Действующие лица

в порядке появления

Бартоджей, около 40 лет.

О к т а в и я, 43 года.

А н а т о л ь, около 40 лет.

Психиатр, женщина, около 30 лет.

Анабелла, около 20 лет.

Время действия пьесы:

Акт первый.

Сцена первая — весна 1964, связана с финалом первого акта и началом второго. Сцена вторая — осень 1962. Сцена третья — зима 1964.

Сцена четвертая — зима 1964, вскоре после визита к психиатру. Сцена пятая—двенадцатая — весна 1964.

Акт второй.

Весь акт — назавтра после последней сцены первого акта, в течение дня и ночи.
Акт третий.

Сцена первая—девятая — осень 1964.

Сцена десятая — вскоре после предшествующей

сцены.

Сцены одиннадцатая—шестнадцатая — весна

1965.

Вся пьеса охватывает события с осени 1962 года (акт первый, сцена вторая) до лета 1965 года (финал).

Уточнение дат, необходимых для понимания пьесы:

Варшавское восстание — 1944. Конец войны — 1945. Арест Анатоля — 1949. Женитьба Бартоджея — 1953. Амнистия Анатоля (во время действия пьесы) — 1964.

Тревога Бартоджея, фаза первая — 1955—1957. Тревога Бартоджея, фаза вторая — 1957—1962. Тревога Бартоджея, фаза третья, во время действия пьесы — 1962—1964.

Акт первый

Сцена первая

Мужской голос (в темноте). Я тебя любил. В тебе было мое настоящее и будущее. А прошлое — я не мог себе простить, что тебя в нем не было. Впрочем, что тогда у меня было за прошлое. Я был юным. Правда, не ребенком, не новорожденным, который, впервые открыв глаза, сразу видит тебя. Детство без тебя казалось мне неискупимым грехом. Да, я знаю, не я один любил тебя. Ревновал ли я? Тебя любили многие, и ревновать надо было бы ко всему миру. Да, я хотел бороться со всем миром, но не за тебя, а для тебя. Хотел весь мир положить к твоим ногам. То, что другие тоже любили тебя, казалось мне естественным. Тот, кто не любил тебя, кто мог тебя не любить, был чудовищем, существом, не заслуживающим человеческого отношения. Я был готов его... я был готов... Ты знаешь, о ком я говорю. Вся моя сила от тебя. До встречи с тобой я был и для других и для себя •—• никем. Любовь к тебе сделала меня сильным, мудрым и красивым. Почти красивым. Ты улыбаешься? Как хорошо я знаю эту твою улыбку. Обычную и одновременно загадочную. Улыбку существа, которое ни на кого не смотрит, когда все глядят только на него, и все-таки видит меня, хотя вовсе не смотрит. Или это мне так казалось? И сейчас кажется? Я многое отдал бы, чтобы это узнать. И даже теперь, когда мы, наконец, одни, только ли со мной ты, когда я только с то-той? Ты слушаешь, но слышишь ли ты меня, когда я говорю? Никто не умеет слушать так, как ты. Никто меня не понимает так, как ты, но... Есть где-то в тебе нечто, какая-то мысль, отдаленная от меня, какое-то чувство, не мне предназначенное. Только ли мысль это или чувство, или, может быть, еще что-то, что я не могу назвать?.. Все ускользает от меня или только часть? А может, это мое воображение, горячка, бред бедного сумасшедшего? Ты слушаешь меня? Мне нужна ясность. Кто ты? Моя иллюзия или наивысшая правда? Ты здесь со мной, ты и только ты, а все остальное иллюзия или это мне кажется? Я теряюсь и бреду наугад. Как мало я сделал для тебя! Какой я без тебя слабый, и как путаются мои тропинки. Ты улыбаешься? Не отрицай, я чувствую. Твоя улыбка следует за мной по пятам. Мне не надо быть рядом с тобой, чтобы улыбка, эта твоя проклятая улыбка, бы-
ла со мной. Скажи что-нибудь... (После паузы.) И перестань улыбаться! (После паузы.) Нет, не переставай. Прости, я не хотел... Нет, не проклятая, а любимая, желанная. Это не она следует за мной, а я гонюсь за ней, всегда... мчусь, хочу ее догнать и надеюсь, что когда-нибудь мне это удастся. О, твоя улыбка, любимая, прекрасная... Мое спасение и моя гибель. (После паузы.) Ты сердишься? Нет, конечно, нет. Это было бы слишком большим счастьем, потому что означало бы, что ты меня замечаешь. А замечаешь ли ты меня? Знаешь ли ты, что я существую? Мне принадлежат признания и вопросы, а тебе — молчание. Что? Слушаю? (После паузы.) Ага, ничего, конечно, ничего. Только молчание. (После паузы.) Ну, мир. Сам не знаю, что со мной происходит. Прости. Ты ведь знаешь, почему я так... Понимаешь... Ты все понимаешь. (После паузы.) Перестань! Отзовись! Я хочу поговорить с тобой в последний раз. Я за этим сюда пришел, после стольких лет... Необходимо раз и навсегда все выяснить между нами, сейчас самое время! Дольше я так не могу, слышишь? Не могу! И перестань, наконец, улыбаться, взгляни на меня, взгляни!

Полный свет. Говорящий — это Б ар т од -ж ей — одет в габардиновый плащ, в одной руке чемодан, в другой — зонт. Он стоит спиной к зрителям и обращается к портрету, висящему высоко. Фронтально. Это портрет Иосифа Сталина. Музыка, апофеоз.

Затемнение

Сцена вторая

Бартоджей и Октавия сидят на небольшом расстоянии друг от друга, лицом к зрителям. Около каждого — маленькая лампа. Октавия читает иллюстрированный журнал. Настроение спокойного, семейного вечера.

Бартоджей. Кролики.

Октавия. Что?

Бартоджей. Будем выращивать кроликов. Надо же что-то делать в этой жизни. Кроликов лучше всего. Они наделены веселящими свойствами. Сидит измученный человек, что-то его беспокоит, жизнь мучит, воспоминания терзают — одним словом, паршиво у него на душе. Смотрит, а тут — кролик. Скачет — скок-скок и машет хвостиком. Человеку сразу веселее. (После паузы.) Я знаю, хочешь возразить, что у кролика маленький хвостик и махать им он не может. Так принято говорить, представлять проблему. Однако для меня — он машет, вопреки общественному мнению. У меня есть

доказательства: махание /кролика хвостом — иллюзия, проистекающая из подвижности его тела. Кролик машет как бы всем телом, а значит, и хвостиком, утверждает наука. Но важны лишь наши ощущения, то есть внутренний мир. Мне кажется, что-то стучит.

Октавия. Окно у соседей.

Бартоджей. О! Снова.

Октавия. Его оставили открытым.

Бартоджей. Кроликов разводят в клетках, лучше по два в одной. Их поголовье быстро растет, поскольку экземпляры, коими мы располагаем, различного пола. Довольно быстро суть проблемы переходит от индивидуальных отношений к общественным. Мы оказываемся перед лицом общества и его организаций. Кажется, у меня болит горло.

Октавия. Покажи.

Бартоджей встает, наклоняется над Окта-вией, открывает рот.

(Заглядывает ему в горло.) Ничего не вижу.

Бартоджей. Ты уверена?

Октавия. Горло совершенно чистое, и язык нормальный.

Бартоджей. У меня была ангина.

Октавия. Семь лет тому назад.

Бартоджей. Так давно? (Возвращается на место.) Политические партии кроликам не знакомы, поэтому сравнение с человеческим обществом неудачно, и наблюдения, собранные под этим углом зрения, оказываются непригодными. Однако не стоит делать преждевременных выводов. Не исключено, что при дальнейшем развитии и более точных исследованиях общество кроликов окажется столь же высокоорганизованным, как и человеческое. Итак, все свои усилия я бросаю на эти исследования. И если я пойму, что политика играет в жизни кроликов такую же роль, что и в человеческом обществе, я тут же их уничтожу, сошью себе шубку и займусь разведением майских жуков. Давно я говорю об этих кроликах?

Октавия. Пять лет!

Бартоджей. Действительно, пять. Но это не значит, что не нужно иметь конкретных планов на будущее. Как все быстро пролетело... Кажется, я что-то ощущаю.

Октавия. Что?

Бартоджей. Запах гари. Может быть, что-то горит?

Октавия. Где?

