходит ближе.) Слушайте, вы! Перестаньте изливать на меня свою бабью мудрость. Я тоже вам скажу кое-что. Мне плевать. (Начинает спокойно.) Мне плевать, собирается она иметь ребенка или нет. Мне плевать, даже если оно родится о двух головах. (Видит, что его слова бесят ее.) Неприятно? Ну, дайте мне пощечину. Только помните, о чем я вас пре­дупреждал. Одиннадцать часов я наблюдал, как умирает близкий человек. Она была одинока, возле нее был толь­ко я. И когда в четверг я пойду за гробом, то опять буду предоставлен самому себе. Я знаю, что эта шлюха не пошлет ей пучка цветов. Ведь она, как и вся ее порода, в одном глу­боко ошибается. Она полагала, что раз мать Хью — бедная и необразованная женщина, которая всегда говорила невпо­пад и не к месту, то ее не следует принимать всерьез. И вы думаете, я паду ниц, потому что у этой жестокой и глупой девчонки будет ребенок? (С болью в голосе.) Но я этому не верю! Не верю. (Хватает ее за плечо.) Спектакль окончен. А теперь оставьте меня одного. Убирайтесь, бесноватая дев­ственница!

Она бьет его по лицу. У него появляется выражение ужаса и изумления. Но оно исчезает, и остается только боль. Он трогает рукой голову, и крик отчаяния вырывается у него. Елена отводит у него от лица руку, целует его и тянет к себе.

Занавес

 

Действие третье

 

Картина первая

Несколько месяцев спустя. Воскресный вечер. Вещи Элисон — пудру, помаду и прочее — заменила, на туалетном сто­лике парфюмерия Елены. Когда поднимается занавес, мы видим Джимми и Клиффа сидящими в покойных кре­слах, они погружены в чтение воскресных газет. Елена склонилась над гладильной доской. Возле нее небольшая стопка белья. Она выглядит еще привлекательнее, чем пре­жде, потому что выражение лица у нее стало более есте­ственным. Она, все так же элегантна, но уже не столь аккуратна и подтянута. На ней старая рубашка Джимми.

Клифф. Ну какая же вонючая трубка! (Пауза.)

Джимми. Заткнись.

Клифф. Почему ты ее как-нибудь не обезвредишь?

Джимми. И зачем я провожу воскресный день за чтением газет?

Клифф (не глядя толкает его ногой). Твоя трубка смердит!

Джимми. А ты еще больше, но я не кричу об этом. (Перевора­чивает страницу.) Дешевые газеты просто несут чушь, а те, что посерьезней, городят чушь с серьезным видом. (Опу­скает газету и дымит в сторону Елены.) Тебе не мешает?

Елена. Нет, мне дым нравится.

Джимми (Клиффу). Видал? Ей нравится. (Опять принимается за газету.)

Клифф ворчит.

Ты читал о диких и мерзких выходках в Средней Англии?

Клифф. О чем?

Джимми. О диких и мерзких выходках в Средней Англии.

Клифф. Нет. А в чем дело?

Джимми. Оказывается, мы ничего не знаем о своих земляках. А здесь все сказано. Потрясающие разоблачения на этой не­деле! С фотографиями. Полностью восстановлен ритуал ночных бдений в честь богини плодородия.

Клифф. Чудовищный разврат.

Джимми. Еще бы! О черт, полюбуйтесь на них! Оскалились, как идиоты. На будущей неделе одна известная особа из новообращенных расскажет, как во время черной оргии в Маркет Харборо она свернула шею белому петуху и пила его кровь. Что ж, теперь фирмы займутся продажей петухов специально для жертвоприношений. (Задумчиво.) Так вот, видимо, чему посвящает свои воскресные вечера мисс Друри. Она по совместительству подрабатывает в качестве вер­ховной жрицы в Христианской ассоциации женской моло­дежи. Не исключено, что именно сейчас она приводит себя в готовность. (Елене.) Ты подобными вещами не увле­калась?

Елена (хохочет). Последнее время нет!

Джимми. Вполне для тебя занятие — пить кровь. (Подражая говору местных жителей.) А недурно, совсем недурно, И время зря не пропадает, серьезно говорю. Кому что, вкусы же не у всех одинаковые. Была бы не жизнь, а скучища, если бы все были одинаковые, серьезно вам говорю. (Своим голосом.) Мне совершенно ясно, что многие годы кто-то за­бавлялся, принося в жертву и мое смоляное чучело. (Оза­ренный догадкой.) Ах, конечно, мать Элисон! По пятницам ей доставляли от Хэрродса мое восковое подобие, и она проводила воскресные дни за тем, что решетила его шпилькой. Ради этого, я думаю, жертвовала даже партией в бридж.

Елена. А почему бы тебе этого не попробовать?

Джимми. Идея. (Указывая на Клиффа.) Для начала мы его поджарим на плите. У нас хватит заплатить за газ? Так мы скоротаем длинные осенние вечера. В конце концов, смысл жертвы заключается в том, что жертвуешь тем, чем никогда особенно не дорожил. Понимаешь мою мысль? Люди на каждом шагу поступают таким образом. Лишаются карь­еры или, скажем, убеждений, любви, а мы в простоте ду­маем: «Ах, они это все принесли в жертву! Если бы я мог так же!» Но дело в том, что они просто дурачат и себя и окружающих. Не так уж трудно отказаться от того, чем не в силах по-настоящему дорожить. Не стоит этими людьми восхищаться. Лучше пожалеем их. (Жертвует столь плодо­творной мыслью, чтобы вновь заняться Клиффом.) Ты пре­красно подходишь для жертвы.

Клифф (бормоча). Испарись. Я читаю.

Джимми. А мы все-таки нацедим из него чашечку крови. Впро­чем, интересного мало. Мне приходилось видеть его кровь — обыкновенного красного цвета. (Елене.) Твоя, наверное, лучше, благородная, самая настоящая голубая. Нет? А затем мы совершим возлияния в честь богини плодородия. Ты зна­ешь, как это делается? (Клиффу.) А ты?

Клифф. Не тебе совершать возлияния в честь какой бы то ни было богини!

Джимми. Понимаю, что ты хочешь сказать. (Елене.) Ну лад­но, зачем напрашиваться на неприятности. Правда? Но, возможно, это понравилось бы даме, которая прислала в ре­дакцию длинное письмо об искусственном осеменении. Оно озаглавлено: «Долго ли мы еще будем испытывать терпение господне?» (Швыряет газету.) Посмотрим другую.

Клифф. Я ее еще не прочел.

Джимми. Давай скорее. Придется попросить, чтобы специально для тебя все печатали по слогам. Там, я знаю, идет жесто­кая полемика о том, носил ли Мильтон подтяжки. Очень хочется посмотреть, кого приложили на этой неделе.

Клифф. Прочти-ка вот это. Не пойму, о чем спор, но какой-то профессор из Оксфорда, судя по всему, сел в лужу, «Атенеум» рвет и мечет, и редактор объявляет, что обмен мнениями прекращен.

Джимми. А ты становишься любопытным, малыш! Речь идет об одном американском профессоре, кажется, из Йейла, который убежден, что Шекспир превратился в существо другого пола, когда писал «Бурю». Он вынужден был вернуться к себе на родину, в Стрэтфорд, потому что коллеги актеры перестали относиться к нему серьезно. Этот друг профессор скоро явится к нам искать документы, подтверждающие, что добрый старый Вильям Ш. окончил жизнь законным сожи­телем некоего фермера из Варвикшира, за которого вышел замуж, имея от него уже троих детей.

Елена смеется.

 (Удивлен.) В чем дело?

Елена. Ничего. Просто я только теперь начинаю привыкать. Я никак (это говорится Клиффу) не могу понять, когда он говорит серьезно и когда нет.

Клифф. Вряд ли он сам может в этом разобраться. Сомнитель­ные случаи считайте за оскорбление.

Джимми. Читай скорее и заткнись! Что делаем вечером? Даже приличного концерта нет. (Елене.) Ты пойдешь в церковь?

Елена (порядочно удивлена). Нет. Не думаю. Если только тебе хочется.

Джимми. В самом деле — или мне кажется, что за последнее время сатанинский блеск в ее глазах стал ярче? Может, это следствие незаконного сожительства со мной? Ты чувству­ешь за собой большой грех, дорогая? Ну? Чувствуешь?

Ей не верится, что это атака на нее, и она бросает на него неуверенный взгляд.

Тебе кажется, что грех выползает у тебя из всех пор, как паста из тюбика? Ты не уверена, шучу я или нет? Неужели в нужных случаях я должен надевать красный нос и кол­пак? Просто интересно знать, вот и все.

Елена потрясена неожиданной холодностью его вггляда, но обидеться она не успевает, потому что Джимми улыбается ей и задорно кричит Клиффу.

Джимми. Давай газету, обормот!

Клифф. Чтоб ты околел!

Джимми (Елене). Ты долго еще будешь гладить?

Елена. Почти закончила.

Джимми. Кстати, о грехе: я видел, как ты болтала с преподоб­ным другом мисс Друри. Елена, дорогая, я говорю, я видел...

Елена. Да, это был он.

Джимми. Дорогая, тебе незачем занимать оборонительную позицию.

Елена. Я и не защищаюсь.

Джимми В конце концов, почему бы нам не пригласить этого священника на чашку чая? Что тут такого? Ты нашла с ним много общего?

Елена. Нет, не думаю.

Джимми. Ты считаешь, что духовная жвачка может сделать из меня человека? И что мне следует упражняться в поднима­нии духовных тяжестей и развивать свои мускулы? Я рань­ше выступал по разряду либералов в наилегчайшем весе. Боялся показать свое моральное тщедушие, но теперь все могут с завистью разглядывать мои великолепные формы. Я покажу любой силовой прием без малейшего признака жалости или сострадания.

Елена. Ну ладно, Джимми.