Бартоджей. Вроде, на крыше.

Октавия. Ну так сходит посмотри.

Бартоджей. Не могу. Помнишь, я упал с лестницы?

Октавия. Шесть лет тому назад?

Бартоджей. Но упал же.

Октавия. Ну так не ходи.
Бартоджей. А если все же горит? Когда горело в последний раз?

Октавия. Пять лет.

Бартоджей. Уже пять... Как они быстро пронеслись... Интересно, чем дольше что-то длится, тем быстрее проходит. Вернемся к кроликам. Кролики нуждаются в ласке, во-всяком случае, в первый период. И в следующих также. Когда мы замечаем, что наши чувства, направленные на кроликов, делаются слабее, необходимо разумно притормозить. Чтобы избавить их от шока, особенно болезненного для малых созданий. Надо-медленно и постепенно приучать их к убыванию наших чувств. Неожиданное разочарование — потрясение, которое они могут не пережить. Об этом должен помнить каждый начинающий кроликовод. Где мои носки?

Октавия. Какие?

Бартоджей. Шерстяные, в клетку.

Октавия. Я их выстирала и положила в шкаф.

Бартоджей. Я нашел их в передней. (После-паузы.) В передней, на полу.

Октавия. Видимо, ты там их бросил.

Бартоджей. Грязные. (После паузы.) Я повторяю: они грязные.

Октавия. Ты ходишь в носках, поэтому они? грязные.

Бартоджей. Я в них не ходил.

Октавия. Я тоже.

Бартоджей. Ты хочешь сказать, что духи ходят в моих носках? (После паузы.) Если мы сегодня не выращиваем кроликов, это не значит, что мы не будем их выращивать завтра. Поэтому каждый, кто не считается кролиководом и даже гордится этим, должен проявить максимум сдержанности. Наш жизненный баланс надо считать законченным только с минуты подведения итогов. (После паузы.) Ты пользовалась моим помазком для бритья?

Октавия. Для чего он мне?

Бартоджей. Для бритья.

Октавия. Ну знаешь!

Бартоджей. Сегодня кто-то пользовался моим помазком. До меня.

Октавия. Кто?

Бартоджей. Может быть, я сам. И брился по рассеянности два раза. Хотя сомневаюсь..

Октавия. А я не сомневаюсь.

Пауза.

Бартоджей. Что будет завтра на ужин?

Октавия. Макароны.

Бартоджей. Только?

О к т а в и я. Ты же всегда любил.

Бартоджей. Да, но как-то скромно...

Октавия. А что, ты разве хотел кого-нибудь.

пригласить? Бартоджей. Кто знает, кто знает...

Сцена третья

В кабинете врача-психиатра. Стол, шкафчик, три кресла и кушетка — все больничное и металлическое. Психиатр — интересная женщина, лет тридцати, сидит за столом, перед ней Бартоджей и А на-то ль.

Психиатр. Простите, я не понимаю. Кто, собственно, из вас пациент?

Бартоджей, Анатоль (одновременно). Он!

Психиатр. Тогда прошу по очереди. Один из вас выйдет и подождет.

Бартоджей. Ты слышал, что сказала доктор? Выйди, а я поговорю. (После паузы.) Он не хочет.

Психиатр. Очередность, пожалуйста, устанавливайте сами.

Анатоль. Ты выйди. Я поговорю.

Бартоджей. Он упрямый.

Анатоль. Я не упрямый.

Бартоджей (Психиатру). Видите, какой он упрямый!

Психиатр. Пусть каждый отвечает сам за себя.

Бартоджей. Он не может отвечать за себя.

Анатоль. Могу.

Бартоджей. Ну да. Упрямится, хочет говорить, а о чем — не знает.

Анатоль. Знаю.

Бартоджей. Не знаешь, не имеешь представления.

Анатоль. Имею!

Бартоджей (Психиатру). Видите?

Анатоль. Не верьте ему. Ему постоянно кажется, что я не существую.

Бартоджей. Ты существуешь, но не так, как тебе кажется.

Психиатр. Вы давно знакомы?

Бартоджей. Я ходил с ним в школу, но он со мной — нет.

Психиатр. Очень интересно. (Анатолю.) Это правда.

Анатоль. Отчасти.

Психиатр. Очень, очень интересно. Вы приятели?

Анатоль. Он меня не любит.

Бартоджей. Не о том речь!

Анатоль. Но не может без меня обойтись.

Бартоджей. Возможно...

Психиатр (Анатолю). А вы?

Анатоль. Любить его? Если бы вы знали...

Психиатр. А вы можете обойтись без него?

Бартоджей. Ого-го!

Психиатр (Бартоджею). Не перебивайте. (Анатолю.) Вы ищете его общество?

Бартоджей. Ищет!

Психиатр (Бартоджею). Не мешайте. (Анатолю.) Вы чувствуете своего рода зависимость от своего приятеля?

Анатоль. Это не приятель. Это свинья.
Психиатр. Скажем, знакомого. Чувствуете?

Анатоль. Я не чувствую, я должен.

Бартоджей. Естественно, что должен.

Психиатр. Я передумала. Оставайтесь оба. Используем групповую терапию.

Бартоджей. Я не группа. Я индивидуальность.

Анатоль. Я также.

Бартоджей. Нет, ты — нет. Ты со мной.

Психиатр. Мне кажется, что вас связывают очень близкие отношения.

Анатоль. Этого нельзя опровергнуть.

Психиатр. Тесная и взаимная психическая зависимость.

Бартоджей. Так сложилось, но...

Психиатр. Или, может быть, физическая...

Анатоль. До определенного уровня.

Бартоджей. И совсем не взаимная. Совсем нет.

Психиатр. Вы супруги?

Бартоджей. Что вы имеете в виду...

Психиатр. Как врач, я должна знать все.

Бартоджей (Анатолю). Вы думаете, что мы...

Анатоль. Что мы?

Бартоджей. Да, что мы.

Анатоль. А, всего лишь это!

Психиатр. Нечего стыдиться. Классический комплекс вины, порожденной иудейско-хри-стианской культурой. Но не надо, не надо, в психиатрии нет этих предубеждений.

Бартоджей. Нет, мы не супруги.

Психиатр. Точно?

Бартоджей. Иначе я бы об этом что-нибудь знал. (Анатолю.) Может быть, ты?

Анатоль. Исключено.

Бартоджей (Психиатру). Видите? Исключено.

Психиатр. Может быть, подсознательно?

Бартоджей (Анатолю). Может быть, ты подсознательно?

Анатоль. Я — нет. А ты?

Бартоджей (Психиатру). Нет, подсознательно мы тоже нет.

Психиатр. Однако сам факт, что вы отрицаете, указывает... Типичная репрессия подсознания.

Бартоджей. К сожалению, нет.

Психиатр. К сожалению? Вы сказали: «К сожалению»?

Бартоджей. Да.

Психиатр. Значит, есть такая тенденция?

Бартоджей. Я сказал, к сожалению, потому что, если бы это было так, все было бы очень просто. Мы бы сюда не пришли.

Психиатр. Тогда в чем дело?

Бартоджей. Дело в том, что он...

Анатоль. Вовсе не я, а ты!

Бартоджей. Я?

Анатоль. Да, ты!

Бартоджей. Нет!

Психиатр. Успокойтесь! Я должна ознакомиться с этим вопросом с самого начала и

последовательно. Изложите, пожалуйста, вашу проблему. (Бартоджею.) Вы первый.

Бартоджей. Я должен раздеться?

Психиатр. Нет, только расстегните воротничок.

Бартоджей ложится на кушетку. Психиатр придвигает стул к кушетке и с блокнотом в руке садится рядом с Бартоджеем. Анатоль берет другой стул и ставит его рядом.

Нет! Вы будете сидеть там!

Анатоль ставит стул на указанное Психиатром место, вдалеке от кушетки, садится.

Слушаю.

Бартоджей. Значит, так. Сначала все шло хорошо. Он поджег квартиру.

Психиатр (записывая). ...квартиру.

Бартоджей. Два раза. Один раз в подвале, другой — на крыше.

Психиатр (записывая). ...подвале... Минутку, кто поджег...

Бартоджей. Он.

Психиатр. Как это — поджег?

Бартоджей. Обыкновенно. То есть пробовал поджечь. Мне не жаль, что ему не удалось. Меня волнует не пожар, а принцип. Он ведь хотел сделать лучше.

Психиатр. Подождите. (Встает, идет к столу, находит таблетки, запивает водой из графина и возвращается на место.) Продолжайте.

Бартоджей. А вот потом он стал злиться.

Психиатр. Да? А что он делал?

Бартоджей. Ничего.

Психиатр. Ничего?

Бартоджей. Самое большое — постучит или украдет мои носки. Смешно. И больше ничего не делает. Мне назло.

Психиатр. Вы хотели бы, чтоб он и дальше поджигал?

Бартоджей. Он для этого и существует.

Психиатр (Анатолю). Это правда, что вы поджигали?

Анатоль. Правда.

Психиатр. И больше не поджигаете?

Анатоль. Да.

Психиатр. А почему?

Анатоль. Потому, что мне не хочется.

Психиатр. А зачем вы поджигали?

Бартоджей. Его бессмысленно спрашивать. Он вам ничего не объяснит.

Психиатр. Почему?

Бартоджей. Потому что он — дух.

Психиатр. Простите, я сейчас вернусь. (Встает и направляется к выходу.)

Анатоль преграждает ей дорогу. Она возвращается и садится на место. Анатоль садится.
Я очень рада, что мы ко мне пришли. Это безмерно интересный случай. Действительно, очень рада.

Бартоджей. Вы думаете, мы сумасшедшие?

Психиатр. Почему вы так решили. Я только хотела сказать, что случай очень интересный с научной точки зрения. И весьма поучительный. (Анатолю.) Значит вы — дух!

Анатоль. В известной мере.

Психиатр. Ага. (Бартоджею.) А вы?

Бартоджей. Я — нет. Я совершенно нормальный.

Психиатр. Конечно, конечно. Вы совершенно нормальный. А что вас с ним связывает?

Бартоджей. Он мне является.

Психиатр. Давно?

Бартоджей. Года два.

Психиатр. Вернемся к поджогу. Вы его поймали с поличным?

Бартоджей. Что это значит?

Психиатр. Вы видели, как он поджигал? Был ли он видимым для вас в момент поджога?

Бартоджей. Нет.

Психиатр. А откуда вы знаете, что это он поджигал?

Бартоджей. А кто же еще?

Психиатр. Может быть, вы.

Бартоджей. Я не сумасшедший, чтобы поджигать собственный дом. Кроме того, он признался.

Психиатр. А были ли по отношению к вам другие акты агрессии, кроме поджога?

Бартоджей. Он меня душил.

Психиатр. Часто?

Бартоджей. Почти каждую ночь. А однажды чуть не задушил окончательно. Я неделю не мог дышать.

Психиатр. Астматические явления. И что еще?

Бартоджей. Сталкивал с лестницы.

Психиатр. Классический случай. Вы что-нибудь сломали?

Бартоджей. Только раз. Кажется, ногу.

Психиатр. Прекрасно. Вы его тогда видели? Когда он вас душил или сталкивал с лестницы, был ли он для вас видимым?

Бартоджей. Нет, он душил и сбрасывал меня, оставаясь невидимкой.

Психиатр. Замечательно. Когда это было?

Бартоджей. Давно.

Психиатр. Как давно?

Бартоджей. Это началось лет девять тому назад. Может, десять...

Психиатр. А когда закончилось?

Бартоджей. Трудно сказать точно.

Психиатр. Почему трудно?

Бартоджей. Потому что сначала это было почти ежедневно, почти каждую ночь, а потом все реже, наконец, совсем прекратилось.

Психиатр. Значит, так: когда вас последний раз душили или сбрасывали с лестницы?

Бартоджей. Уже не помню.

Психиатр. Ну, приблизительно.

Бартоджей. Лет семь тому назад.

Психиатр. И только потом вы его увидели?

Бартоджей. Да, но не сразу.

Психиатр. Когда вы увидели его впервые?

Бартоджей. Как сейчас?

Психиатр. Да.

Бартоджей. Когда он пришел на ужин.

Психиатр. Ага, на ужин. Как это случилось?

Бартоджей. Я его пригласил.

Психиатр. Понимаю. А подробнее?

Бартоджей. Я сказал жене, что хорошо бы кого-нибудь пригласить, и пригласил его.

Психиатр. Так вы женаты?

Бартоджей. Да.

Психиатр. Давно?

Бартоджей. С тысячу девятьсот пятьдесят третьего.

Психиатр. А ваша жена тоже его видела?

Бартоджей. Каким образом? Она даже не знает, что я его пригласил.

Психиатр. Но вы же сказали...

Бартоджей. Я сказал вообще кого-нибудь пригласить. Она слушает все, что я говорю, но говорю-то я не все.

Психиатр. Ага, а я могла бы с ней побеседовать?

Бартоджей. Нет.

Психиатр. Почему?

Бартоджей. Потому что она подумает, что я сумасшедший. Она и так за меня в тревоге.

Психиатр. Вернемся к ужину. Что было на ужин?

Бартоджей. Макароны.

Психиатр. И как удался ужин?

Бартоджей. Вообще не удался. Он должен был прийти к восьми, а пришел только в полночь. Жена ушла спать, а я ждал. Он приволокся в моем халате и в моих туфлях. Притащился, зевнул, уселся на диван и спросил, нет ли какой-нибудь ночной программы по телевизору. Это все.

Психиатр. Но все же пришел.

Бартоджей. Да, но слишком поздно.

Психиатр. И произнес речь!

Бартоджей. Да, но о чем!

Психиатр. Подведем итоги. Сначала он был по отношению к вам агрессивен, но невидим. Постепенно акты агрессии прекратились, и вы тут же его увидели. Так?

Бартоджей. Так.

Психиатр. То есть душение, страх на лестнице вы ощущали все реже и вскоре перестали совсем. Зато появились оптические галлюцинации, связанные с акустическими обманами. Между исчезновением астматических болей, страха и появлением галлюцинаций бывает перерыв, то есть промежуточная фаза.

Бартоджей. Выходит, что так.
Психиатр. Первая стадия началась девять, может, даже десять лет назад и продолжалась около двух лет. Вторая, промежуточная, началась семь лет тому назад и длилась дольше, около пяти лет. На второй стадии вы не чувствовали никаких недугов, кроме легкой мании преследования, умеренных слуховых обманов, небольших моторных расстройств, нарушений пространственно-временной координации и незначительных ослаблений памяти. В третьей фазе появились галлюцинации и сильные слуховые обманы, что продолжается и по сей день.

Бартоджей. Сходится.

Психиатр. Не совсем. Существует что-то, чего я не понимаю. Но прежде чем мы приступим к этому... Как бы вы охарактеризовали ваши отношения до того, скажем, ужина?

Бартоджей. Просто серая скука.

Психиатр. А сейчас не ощущаете страхов?

Бартоджей. Где там! Он даже стучать перестал. Бродит по дому, даже днем, и ничего не делает. С ним никаких развлечений, одни мелкие хлопоты. Ведет себя как обычный жилец, только за квартиру не платит. Постоянно бреется моей бритвой и ходит в моих носках. Сидит между нами во время еды, а долгие вечера проводит, читая газеты, когда жена вяжет, а я занят моим хобби.

Психиатр. Каким?

Бартоджей. Смотрю в окно.

Психиатр. Но ведь вечером ничего не видно.

Бартоджей. Именно поэтому. А больше всего меня нервирует то, что он никогда не сложит газету, а бросит как попало, и я должен складывать ее по страницам. И вообще он небрежный и нечистоплотный. Чешется при людях, зевает... Ничто его не забавляет и не интересует. Представляете, какой он нудный.

Психиатр. Вы разговариваете с ним?

Бартоджей. Время от времени.

Психиатр. О чем?

Бартоджей. Чаще всего о погоде.

Психиатр. Именно этого я не понимаю. Если галлюцинации усилились, почему исчез внутренний монолог?

Бартоджей. Потому что мы уже все обсудили и нам не о чем говорить.

Психиатр. При нормальном развитии болезни должно быть наоборот.

Бартоджей. Но я не болен, это он.

Психиатр. Он?

Бартоджей. Мне только скучно, но это не болезнь. А у него острая апатия, и поэтому я привел его к вам. Я подумал, может быть, вы что-нибудь посоветуете.

Психиатр. Первый раз со мной такое случается.

Бартоджей. Что? Вы не видели человека в апатии?