Джимми. Два года назад я головы не смел поднять, а теперь в самоуверенности не уступлю и кинозвезде.

Елена. Джимми, мы можем провести хотя бы один день, только один день, без споров о религии и политике?

Клифф. Да, смени пластинку, старина, а лучше — совсем затк­нись.

Джимми (вставая). Придумал название для новой песни. Назы­вается: «Мать попала в желтый дом, то-то славно за­живем». Слова не менее удачны. Я думаю, надо их разучить и исполнить песню в лицах.

Елена. Хорошая мысль.

Джимми. Для сценария возьмем что-нибудь популярное, а сло­ва вставим свои. «Нет повести печальнее на свете, чем по­весть о Ромео и Джульетте». Нет, слишком высокопарно! Кроме того, публике едва ли будет приятно напоминание об этом странном человеке после того, как американские профессора его разоблачили. Нужно что-нибудь поярче и похлеще. Один будет Т.-С. Элиот, а кто-нибудь — Па­мела. [Героиня одноименного романа английского писателя-сентимента­листа С.Ричардсона (1689—1761). Докучливое благонравие Памелы сделало ее традиционной мишенью пародистов.]

Клифф (впадая в тот же тон). Смех и слезы! Смех и слезы!

Джимми (усевшись на стол, начинает по нему барабанить). Слушайте, слушайте, глупости и умности!

Поют вместе.

Может быть, мы виноваты,

Но мы были не в себе!

Джимми (вскакивает и начинает говорить так быстро, что его почти невозможно понять.) Дамы и господа, иду я в театр и вдруг встречаю человека, а он и говорит...

Клифф. Эй, когда ты шел сюда, ты туда не заходил?

Джимми. Заходил ли я туда, пока шел сюда?

Клифф. Именно! Заходил ты туда, пока шел сюда?

Джимми. Нет, конечно, туда я не мог зайти, потому что я дол­жен был идти сюда. Прошу не мешать! Дамы и господа, немного стихов под названием: «Мы бесполые люди, но все же чего-то хотим». Благодарю за внимание. «Мы бесполые люди, мы бесполые люди...»

Клифф. Так ты туда не заходил?

Джимми. А иди ты — знаешь куда?

Клифф. Я бы пошел, но не знаю — куда.

Джимми. Иди куда хочешь! «Мы бесполые люди, мы бесполые люди...»

Клифф. А мне как же быть, если я должен пойти туда не знаю куда и передать тому не знаю кому то не знаю что?

Джимми. Пойти туда не знаю куда, найти того не знаю кого и передать ему то не знаю что?

Клифф. Точно. И я пошел, я нашел, я дал, а он мне не отдал.

Джимми. Пошел, нашел, дал, а он не отдал?

Клифф. Точно.

Джимми. Что же из этого вытекает?

Клифф. Не туда пошел, не того нашел и не то отдал!

Джимми. Не туда, не того и не то?

Клифф. Совсем не то!

Джимми. А что?

Клифф. Не знаю.

Джимми. Кто же знает?

Клифф. В том-то и дело, что никто!

Джимми. Так бы сразу и объяснил.

Елена (не очень уверенная в том, что вступает вовремя). Эй, вы!

Джимми. О, наша программа рассчитана на несколько часов, но уж ладно, сделаем маленький перерыв. В чем дело, сэр?

Елена (кричит). Никудышная программа! Никудышная про­грамма, говорю я вам!

Джимми. Никудышная программа? А чье же это мнение?

Елена. Чье? (С деланной скромностью.) Ничье!

Джимми. Раз у вас ничье мнение, стало быть, вы и есть не знаю кто. В таком случае получите не знаю что! (Швыряет в нее подушкой, которая попадает в гладильную доску.)

Елена. Осторожней, доска!

Мужчины (танцуют и поют).

Разве не знаете вы

Моей королевы,

Время придет,

На ней я женюсь,

А мать проклянет — Пусть!

Мы гнездышко совьем,

И мирно вдвоем заживем,

И в школу мы деток пошлем,

А есть будем хлеб с молоком.

С милой до свадьбы

Вот бы поспать бы,

Чем она хуже другой?

Пусть увидит старый плафон,

Как страстно в нее я влюблен...

Джимми (ему надоел этот бред, отталкивает Клиффа). Ну, ты, тучный телец! Второй раз наступил мне на ногу! Это не го­дится никуда. Я буду с Еленой танцевать. Ступай и поставь чайник, а потом решим, что делать дальше.

Клифф. Сам поставь! (Сильно толкает его.)

Джимми (теряет равновесие и падает). Грубиян, животное! (Вскакивает.)

Они схватываются. Падают с треском на пол и катаются, тя­жело дыша. Клиффу удается встать коленом Джимми на грудь.

Клифф (тяжело дыша). Я хочу читать газеты!

Джимми. Ты дикарь, бандит! Самый настоящий! Понял? Ты не­достоин жить под одной крышей с приличными, разумными людьми!

Клифф. Или ты будешь молчать, или мне придется читать газеты не сходя с этого места.