Психиатр. До определенного момента вопрос ясен. В результате обстоятельств, которые нам остается выяснить, усилилось влияние на вас какой-то вашей мысли. Оно закрепилось, то есть стало манией. Вы видите и слышите того, кого в реальности нет, но ваши душевные процессы приняли его образ. Случай трудный, но излечимый. (Анатолю.) Мы постараемся, чтобы вы исчезли.

Бартоджей. Но я вовсе не хочу, чтобы он исчезал. Я только хочу, чтобы он вел себя как... как...

Психиатр. Как?

Бартоджей. Ну иначе.

Психиатр. Чтобы он продолжал вас душить, толкать и преследовать всеми возможными способами. Так?

Бартоджей. Что-то в этом роде.

Психиатр. Картина начинает проясняться. Он — ваши угрызения совести.

Бартоджей. Ну, немного.

Психиатр. В своей жизни вы совершили какой-то поступок, которого стыдитесь. Это было десять лет тому назад или одиннадцать, а может, даже больше. И это должно быть что-то очень, очень сильнодействующее, если вызвало психическую болезнь такой силы. Вы должны мне рассказать, что случилось много лет назад.

Бартоджей. Это необходимо?

Психиатр. Иначе вы никогда от этого не избавитесь.

Бартоджей. Вы ненормальная.

Психиатр. Что это значит?

Бартоджей. Вы хотите избавить меня от угрызений совести? Чтобы я забыл о том чудовищном поступке, который совершил? На что вы меня толкаете...

Психиатр. Моей обязанностью является...

Бартоджей. Вы хотите, чтобы я насвинячил, а потом хорошо себя чувствовал? Человек кого-то убьет, собственного отца, например, и должен чувствовать себя в полном порядке, словно ничего и не было? Здоровёхоньким? К чему вы клоните? О чем речь?

Психиатр. Я психиатр, и моя задача...

Бартоджей. Ничего я вам не скажу. Я еще не такая свинья, чтобы не чувствовать себя свиньей. И не позволю, чтобы кто-нибудь отнимал у меня то единственное, что у меня осталось, — мои угрызения совести.

Психиатр. Наука выше морали. Мораль — предмет науки, а не наоборот. Мы, ученые, исследуем мораль с научной точки зрения.

Бартоджей. Меня не волнует ни наука, ни мораль, я тревожусь о самом себе. Я живой человек, а не предмет для изучения. Я хочу чувствовать, что живу. Из меня вы не сделаете ничего научного. Для науки берите кролика, хотя и его не советую. Даже он для этого слишком живой.
Психиатр. Ваше сопротивление — типичный симптом, оно появляется в начале лечения и пропорционально силе болезни. Чем тяжелее случай, тем больше сопротивляется пациент вторжению психиатра. Ваше поведение абсолютно естественно.

Бартоджей. Да?

Психиатр. Да.

Бартоджей (Анатолю). Сломаем что-нибудь?

А н а т о л ь. Можно.

Бартоджей. Шкафчик?

А н а т о л ь. Маловато. Лучше стол или стулья.

Бартоджей. Будет тяжело, они металлические.

А н а т о л ь. Сделаем.

Психиатр. Если вы сломаете что-нибудь в моем кабинете, это только подтвердит мои предположения. Агрессия пациента — лучшее доказательство того, что психиатр поставил правильный диагноз.

Бартоджей. Тогда пренебрежем.

А н а т о л ь. Жаль.

Бартоджей. Слышал, что она сказала? Почему она должна быть права?!

А н а т о л ь. Тогда пойдем.

Психиатр. Мы будем контактировать, не правда ли?

Бартоджей. Идем, а то я ее убью.

Сцена четвертая

Стол, два стула. Бартоджей и А на-толь в одинаковых халатах сидят за столом и играют в шахматы.

Бартоджей. Шах! (После паузы.) Слышал, что я сказал? Шах.

Пауза. Анатоль передвигает фигуру на доске.

Возьми назад, а то я съем конем.

Анатоль задумался. Пауза. Потом он передвигает другую фигуру.

Лучше закройся слоном.

Анатоль совершает ход, указанный Бартод-жеем.

Не ладьей! Слоном, я сказал! У тебя ведь есть слон с той стороны.

Анатоль возвращает ладью, делает ход слоном. Пауза.

Нет, лучше, ладьей. Анатоль. Так чем? Бартоджей. Подожди, я подумаю. Анатоль. Зачем, собственно, я тебе нужен? Бартоджей. Не мешай.

А н а т о л ь. Почему ты не играешь сам с собой? Это было бы проще.

Бартоджей. Да, ладьей. (Передвигает фигуру противника.) Что ты сказал?

А н а т о л ь. Никто бы тебе не мешал, если бы ты играл сам с собой. Тем более что меня это не развлекает.

Бартоджей. Ты не любишь играть?

А н а т о л ь. Не люблю притворства. Ты играешь сам с собой, а делаешь вид, что со мной. И передвигаешь мои фигуры. Лучше играй сам с собой честно и без притворства.

Бартоджей. Сам с собой — это не игра. Мне нужен партнер.

Анатоль. Ия так думал.

Бартоджей. Играть надо вдвоем.

Анатоль. Но зачем?

Бартоджей. А что делать? Я играю в шахматы, потому что ничего иного с тобой уже делать нельзя. А ведь надо как-то проводить эти совместные вечера?

Анатоль. Играть в шахматы с собственными угрызениями совести...

Бартоджей. Тебе не нравится? Тогда бей меня, грызи, мучай, я тебя прошу, ведь ты для этого существуешь. А если не хочешь, тогда не жалуйся и играй со мной в шахматы.

Пауза.

(Колдует над доской.) Нет, лучше слоном. (Возвращает на место ладью противника и ходит слоном. Колдует.) Почему ты меня больше не мучаешь?

Анатоль. Время, дорогой мой, время. Со временем все приходит в негодность, даже угрызения совести. Ты сам об этом хорошо знаешь. Сначала я старался, но как долго это может длиться.

Бартоджей. Это правда, что уже много лет...

Анатоль. Угрызения совести — духовная проблема. Твердея, дух превращается в материю и утрачивает духовность. Чем больше я являюсь материей, тем меньше становлюсь идеей.

Бартоджей. Я кое-что об этом знаю.

Анатоль. Тогда чему удивляешься? Уже скоро год, как я впервые увидел свое отражение в зеркале.

Бартоджей. Ну и?..

Анатоль. И был разочарован. Думал, что я лучше.

Бартоджей. Я тоже.

Анатоль. Раньше, когда я становился перед зеркалом, оно оставалось пустым.

Бартоджей. Я этому всегда завидовал.

Анатоль. Больше не будешь. Теперь я вижу себя. Это значит, что я уже окончательно материализовался.

Бартоджей. Благодаря мне.

Анатоль. Да, но я уже не только твоя иллюзия.
Бартоджей. А я?

Анатоль. Это твои проблемы. Следствие отделилось от причины и существует самостоятельно. Знаешь, сколько я вешу?

Бартоджей. Нет.

Анатоль. Восемьдесят пять килограммов.

Бартоджей. Уже?

Анатоль. Да. И за последнее время я еще поправился.

Бартоджей. Ты уверен?

Анатоль. Взвешиваюсь каждый день. И, к сожалению, уже нет сомнений. Я полнею. Становлюсь все тяжелее.

Бартоджей. Потому что ты ничего не делаешь. Не занимаешься гимнастикой. Если бы ты меня бил, мучил, грыз...

Анатоль. Кончай с этой грызней. Я уж настолько самостоятелен, что могу иметь собственное мнение.

Бартоджей. И тебе кажется, что ты не должен исполнять свои обязанности! Не должен меня...

Анатоль. Да, да, мучить, грызть и так далее! Но зачем это тебе, для чего?

Бартоджей. Глупый вопрос. Мне полагается по моральным причинам.

Анатоль. Знаю, слышал. Там, у доктора, ты прекрасно говорил о морали, о том, как тебе необходимы угрызения совести. Прекрасно обижался, когда она хотела тебя вылечить. Я слушал твою речь и думал, как же красноречиво он говорит.

Бартоджей. Я говорил правду.

Анатоль. Собственную? Я иногда думаю, не нужен ли я тебе для чего-нибудь еще? Может быть, прежде всего для чего-нибудь еще...

Бартоджей. Для чего?

Анатоль. Нет ничего проще: для того, чтобы чем-нибудь заняться. Иметь какое-нибудь развлечение или убеждение, что в жизни еще что-то необходимо? Что-то почувствовать, о чем-то подумать, чего-то бояться, о чем-то тосковать... Одним словом, чтобы тебе не было скучно.

Бартоджей. Редукционист?

Анатоль. Вот, такое подозрение.

Бартоджей. Ты думаешь, что у меня нет другого занятия, как только разговарить с тобой?

Анатоль. Нет, теперь нет. Все прошло: молодость, амбиции, карьера, любовь... Что тебе осталось? Только я.

Бартоджей. Ты — злое угрызение совести!

Анатоль, Не путай меня с ностальгией. Ага, раз мы уже заговорили о любви... За что ты его так любил? Бартоджей. Это было давно.

Анатоль. Согласен, но за что? Что ты в нем

видел? Бартоджей. Не я один.

А н а т о л ь. Это тебя не оправдывает. Потому что у него были усы? Усы у него действительно были хорошие, но это не повод.

Бартоджей. Не усы, а идея. Он был воплощением идеи.

А н а т о л ь. А без идеи ты жить не мог?

Бартоджей. Тогда — нет. (После паузы.) Во всяком случае, мне так казалось.

А н а т о л ь. Именно. Тебе всегда требовалось что-то извне, что-то готовое, какой-то наряд, готовый к носке. Надеваешь — и все, сразу тебе становится хорошо. Не надо шить самому. (После паузы.) А может быть, тебе чего-нибудь не хватало? Какой-нибудь части тела? Может быть, тебе нужен был протез? (После паузы.) Если не идея, то карьера, а лучше всего карьера с идеей.

Бартоджей. Нет, я не для карьеры.

А н а т о л ь. Но как-то так соединилось, правда? Одно с другим? И за свою любовь ты был вознагражден.

Бартоджей. Я его действительно любил!

Анатоль. И поэтому донес на лучшего приятеля? (После паузы.) Тебе повезло, он не догадывается, кто его засунул под землю. Доносик был тонко сработан. (После паузы.) Ты приговорил его к смерти.

Бартоджей. Не я.

Анатоль. Но так получилось.

Бартоджей. Я этого не хотел.

Анатоль. Но как-то так получилось, не правда ли? Ты хорошо знал, какие будут последствия и какие это были времена.

Бартоджей. Нет, то есть знал, но...

Анатоль. ...Но как-то так знал, не зная. И это называется интеллигент. Ну, хорошо, я тебя не обвиняю, для этого я слишком стар. Спрашиваю из любопытства.

Бартоджей. Спрашивай о чем хочешь.

Анатоль. Мне уже не хочется. Я иду спать.

Бартоджей. Останься!

Анатоль. Сам не заметил, как поправился, стал тяжелым и сонным.

Бартоджей. Не оставляй меня одного.

Анатоль (зевает). Трудно, мой дорогой, мы стареем, стареет и наша последняя любовница — шизофрения.

Сцена пятая

Бартоджей, Октавия. Он собирается в путешествие, упаковывает чемодан. Вдалеке ширма.

Октавия. Вот таблетки, не забывай принимать.

Бартоджей. Не беспокойся.

Октавия. Я говорю не о снотворном, а об этих, для желудка и сердца. Вот листок, я все тебе написала, что принимать и когда. Запомнишь?

Бартоджей. Конечно. (Целует ее в лоб.) Спасибо.
Октавия. Где ты будешь обедать?

Бартоджей. В ресторане.

Октавия. Рестораны ужасны.

Бартоджей. Только два-три дня.

Октавия. Этого достаточно, чтобы заболеть. Старайся есть телятину. И без соусов.

Бартоджей. Постараюсь.

Октавия. Обещаешь?

Бартоджей. Обещаю.

Октавия. Избегай гуляшей и прокрученного мяса, никогда неизвестно, что там в действительности. Лучше вообще воздержись от мяса. Там наверняка есть какие-нибудь вегетарианские рестораны.

Бартоджей. Должны быть.

Октавия. В молочные бары не ходи, там грязно.

Бартоджей. Не буду.

Октавия. Будь осторожен с сахаром. Тебе нельзя.

Бартоджей. Буду осторожен.

Октавия. Я приготовлю тебе бутерброды в дорогу. (Уходит.)

Сцена шестая

Бартоджей отодвигает ширму. Показывается Анатоль. Он в халате, сидит на стуле и читает газету.

Подпись: Б а р т о д ж
езд.
Анатоль. Б а р т о д ж Анатоль. Б а р т о д ж Анатоль.
не еду, Б а р т о д ж Анатоль. Б а р т о д ж
мой.) е и. Ты еще не готов? Через час по-

Я не еду с тобой, е и. Как это не едешь... Я остаюсь.

ей. Сейчас же одевайся! Тише, тише, не кричи. Я говорю, что значит, не еду. е и. Но почему?

Потому что мне тоже полагается... е и. Тихо! (Закрывает Анатоля шир-

Входит Октавия.

Сцена седьмая

Октавия. С ветчиной или с сыром?

Бартоджей. С сыром. С ветчиной.

Октавия. Ты действительно не хочешь, чтобы я поехала с тобой?

Бартоджей. Я бы очень хотел, правда, очень, но не хочу подвергать тебя опасности. Человек только что вышел...

Октавия. Я не боюсь.

Бартоджей. Но он может бояться. Такие, как он, боятся людей.

Октавия. А тебя он не будет бояться?

Бартоджей. Мы знакомы с детства.

Октавия. Я не буду вам мешать. Подожду в гостинице.

Бартоджей. Мы не виделись пятнадцать лет.

Октавия. Но ведь на ночь ты вернешься в гостиницу.

Бартоджей. Ночью лучше всего разговаривать с приятелями.

Октавия. Я дам тебе с маргарином. Это полезнее. (Выходит.)

Сцена восьмая

Бартоджей отодвигает ширму.

Бартоджей. Ну и что, почему ты не хочешь ехать...

А н а т о л ь. Потому что мне тоже полагается амнистия.

Бартоджей. Откуда ты знаешь об амнистии?

Анатоль. Я читаю твои газеты.

Бартоджей. Амнистия ничего не меняет.

Анатоль. Меняет. Смертный приговор не исполнен.

Бартоджей. Никто об этом не знал.

Анатоль. Но сейчас мы знаем.

Бартоджей. Только сейчас.

Анатоль. Он жив.

Бартоджей. Но он был приговорен.

Анатоль. Выжил.

Бартоджей. Не моя заслуга.

Анатоль. Это меня не касается.

Бартоджей. Значит, я невиновен? Только потому, что он спасся?

Анатоль. Я этого не сказал.

Бартоджей. Я донес на него или не донес?

Анатоль. Донес.

Бартоджей. Из-за меня он был приговорен к смерти или не из-за меня?

Анатоль. Из-за тебя.

Бартоджей. Тогда в чем дело?

Анатоль. Имей себе...

Бартоджей. Тсссс...

Бартоджей заслоняет А нат о л я ширмой. Входит Октавия с бутербродами.

Сцена девятая

Октавия. И чтобы не прятал в чемодан и не держал в карманах — запачкаешься. Только отдельно.

Бартоджей. Не буду.

Октавия. Это было для тебя страшно?

Бартоджей. Да.

Октавия. Ты был на процессе?

Бартоджей. Нет, он не был публичным.

Октавия. Я думала, может быть, как свидетель.

Бартоджей. Нет, я не был в этом замешан.

Октавия. Представляю, что пережила его семья.

Бартоджей. Семью давно выслали.

Октавия. А его жена?

Бартоджей. У него не было жены.

Октавия. Тогда невеста.
Бартоджей. Не было у него невесты.

Октавия. Как это, почему не было...

Бартоджей. Потому что он был очень занят.

Октавия. Что он делал?

Бартоджей. Занимался антигосударственной деятельностью.

Октавия. Идеалист?

Бартоджей. Может быть. Тогда это называлось иначе.

Октавия. Ты возьмешь зонт?

Бар тоджей. Терпеть не могу зонты.

Октавия. Возьми, погода переменчивая. Только не потеряй.

Бартоджей. Если не возьму, то и не потеряю.

Октавия. Я принесу тебе зонт. (Выходит.)

Сцена десятая

Бартоджей отодвигает ширму. Показывается Анатоль.