Джимми делает последнее усилие, и Клифф падает на пол.

Джимми. Ты мне все кишки раздавил! (Толкает сопротивляющегося Клиффа.)

Клифф. Посмотри, что наделал! Разорвал рубашку. Слезай!

Джимми. А зачем тебе носить рубашку? (Поднимаясь.) Такому неотесанному. Теперь иди и поставь чайник.

Клифф. Это моя единственная чистая рубашка. Дубина! (Встает с полу, Елене.) Посмотрите, вся в грязи.

Елена. Действительно. Он сильней, чем кажется. Давайте, я вы­стираю, и она успеет высохнуть, пока мы соберемся куда-нибудь пойти.

Клифф колеблется.

Что с вами, Клифф?

Клифф. Да ладно, не нужно.

Джимми. Отдай ей рубашку и перестань ныть!

Клифф. Ну ладно. (Снимает рубашку и отдает ее Елене.) Спа­сибо, Елена.

Елена (берет ее). Вот так. Я в минуту управлюсь. (Выходит.)

Джимми (опускается в кресло, довольный). Ты похож на Марлона Брандо. (Короткая пауза.) Ты что, имеешь что-нибудь против Елены?

Клифф. Раньше ты и сам был против нее. (Колеблется, потом быстро.) Это не одно и то же, правда?

Джимми (раздраженно). Конечно, не одно и то же, идиот! И не может быть! Свежее мясо отличается от вчерашнего, и по­следняя женщина от предыдущей — тоже. Если ты с этим не согласен, ты будешь очень несчастлив, сынок!

Клифф (садится на ручку кресла и трогает его за колено). Джимми, я, наверное, здесь больше не останусь.

Джимми (почти безразлично). Отчего же?

Клифф (в тон ему). Сам не знаю. Хочу попытать счастья в дру­гом деле. Киоск — тоже дело, но я постараюсь найти что-ни­будь еще. У тебя высшее образование, и тебе это вполне под­ходит, а мне нужно что-нибудь получше.

Джимми. Как хочешь, сынок. Твое дело, не мое.

Клифф. И потом, по-моему, Елене трудно ухаживать за двоими, слишком много хлопот для нее. Ей будет легче, если вы останетесь вдвоем. А мне, пожалуй, следует подыскать де­вушку, которая присматривала бы за мной.

Джимми. Очень удачная мысль! Но сомневаюсь, что отыщется такая дура, которая согласится на это. Возможно, Елена по­дыщет кого-нибудь для тебя из своих шикарных подруг, с кучей денег и безмозглых. Это как раз то, что тебе нужно.

Клифф. Что-то вроде этого.

Джимми. А что же ты все-таки собираешься делать?

Клифф. Понятия не имею.

Джимми. Похоже на тебя. Я думаю, ты и пяти минут без меня не протянешь.

Клифф (улыбаясь). Ничего.

Джимми. Ты слишком ручной зверек. Бьюсь об заклад, толко­вая дамочка обработает тебя за полгода. Женит на себе, заставит работать, приведет в приличный вид.

Клифф (усмехаясь). Нет, у меня и на это ума не хватит.

Джимми (про себя). Кажется, я всю жизнь только тем и зани­маюсь, что говорю «Прощай!»

Короткая пауза.

Клифф. Ногу натер.

Джимми. Носки надо стирать. (С расстановкой.) Смешно, ты был верным, великодушным и добрым другом, а мне и не жаль, что ты уходишь искать нового пристанища, своей до­роги. И все из-за того, что я хочу чего-то от этой девушки, чего, я и сам понимаю, она неспособна мне дать. Ты сто­ишь дюжины таких, как Елена. Но, если бы ты был на моем месте, ты поступил бы так же. Верно?

Клифф. Верно.

Джимми. Но почему, почему, почему мы позволяем женщинам пить нашу кровь? Тебе не приходилось получать письма, где откровенно сказано: «Пожертвуйте великодушно вашей кровью»? Почтовые ведомства рассылают донорские повест­ки от имени всех женщин на свете. Я думаю, что люди на­шего поколения не сумеют умереть во имя благородных це­лей. Все возможное уже сделано в тридцатые и сороковые годы, когда мы были еще детьми. (Своим, обычным полусерьезным тоном.) Да и не осталось их больше, благородных це­лей. Если начнется заварушка, мы погибнем, но не во имя великих свершений, на старый лад, а так, за какую-нибудь прекрасную новую мировую ерунду. Так же бессмысленно и бесславно, как попасть под автобус. Да, нам не осталось ничего лучшего, сынок, как отдать себя на съедение жен­щинам.

Входит Елена.

Елена. Возьмите, Клифф. (Отдает ему рубашку.)

Клифф. Большое спасибо, Елена. Очень любезно с вашей стороны.

Елена. Не стоит. Надо бы посушить над газом, только в вашей комнате плита горит лучше, а здесь и повесить-то негде.

Клифф. Правильно, я сам высушу. (Идет к двери.)