Анатоль. ...А значит, имей себе какие хочешь угрызения совести, но на меня не рассчитывай, я ухожу. Я по убийствам, а не по мелким преступлениям. Я королевские угрызения совести, шекспировские, мифологические. Я король угрызений совести! А как я выгляжу сейчас? Глупо.

Бартоджей. Поедем со мной, прошу тебя.

Анатоль. Только за убийцами гонятся призраки и вампиры. Иные преступники обходятся без них. Нет трупа, нет и призрака.

Бартоджей. Однако...

Анатоль. Я не буду заниматься мелочами.

Бартоджей. Пятнадцать лет каторги, разве это мелочь!

Анатоль. Не мелочь, но и не смерть.

Бартоджей. Иуда в Гефсиманском саду — мелочь?

Анатоль. Не было трупа.

Бартоджей. Не покидай меня.

Анатоль. Дай мне труп, и я останусь с тобой.

Бартоджей закрывает А нат о л я ширмой. Входит Октавия с зонтом.

Сцена одиннадцатая

Октавия. Ты позвонишь?

Бартоджей. Конечно. Как только найду гостиницу.

Октавия. Я буду беспокоиться.

Бартоджей (обнимая Октавию). Я знаю и благодарен тебе за это. Кто бы беспокоился обо мне, если бы не ты.

Октавия. Ты первый раз уезжаешь с тех пор, как мы вместе.

Бартоджей. Я должен.

Октавия. Я знаю и не упрекаю тебя. Но тебе нужна забота.

Бартоджей. Но ведь я не болен.

Октавия. Ты подвержен простуде.

Бартоджей. Это ведь не страшно, правда?

Октавия. И ты нервный. Ты всегда был нервным, уже когда я с тобой познакомилась.

Бартоджей. Такая эпоха.

Октавия. Это не эпоха, это нервы. Но это мне и нравилось. Когда я первый раз увидела тебя, я подумала: какой он деликатный.

Бартоджей. Ну, тогда, кажется, я еще не был...

Октавия. Всегда был. Деликатный, впечатлительный... Я помню, когда ты первый раз взял меня за руку.

Бартоджей. Я тоже.

Октавия. Нет, ты ничего не помнишь. Это было на мостике.

Бартоджей. Ага, «папоротник»...

Октавия. Шел дождь...

Бартоджей. А у меня не было зонта.

Октавия. У меня был.

Бартоджей. Ноябрь.

Октавия. Нет, сентябрь.

Бартоджей (напевает). «Приди ко мне, я подарю тебе цветок папоротника...» Это было тогда модно. А раньше... (Напевает.) «Мы строим новый дом, еще один новый дом...»

Октавия. Я изменилась?

Бартоджей. Ты? Нисколько.

Октавия. Врешь, но это мило с твоей стороны. Ты любил кого-нибудь до меня?

Бартоджей. Нет, никого.

Октавия. Правда?

Бартоджей. Правда.

Октавия. Не верю.

Бартоджей. Тогда зачем спрашиваешь?

Октавия. Хочу услышать.

Бартоджей (напевает). «Эй вы, тракторы, кони стальные...»

Октавия. Какие тракторы?

Бартоджей. Я ошибся, хотел что-то иное. Например, это. (Напевает.) «Ты помнишь, был очень маленький отель «Под розами», старик портье...»

Октавия. Он не был стариком.

Бартоджей. Ему было семьдесят.

Октавия. Кому?

Бартоджей. Не важно.

Октавия. Ты шутишь, но это значит, что ты в хорошем настроении.

Бартоджей. Превосходном!

Октавия. Ты рад, что его увидишь?

Бартоджей. Пожалуй.

Октавия. А, может быть, ты рад, что будешь три дня без меня?

Бартоджей. Я просто с ума схожу от радости.

Октавия. К счастью, я знаю, что ты закоренелый лжец.

Бартоджей. Нет, не закоренелый. Я вру только время от времени.
Октавия. Это тоже вранье. Я поглажу тебе рубашку. (Уходит.)

Сцена двенадцатая

Бартоджей отодвигает ширму. За ней никого. Анатоль исчез.

Бартоджей (кричит). Октавия!

Октавия (за сценой). Что?

Бартоджей. А, может быть, ты поедешь со-

мной?

Октавия. Нет, поезжай один! Бартоджей. Но почему? Октавия. Не хочу вам мешать!

Акт второй

Сцена первая

Большая, еще не совсем благоустроенная квартира. Вместо стульев — пуфы, очень не-удобные для сидения. На полу телефон. Бар с разнообразными напитками. Трех-свечный канделябр со свечами. Бартоджей сидит на пуфе и ждет. Рядом плащ, чемодан и зонт. Входит Анабелла.

Сцена вторая

У Анабеллы на голове полотенце. Она вытирает им волосы после мытья.

Анабелла. Его нет дома.

Бартоджей. Простите, я...

Анабелла. Кто-нибудь звонил?

Бартоджей. А когда он будет?

Анабелла. Уже должен. Опаздывает.

Бартоджей. Тогда, может быть, я позже...

Анабелла. Вы договорились?

Бартоджей. Да.

Анабелла. На когда?

Бартоджей. Навсегда.

Анабелла. Тогда подождите.

Бартоджей. Я не хотел бы вам мешать, я не знал... (Поднялся.)

Анабелла. Вы мне не мешаете. (После паузы.) Садитесь.

Бартоджей садится.

Выпьете что-нибудь?

Бартоджей. Если вы будете так добры...

Анабелла. Чай, кофе или, может быть, что-нибудь еще?

Бартоджей. Кофе, если можно...

Анабелла включает музыку, доброжелательно усмехается Бартоджею и выходит. Музыка.

Сцена третья

Бартоджей сидит. Звонит телефон. Бартоджей сидит. Телефон перестает звонить. Бартоджей сидит. Снова звонит телефон и звонит настойчиво. Бартоджей встает, вбегает Анабелла и берет трубку. Бартоджей садится.

Сцена четвертая

Анабелла (в телефон). Да нет, нет его еще. Скоро. Конечно, запишу. (Записывает.) Пожалуйста. (Кладет трубку, доброжелательно усмехается Бартоджею и выходит.)

Сцена пятая

Бартоджей сидит. Телефон звонит.

Анабелла (за сценой). Возьмите трубку. Бартоджей встает и берет трубку.

Бартоджей (по телефону). Да? Нет. Товарищ. Нет его еще. Скоро. Могу я что-нибудь?

Музыка немного мешает ему.

Да, конечно, сейчас запишу, одну минутку. (Пытается записать.) ...Три-дцать пять... сорок... Тридцать сколько? Да, да, слышу. Когда? Сейчас? Это значит, еще сегодня? Сегодня, сейчас? Значит так, тридцать шесть, записано. Повторяю: пятьдесят девять— семьдесят—тридцать пять—сорок. А сколько? Тридцать шесть? Не за что. (Кладет трубку, садится.)

Звонит телефон. Бартоджей встает, телефон перестает звонить. Бартоджей садится. Сидит. Входит Анабелла. Бартоджей встает.

Сцена шестая

Анабелла несет большую фарфоровую чашку.

Бартоджей. Звонили из... Анабелла (не дает ему закончить). Кофе готов! (Протягивает ему чашку.) Ага, сахар! Бартоджей. Спасибо, я...

Анабелла выбегает.

Сцена седьмая

Бартоджей стоит с чашкой в руке. Наконец садится. Вбегает Анабелла с большим бумажным пакетом сахара. Бартоджей встает.

Анабелла. Ложечка! (Выбегает.)
Сцена восьмая

Бартоджей стоит с чашкой в одной руке, с пакетом в другой. Вбегает Анабелла с ложечкой.

Сцена девятая

Анабелла сыплет ложку за ложкой сахара в чашку.

Бартоджей. Спасибо, я... Анабелла (досыпая сахар). Еще одну? Бартоджей. Спасибо, я без сахара. Анабелла. Сядьте же, наконец!

Оба садятся. Бартоджей ставит пакет с сахаром на пол. Музыка становится менее агрессивной.

Бартоджей. Из какого-то комитета.

Анабелла. Что из комитета?

Бартоджей. Звонили.

Анабелла. Какого комитета?

Бартоджей. Какой-то работы с... с чем-то, я забыл.

Анабелла. Но с чем?