Джимми. Поторопись, болван. Мы скоро пойдем пройтись и вы­пить. (Елене.) Хорошо?

Елена. Хорошо.

Джимми (кричит вслед Клиффу). Но прежде согрей чай, бан­дит с большой дороги!

Елена идет налево.

Джимми. Дорогая, мне надоело видеть тебя у этой проклятой гладильной доски.

Елена (сухо улыбнувшись). Извини.

Джимми. Наводи красоту, и мы потрясем весь город. Я вижу, ты натянула на «мамочку» саван. Я бы предпочел накрыть ее национальным знаменем.

Елена. Что с тобой случилось?

Джимми. Не хмурься — ты становишься похожей на мирового судью.

Елена. А на кого я должна быть похожа?

Джимми. На женщину, которая смотрит на меня влюбленными глазами.

Елена. Хватит с тебя.

Джимми. Клифф сказал, что уходит от нас.

Елена. Знаю, он говорил мне об этом еще вчера вечером.

Джимми. Правда? Я, кажется, всегда в самом хвосте очереди за новостями.

Елена. Жаль, что он уходит.

Джимми. Мне тоже. Этот слюнявый ублюдок раздражает, но у него большое сердце. За это можно все простить. Только он научился забирать свою дружбу обратно, а раньше он умел только делиться ею. Пойди ко мне.

Он сидит на ручке кресла. Елена подходит к нему, и они смотрят друг на друга.

Потом она протягивает руку и гладит ему волосы, касаясь ушей и затылка.

Начиная с самого первого дня, ты всегда первая мне протя­гиваешь руку. Словно ты ничего не ждешь или даже хуже чем ничего — будто тебе безразлично. Ты хорошо играла роль врага. Как говорится, достойного противника. Но когда люди складывают оружие, это совсем не значит, что борьба окончена.

Елена (твердо). Я люблю тебя.

Джимми. Допускаю. Наверно, любишь. Ведь это кое-что значит — спать в объятиях победоносного генерала. Особенно когда он дьявольски замучен войной, устал, голоден и жаждет. (Целует пальцы Елены.)

Она прижимает к себе его голову.

Ты остановилась на пути и вышла мне навстречу. Елена...

Они страстно обнимаются.

Давай, чтобы все было хорошо!

Елена (мягко). Дорогой мой...

Джимми. Не важно, будешь ты за меня или против меня.

Елена. Я всегда хотела тебя, всегда!

Вновь целуются.

Джимми. Т.-С.Элиот и Памела — может получиться прекрасный помер. Если ты мне поможешь. Киоск я прикрою, и мы на­чнем все с самого начала. Что ты на это скажешь? Уедем отсюда.

Елена (кивает со счастливым видом). Замечательно.

Джимми (быстро целует ее). Сними эту рванину и пойдем пройдемся. Выпьем чего-нибудь, повеселимся, будем смот­реть друг на друга нежно и вожделенно, а потом вернемся, и я буду так тебя любить, что ты забудешь обо всем на свете.

Елена (целует его руку). Я только сниму твою рубашку. (Скла­дывает гладильную доску и идет в левую часть комнаты.)

Джимми (идет к двери). Хорошо. А я потороплю этого типа.

Но прежде чем он успел подойти к порогу, дверь открывает­ся и входит Элисон. Она в плаще, волосы ее в беспорядке, у нее болезненный вид. Напряженная пауза.

Элисон (тихо). Привет.

Джимми (через мгновение, Елене). К тебе подруга. (Стреми­тельно выходит.)

Женщины остаются с глазу на глаз.

Быстро идет занавес.

 

Картина вторая

Спустя несколько минут. Из комнаты Клиффа, которая на­ходится на том же этаже, доносятся звуки трубы Джимми. Когда поднимается занавес, Елена стоит с левой стороны стола и наливает в чашку чай. Элисон сидит в кресле справа. Она наклоняется и поднимает трубку Джимми. По­том наскребает с полу щепотку пепла и ссыпает его в пе­пельницу на ручке кресла.

Элисон. Он все еще курит этот ужасный табак. Я его всегда ненавидела, а ты вот привыкла.

Елена. Да.

Элисон. На прошлой неделе я была в кино, и какой-то старик в первых рядах курил такой же табак. Я пошла и села ря­дом.

Елена (подходит к ней с чашкой чая). Вот, выпей. Помогает.

Элисон (берет чашку). Спасибо.

Елена. Ты уверена, что уже совсем поправилась?

Элисон (кивает). Да, почти... совсем. Я одна во всем виновата. С моей стороны было безумием прийти сюда. Извини меня, Елена.

Елена. Как ты можешь извиняться?