Бартоджей. Я приехал сегодня утром, немного не выспался. Но записал все точно, даже номер телефона. Сейчас принесу. (Ставит чашку на пол, встает, чтобы принести записку.)

Анабелла. Не вставайте.

Бартоджей (садится). Было плохо слышно.

Анабелла. Наверное, междугородняя. Позвонят еще. Значит, когда будут празднования?

Снова агрессивная музыка.

Бартоджей. Празднования?

Анабелла. Торжества.

Бартоджей. Простите, но я, кажется, не совсем понимаю.

Анабелла. Ну юбилей. Вы в комитете?

Бартоджей. В каком комитете?

Анабелла. Ну, юбилейном.

Бартоджей. А можно это выключить? (Указывает на магнитофон.)

Анабелла. Конечно. (Встает и выключает.)

Бартоджей. Простите, но я целую ночь в поезде. У меня проблемы со слухом, вы знаете, в моем возрасте...

Анабелла. В каком возрасте? Вы не старше Анатоля.

Бартоджей. Нет. Мы ровесники.

Анабелла. Так вы его знаете лично?

Бартоджей. С детства.

Анабелла. А я думала... Так вы не из комитета?

Бартоджей. Нет. Я — сам от себя. Совершенно лично.

Анабелла. Это ни на что не похоже... Нас еще мало кто навещает... не по делу. Вы приехали из провинции?

Бартоджей. Это заметно?

Анабелла. Нет, но вы говорили о поезде.

Бартоджей. Да, сейчас я живу в маленьком городке и...

Анабелла. Хотите какую-нибудь музыку?

Бартоджей. Нет. Уже давно, и когда узнал из газет...

А н а б е л л а. И вы приехали специально к нему?

Бартоджей. Да, и...

Анабелла. Он очень обрадуется!

Бартоджей. Я надеюсь.

Анабелла. Наверняка! Пока что у нас только официальные приглашения. Празднования, комитеты... Ничего личного. Еще сахара?

Бартоджей. Нет, спасибо.

Анабелла. Вы первый из старых приятелей, кто его навещает. Вы тоже были... с ним...

Бартоджей. Нет, я нет.

Анабелла. Вообще нет?

Бартоджей. Вообще нет. Я этим не занимался.

Анабелла. Тем лучше, что вы его навещаете. Я думала, что вы один из тех...

Бартоджей. Нет. Значит, еще никто из них...

Анабелла. До сегодняшнего дня никого не было.

Бартоджей. Вероятно, никого нет.

Анабелла. Не знаю.

Бартоджей. Верно. Вы не можете это помнить.

Анабелла. Чем вы занимаетесь, что делаете?

Бартоджей. Ничем. Я на пенсии.

Анабелла. Уже? Так рано?

Бартоджей. Так сложилось.

А н а б е л л а. Но ведь вы должны делать что-то!

Бартоджей. Я развожу кроликов.

Анабелла. На экспорт?

Бартоджей. Не совсем. Именно сейчас я имею намерения разводить кроликов.

Анабелла. На предприятии?

Бартоджей. Нет, частным образом.

Анабелла. Лучше норки. А еще лучше — серебристые лисы.

Бартоджей. Наверное, вы правы. Могу я спросить...

Анабелла. Правда, поначалу требуются очень большие капиталовложения.

Бартоджей. Как давно вы знакомы с Анато-лем?

А н а б е л л а. Десять дней.

Бартоджей. Только?

Анабелла. Я ведь раньше не могла.

Бартоджей. Конечно, конечно... Как вы с ним познакомились?

Анабелла. Анатоль лечился. А я работала в клинике.

Бартоджей. И больше не работаете?

Анабелла. Кто-то должен вести дом.

Бартоджей. Ага, правильно. Вы медсестра?
Анабелла. Почему же! Я работала в администрации.

Бартоджей. Тоже хорошая профессия.

Анабелла. Никакая не профессия. Я была на полставки и только заменяла подругу. Собственно, я актриса.

Бартоджей. О!

Анабелла. В понедельник у меня пробные съемки.

Бартоджей. Прекрасно, прекрасно...

Анабелла. Бросьте этих кроликов. Анатоль что-нибудь для вас найдет. Вы очень симпатичный.

Бартоджей. О, я не предполагал.

Анабелла. Идет.

Входит Анатоль.

Сцена десятая

В одной руке у Анатоля букет красных роз, в другой — большой пакет.

Анатоль. Пусть жабка угадает, что слоник ей принес... (Замечает Бартоджея и замолкает.)

Анабелла. Прекрасно! (Целует Анатоля в щечку, забирает розы и пакет, заглядывает внутрь.) Неужели?! Правда?! (Целует Анатоля в другую щеку.) У тебя гость.

Анатоль и Бартоджей стоят друг против друга.

Он приехал сегодня утром, выращивает кроликов... (После паузы.) Вы незнакомы?

Анатоль делает шаг навстречу Бартоджею и останавливается.

А он мне говорил, что знает тебя...

Пауза. Анатоль протягивает Бартоджею руку. Бартоджей приближается. Рукопожатие.

Ну, я полетела за вазой. (Выбегает.)

Сцена одиннадцатая

Анатоль. Откуда ты узнал?

Бартоджей. Из газет.

Анатоль. Значит, обо мне пишут?

Бартоджей. И по радио было. И по телевидению.

Анатоль. А-а, правда.

Бартоджей. Полная реабилитация.

Анатоль. Да, полная.

Бартоджей. Я рад.

Анатоль. Брось ты.

Бартоджей. Я не о реабилитации, я за то, что...

Пауза.

ан а то ль. За что?

Бартоджей. Что ты жив.

А н а т о л ь. Выходит, что так.

Бартоджей. Многое изменилось.

А н а т о л ь. Да, многое.

Бартоджей. Я тоже изменился.

А н а т о л ь. Ты хочешь сказать, что... что уже не

являешься... Бартоджей. Уже нет.

Пауза. Анатоль. Я не знал. Садись.

Оба садятся.

Бартоджей. Я ушел. Вообще от всего. Живу теперь в провинции и не занимаюсь политикой.

Анатоль. Ты хочешь, чтобы я тебя поздравил?

Бартоджей. Нет, я не за этим хотел тебя увидеть.

Анатоль. А зачем? Чтобы сказать мне, что ты ошибался и сожалеешь? И что извиняешься? Ты приехал поделиться новостью, что между нами больше не существует разницы во взглядах? И чтобы я отпустил тебе грехи?

Бартоджей. Нет, я знаю, что все может выглядеть именно так, но дело совсем не в том.

Анатоль. И еще благословил тебя? Как старый пламенный реакционер?

Бартоджей. Нет.

Анатоль. Почему нет? Я могу, я мученик, святая жертва ошибок и уклонов!

Бартоджей. Нет, я не затем...

Анатоль. Я официально отпускаю грехи, могу отпустить и тебе. Я могу даже благословить тебя, а почему бы и нет? Всегда к твоим услугам, прошу.

Бартоджей (встает). Я пойду.

Анатоль. Куда?

Бартоджей. Домой, так будет лучше.

Анатоль. Останься.

Бартоджей. Лучше нет. Прости.

Анатоль (встает). Это ты прости.

Бартоджей. Я глупо начал и глупо должно было получиться. Это моя вина.

Анатоль (обнимает Бартоджея за плечи и возвращает на место). Нонсенс. Я немного взволнован, и все. У меня был тяжелый день. Садись. Выпьем, поболтаем. Ты ел?

Бартоджей. Нет, я утром приехал.

Анатоль. Сейчас пойдем обедать. Ты ведь останешься на несколько дней?

Бартоджей. Это будет зависеть...

Анатоль. Останешься, останешься. Где ты живешь?

Бартоджей. Еще не знаю. В гостинице.

Анатоль. Никаких гостиниц. Остановишься у нас, места хватит, даже с избытком. Это твой чемодан?
Бартоджей. Мой.

Анатоль (берет чемодан). Сейчас распакуемся. (Ставит чемодан обратно на пол.) Или нет, сначала надо выпить. Располагайся, что ты стоишь? Садись, садись, садись! (Подталкивает Бартоджея почти силой.) Ты совсем не изменился. Хочешь музыку?

Бартоджей. Необязательно.

Анатоль (включает магнитофон). Я, кажется, немного полысел, но ты, честное слово... Тот же, ты с июня или июля, я забыл...

Бартоджей. С сентября.