Элисон. Потому что с моей стороны прийти сюда нечестно и жестоко. Боюсь, что чувство уместности — одна из вещей, которым научил меня Джимми. Но иногда оно скандально подводит. Сколько раз мне удавалось остановить себя на пу­ти сюда просто в самый последний момент. Даже сегодня, когда я пошла на вокзале в кассу, это казалось игрой, мне не верилось, что я решусь сесть на поезд. А когда я очути­лась в вагоне, меня охватила паника. Я чувствовала себя преступницей. Я дала себе слово, что только взгляну на наш дом и вернусь. Мне не верилось, что этот дом еще существует. Но когда я оказалась здесь, я уже ничего не могла с собой поделать. Мне нужно было убедить себя в том, что все мои воспоминания — правда. (Ставит чашку и ворошит но­гой газеты на полу.) Сколько раз я вспоминала вечера в в этой комнате. Так ясно все в памяти и так далеко. Ты хо­рошо завариваешь чай.

Елена (сидя налево от стола). Джимми и меня кое-чему научил.

Элисон (закрывая лицо руками). Зачем я здесь! Вы все долж­ны желать, чтоб я была за тысячи миль отсюда!

Елена. Я не желаю ничего подобного. Ты имеешь больше осно­ваний находиться здесь, чем я.

Элисон. Ах, Елена, закрой эту книгу прописных истин.

Елена. Ведь ты его жена? Что бы я ни делала, я не могу этого забыть. У тебя есть все основания...

Элисон. Елена, даже я давным-давно перестала верить в свя­щенные узы брака. Еще до того, как познакомилась с Джимми. Теперь иные порядки — все основано на личной инициативе. Живешь, пока на то есть твоя добрая воля. Не понравилось — убирайся прочь. Я и убралась.

Елена. И этому ты от него научилась?

Элисон. Не делай из меня склочницу, пожалуйста. Я поступила глупо и пошло, явившись сюда. Я жалею об этом и прези­раю себя за это. Но я пришла без всяких намерений. Что бы это ни было, истерика или болезненное любопытство, но я не собираюсь покушаться на твои отношения с Джимми. По­верь мне.

Елена. Верю. Поэтому все выглядит еще более ужасно и дико. Ты даже не упрекаешь меня. Ты должна быть в ярости, а ты спокойна. (Откидывается назад, словно хочет отшатнуть­ся от самой себя.) До чего же мне стыдно!

Элисон. Ты говоришь о нем так, словно он вещь, которую ты у меня стащила...

Елена (гневно). А ты говоришь о нем, как о книге, Которую ты готова дать каждому, кто захочет пролистать ее за несколь­ко минут. Что с тобой? Ты говоришь так, будто цитируешь его. Ты, кажется, раньше уверяла меня, что не согласна с ним.

Элисон. Я и с тобой согласиться не могу.

Елена. Что же, я верю в добро и зло. Даже после этого сума­сшедшего дома я не утратила своей веры. И пусть мой по­ступок плох, зато я отлично понимаю, что он плох.

Элисон. Ты любишь его? Ты мне писала и говорила об этом.

Елена. И это было правдой.

Элисон. Тогда этому трудно было верить. Я не могла этого по­нять.

Елена. Я сама с трудом в это поверила.

Элисон. В конце концов, это оказалось довольно несложно. Обычно ты отзывалась о нем очень резко. Не скажу, что мне было обидно это слушать — ведь это меня даже утешало. Но иногда злило.

Елена. Видимо, я несколько преувеличивала. Ну, что теперь все это объяснять!

Элисон. Да, правда.

Елена. Знаешь, я поняла, в чем беда Джимми. Очень просто. Он родился не вовремя.

Элисон. Это я знаю.

Елена. Теперь таким людям нет места — ни в любви, ни в по­литике, нигде. Вот почему все у него идет впустую. Я иног­да слушаю его и думаю: а ведь ему кажется, что он живет в разгар французской революции. Там он нашел бы себе ме­сто, конечно. Он не знает, где находится и к чему идет. Он никогда ничего не совершит и ничего не достигнет.

Элисон. Мне кажется, он из тех, кого называют «выдающимися викторианцами». И потому в чем-то он смешон. Кажется, мы об этом уже говорили.

Елена. Да, я отлично помню все, что ты рассказывала мне о нем. И это пугало меня. Мне не верилось, что ты можешь выйти замуж за такого человека. Элисон, между мной и Джимми все кончено. Теперь я это прекрасно понимаю. Это мне нуж­но убираться отсюда. Нет, ты послушай меня. Когда я увидела тебя на пороге, я поняла, что все это было ошибкой. Что я ничему этому не верила и ни Джимми и никто другой не сможет заставить меня думать иначе. (Вставая.) И как я могла обманывать себя? Ему нужен один мир, мне — другой, и общая постель их не помирит. Я верю в добро и зло и не стыжусь этого. Вера вполне современная, научно обоснован­ная — так все утверждают. Так вот, исходя из того, во что я верю и чего хочу, то, что я сделала, — ошибка и зло.

Элисон. Елена, ты не собираешься бросить его?

Елена. Именно собираюсь. (Прежде чем Элисон успевает пре­рвать ее.) Я не уступаю тебе свое место. Ты вольна посту­пать как хочешь. Честно говоря, мне кажется, ты посту­пишь глупо, если... но это твое дело. Я достаточно давала тебе советов.

Элисон. Но у него... никого нет.

Елена. Дорогая моя! Найдет! Возможно, создаст себе папский двор. Мне ясно, что я опять потрясаю перед тобой книгой прописных истин, но, поверь мне, без этих истин не най­дешь счастья. Я гнала эту мысль от себя, но теперь я знаю — это так. Когда ты появилась на пороге усталая, больная и расстроенная, я поняла, что для меня все конче­но. Видишь ли, я не знала, что стало с ребенком. Это был удар. Как высший суд над нами.

Элисон. Раз уж мы с тобой встретились тогда, я должна была рассказать о случившемся. Я потеряла ребенка. Не я пер­вая. Судить и винить некого.

Елена. Может, и так. Но я все равно чувствую вину.

Элисон. Ну как ты не понимаешь? Это же нелогично!

Елена. Пусть нелогично. (Спокойно.) Но я знаю, что это так.

Звуки трубы становятся громче.

Элисон. Елена. (Идет к ней.) Ты не должна его бросать. Ты ну­жна ему. Я знаю, ты нужна ему...

Елена. Ты так думаешь?

Элисон. Может, ты не совсем то, что ему нужно. Мы обе не то.

Елена (отходит в глубину сцены). Когда же он наконец уймется!

Элисон. Ему нужно совсем другое. Что — я сама точно не знаю. Что-то среднее между матерью и куртизанкой. Оруженосица. Гибрид Клеопатры и Босуэлла. Но дай ему срок...

Елена (открывая дверь). Слушай! Будь добр, перестань! Голова раскалывается!

Короткая пауза. Потом труба звучит снова.

 (Хватается за голову.) Джимми, ради бога!

Труба замолкает.

Джимми, мне нужно с тобой поговорить.

Джимми (из-за сцены). Твоя подруга еще здесь?

Елена. Не идиотничай, иди сюда! (Идет налево.)

Элисон (вставая). Он не хочет меня видеть.

Елена. Сиди на месте и не будь дурой. Прости. Процедура может быть мало приятной, но я решила отсюда уйти и дол­жна сейчас же сказать ему это.

Входит Джимми.

Джимми. Очередной заговор? (Смотрит на Элисон.) Может быть, ей лучше сесть? У нее несколько призрачный вид.

Елена. Прости, дорогая, хочешь еще чаю? Или, может, дать ас­пирина?

Элисон отрицательно качает головой и садится. Она не в си­лах взглянуть на них.

Елена (обращается к Джимми с тем решительным самооблада­нием, которое памятно по их первым стычкам). Ничего уди­вительного. Она была больна, она...

Джимми (спокойно). Мно не нужен суфлер, я знаю, что с ней случилось.

Елена. И это хоть что-то значит для тебя?

Джимми. Я не испытываю особенного удовольствия, когда вижу боль или страдание. Тебе известно, что в равной степени это был также и мой ребенок. Но (поеживается) это уже не пер­вая утрата в моей жизни.

Элисон. А в моей первая.

Джимми бросил на нее быстрый взгляд и повернулся к Елене.

Джимми. Почему у тебя такой торжественный вид? Что ей здесь нужно?

Элисон. Простите... (Накрывает рот ладонью.)

Елена (подходит к Джимми, хватает его за руку). Пожалуйста, прекрати. Ты что, не видишь, в каком она состоянии? Она ничего не делает, молчит, и она ни в чем не виновата.

Джимми. В чем она не виновата?

Елена. Джимми, я не хочу скандала. Так что, пожалуйста...

Джимми. Нет, давай выясним.

Елена. Отлично. Сейчас я иду укладывать вещи. Если поторо­питься, то я успею на лондонский поезд в семь пятнадцать.

Обе женщины взглянули на Джимми; облокотившись на стол, он не смотрит на них.

Элисон ничего тут не подстраивала, пойми. Это я решила са­ма. Она даже старалась отговорить меня. Но я сегодня вдруг все сразу поняла. Нельзя быть счастливой, если своей ошиб­кой причиняешь боль другому. Сейчас это уже не имеет зна­чения, но я люблю тебя, Джимми, и никого не полюблю так, как любила тебя. (Отворачивается.) Но я больше не могу! (Страстно и искренне.) Я не могу участвовать в этих стра­даниях. Не могу! (Отчаянно ждет от него хоть какого-то от­вета, но он по-прежнему смотрит в стол и только встряхи­вает головой. Елена берет себя в руки и обращается к Элисон.) Тебя, наверное, уже не хватит на обратную дорогу, но я еще успею помочь тебе устроиться в гостинице. У меня есть еще полчаса. Я все устрою. (Идет к двери, но Джимми останавливает ее.)

Джимми (тихим твердым голосом). Все бегут от тяжести суще­ствования и более всего — от любви. Я знал, что этим кон­чится. Появится нечто вроде больной жены, и это будет вы­ше твоих чересчур утонченных чувств. (Сбрасывает вещи Елены с туалетного столика и направляется к шкафу.)

За окном раздается колокольный звон.

Бесполезно обманывать себя в любви. В любви нельзя ос­таться с чистыми руками, это тяжелая работа. (Отдает ей пудру, помаду. Открывает шкаф.) Любовь требует нервов и сил. И если ты неспособна примириться с мыслью (достает ее платье) о сотрясении своей прекрасной, чистой души (идет к ней), тогда тебе лучше отказаться от мысли жить, как люди, и сделаться святой. (Сует ей в руки платье.) Ты просто не сможешь жить как человеческое существо. На зем­ле надо жить по-земному, выбора нет.

Елена бросает на него взгляд и быстро выходит. Он взволнован, избегает смотреть Элисон в глаза, подходит к окну. Становится у окна и вдруг с силой ударяет кулаком по раме.

Проклятый звон!

Темнеет. Джимми стоит на фоне окна. Элисон сжалась в кре­сле. Нарушая тишину, она встает.

Элисон. Прости... Я пойду. (Идет в глубь сцены, но голос Джим­ми останавливает ее.)

Джимми. Ты не послала цветов на похороны. Жалкого пучка цветов. Ты даже этого меня лишила.

Она хочет идти, но он снова начинает говорить.

Несправедливость лучшей выделки! И голодает кто не надо, и любят кого не надо, и умирают не те, кому нужно умереть.

Элисон идет к плите. Он поворачивается за ней следом.

Неужели я ошибся, думая, что существует неукротимая смелость ума и духа, которая ищет себе такое же мужественное подобие? Сильнейшие создания, похоже, больше всех одиноки в этом мире. Словно старые медведи в дремучем лесу, которым только их собственное чутье подсказывает дорогу. Нет у них стаи, некуда им прибиться. Ведь вопиет не всегда малодушный. (Немного выступает вперед.) Ты по­мнишь тот день, когда мы познакомились на той пошлой вечеринке? Ты меня, кажется, и не замечала, а я все время следил за тобой. В тебе чувствовалась душевная мягкость, и я подумал: вот что мне нужно. Надо обладать настоящей силой, чтобы хватило еще и на доброту. И только когда мы поженились, я понял, что это вовсе не доброта и не мягкость. Во имя доброты приходится наизнанку выворачиваться, а у тебя вóлоса из прически не выбивалось.

У нее вырывается крик. Она закрывает рот ладонью. Под­ходит к столу и опирается на него.

Я, может, и обречен, но я думал, что, если ты меня любишь, это не важно.

Она тихо всхлипывает. Он становится прямо перед ней.

Элисон. Это не важно! Я ошиблась, ошиблась! Я не хочу стоять в стороне, я не хочу быть святой. Я готова все потерять. Готова к тому, что все может пойти прахом.

Он только беспомощно следит за ней.

 (Ее голос обретает некоторую силу.) Ты что, не понимаешь? Он погиб! Погиб! Это беспомощное человеческое существо, которое я носила в себе. Я думала, ему там безопасно и спо­койно. Ничто не отнимет его у меня. Это было мое, моя но­ша. И я все потеряла. (Опускается на пол у ножки стола.) Моим единственным желанием было умереть. Я не пред­ставляла, что все так будет. Не ожидала, что будет вот так. Боль и мысль только о тебе и о том, что я потеряла. (С уси­лием.) Я думала: если бы он меня увидел такой глупой, та­кой уродливой и нелепой. Какой он хотел меня увидеть. Так вот чем он хотел упиваться. Я горю и хочу только умереть. Вот цена его ребенка и вообще всех детей, какие могли у меня родиться. Но какое это имеет значение! Он просто хо­тел это видеть. (Поднимает к нему лицо.) Теперь видишь? Вот я в грязи. Ползаю и пресмыкаюсь. (Валится к его но­гам.)

Джимми (на мгновение оцепенел. Потом наклоняется и берет на руки ее вздрагивающее тело. Шепчет). Не надо. Ну, не надо... Я не могу...

Она тяжело дышит.

Все будет хорошо. Все будет хорошо теперь. Пожалуйста, я... я... Перестань.

Она вдруг успокаивается.

 (Смотрит на нее в изнеможении и говорит с мягкой насмешливой иронией.) Мы будем жить в медвежьей берлоге и в беличьем дупле, будем питаться медом и орехами. У нас будет уйма орехов. Будем петь песни о себе, о зеленой ли­стве и нашей уютной пещере и лежать на солнышке. И ты своими большими глазами будешь следить за моей шубой, и чтобы я держал свои клыки в порядке, потому что я ле­нивый медведь. А я буду следить за тем, чтобы твой пуши­стый хвост всегда блестел как надо, потому что хотя ты и красивая, но не очень расторопная белка и не очень осторожная. Всюду расставлены коварные капканы, подстерегающие немного сумасшедших, немного кусачих и очень робких зверушек. Верно?

Элисон кивает.

 (С состраданием.) Бедные белки!

Элисон (в тон ему). Милые мишки! (Тихо смеется. Потом смот­рит на него очень нежно; тихо.) Бедные милые мишки! (Об­нимает его.)

Занавес