Анатоль. Аяс июля, старше тебя, но это выравнивается, не правда ли? Все выравнивается, уже выравнивается, что ты хочешь? Этого? Того? (Предлагает Бартоджею различные бутылки.) Может быть, еще что-нибудь...

Бартоджей. Может быть, вот это.

Анатоль. Не стесняйся, чем богаты, гость в дом, бог в дом, как говорили наши предки, тем и рады. Как в давние добрые времена. В единстве наша сила, или полюбим друг друга. Кто не с нами, тот необязательно против нас. Ты был церковным прислужником?

Бартоджей. Нет.

А н а т о ль. А я был. Перед войной. Нет, во время войны, нет, после войны, или, может быть, перед войной? Та-а-ак, берем за шейку, а сейчас рюмочку, из бутылочки в рюмочку, о... так, хо-о-ро-шо... (Подает Бартоджею полную рюмку.) Снова за шейку, рюмочку, наклоняем... так, есть, бутылку сразу за-кры-ва-а-ем... Так, готово! (Садится напротив Бартоджея с рюмкой, поднятой для тоста.)

Бартоджей встает, выключает музыку, снова садится.

За нашу... (Выпивает.) За нашу, вашу и такую вашу. Нет, честное слово... (Всматривается в Бартоджея.)

Бартоджей. Что случилось?

Анатоль. Ты тоже немного полысел.

Бартоджей. В этом нет ничего удивительного.

Анатоль. Я думал, что только я.

Бартоджей. Мы зря пользовались бриолином.

Анатоль. И стриглись под «утиный зад». То есть я, ты изменил прическу.

Бартоджей. Она тоже не была гигиеничной. Бритый затылок, а наверху •— хохол.

Анатоль. Обязательно недомытый.

Бартоджей. Но начесанный.

Анатоль. Гладко назад.

Бартоджей. Бриолин — это ерунда, лучше сладкая вода. Держала, как глазурь.

Анатоль. Было что держать.

Бартоджей. И за что.

Анатоль. Я рад, что вижу тебя, старый бык.

Бартоджей. Только не старый, только не

старый.

А н а т о л ь. Ну так еще по одной. Бартоджей. Может, не надо? А н а т о л ь. Почему? Бартоджей. Мне нельзя. А н а т о л ь. Мне тоже. (Наливает.) Бартоджей. До этого ты вообще не пил. Анатоль. И потом тоже и еще долго не пил —

в течение целой жизни. Надо наверстывать.

Звонит телефон.

Пусть звонит, не возьму, сыт по горло.

Анабелла (за сценой). Анатоль!

Анатоль. Да, жабка!

Анабелла. Телефон.

Анатоль (поднимает трубку). Анатоль Первый. Слушаю. К сожалению, не могу.

Входит Анабелла.

Сцена двенадцатая

Анатоль. Сегодня не могу, завтра не могу, послезавтра не могу и никогда больше не смогу.

Анабелла. Кто?

Анатоль (Анабелле). Комитет сотрудничества. (В телефон.) Именно это я никогда и не мог.

Анабелла. Комитет сотрудничества с кем?

Анатоль (Анабелле). С заграницей. (В телефон.) Так помоги мне Бог.

Анабелла ставит вазу с цветами на пол и отбирает у Анатоля трубку.

Анабелла (в телефон). Не разъединяйте, пожалуйста. (Анатолю.) В чем дело?

Анатоль. Какая-то делегация.

Анабелла. А почему ты не хочешь?

Анатоль. Потому что я разговариваю с товарищем. Другом детства.

Анабелла (в телефон). Минутку. (Анатолю.) Ты с ума сошел?

Анатоль. Нет. Это все сошли с ума, кроме меня. Я твердо стою на земле и без страха продолжаю...

Анабелла (в телефон). Слушаю... да... да. В котором? Конечно... Но нет, нет, никаких проблем. Пришлите, пожалуйста, машину. (Кладет трубку.) Они сейчас приедут за тобой.

Анатоль. Слушаюсь, жабка. Они всегда приезжают за мной.

Анабелла (отбирая у него рюмку). Сопьешься позже.

Анатоль. Когда? Жизнь коротка.

Анабелла. Когда вернешься, пойдем на ужин в «Кристалл».

Анатоль. А мой товарищ?
Анабелла. Он пойдет с нами. А потом в «Ме-лоник».

Анатоль. Зачем в «Мелоник»?

Анабелла. Там играют «Розовые пантеры».

Анатоль. А, это меняет дело.

Анабелла (Бартоджею). Будем на «ты». (Анатолю.) Ты ведь не хочешь, чтобы я была на «вы» с твоим товарищем?

Анатоль. А, нет. Конечно, нет.

Анабелла. Ну, я лечу. (Выходит.)

Сцена тринадцатая

Анатоль. Она сама жизнь, не правда ли? Сцена четырнадцатая

Бартоджей, Анатоль и Анабелла возвращаются из ночного ресторана «Мелоник». Бартоджей и Анатоль поют: «В эти грозные годы Мы за счастье бороться идем. Всех, кто молод душою, Мы зовем за собою».

Бартоджей. Ты фальшивишь.

Анатоль. А что ты хочешь, я этого никогда раньше не пел. Первый раз в жизни.

Бартоджей. Тогда зачем сейчас поешь?

Анатоль. За компанию. А ты?

Бартоджей. Я — другое дело. Это была моя любимая мелодия.

Анабелла. Перестаньте валять дурака.

Анатоль. Молчи, детка, когда взрослые поют.

Бартоджей. Не волнуйся, киска.

Анатоль. Не киска, а жабка.

Бартоджей. Не волнуйся, жабка, у слоника слабая головка. Он не привык.

Анатоль. Но привыкаю. Честное слово, привыкаю.

Бартоджей. Он сделает все в этом направлении. Уже начал.

Анабелла. Хотите кофе?

Бартоджей. Мы не хотим кофе. Мы хотим счастья всему человечеству.

Анатоль. Я нет. На меня ты не рассчитывай.

Бартоджей. Это правда, сверчок, он никогда не хотел счастья всему человечеству.

Анатоль. У меня дурной характер. Зато он хотел, просто выскакивал из штанов к этому счастью. Ангел в штанах.

Бартоджей. Откуда это?

Анатоль. Из Маяковского.

Бартоджей. Нет.

Анатоль. Ты забыл. Я должен за тебя помнить?

Бартоджей. Не ангел в штанах, а «Облако в штанах». Впрочем, это его предреволюционная поэма, декадентство. Сила пришла позже, благодаря неопровержимым законам диалектического материализма.

Анатоль. Я тебя прошу...

Анабелла. Какие вы нудные. (Выходит)

Сцена пятнадцатая

Ан это ль (Анабелле). Сейчас приду! (Бартод-жею.) Хороша? Я тебе что-то покажу. (Вынимает из портфеля несколько фотографий, поочередно показывает их Бартоджею.) На пляже. (Показывает следующую.) Это она с подругой. Хороша? Здесь в цельном. Мне больше нравятся бикини. (Показывает следующую.) Ест мороженое. А здесь... (Показывает следующую.) Без лифчика.

Б а р т о д ж е и. Ты велел снять?

Анатоль. Нет, сама. (После паузы.) Хорошо?

Бартоджей. Да, очень.

Анатоль (пряча фотографии в портфель.) А, вот! (Подает Бартоджею фотографию.) На велосипеде.

Бартоджей. Ну и что, что на велосипеде...

Анатоль. Как что. Присмотрись хорошенько. (После паузы.) Видишь?

Бартоджей. Ты фотографировал?

Анатоль. А кто? Хорошо?

Бартоджей (возвращает все фотографии Анатолю). Хорошо.

Анатоль. Это еще что. Подожди, у меня есть другие, целая серия, восемнадцать на двадцать четыре...

Бартоджей. Ты куда?

Анатоль. Они у меня в столе. У меня уже есть письменный стол.

Бартоджей. Брось.

Анатоль. Не хочешь?

Бартоджей. Лучше поговорим.

Анатоль. Тогда выпьем.

Бартоджей. Тебе хватит.

Анатоль. А тебе?

Бартоджей. Мне тоже, нам не по двадцать лет.

Анатоль. Мне — двадцать.

Бартоджей. А мне нет.

Анатоль. Конечно, ты жил дольше. А у меня вычеркнули пятнадцать лет, и я как новенький.

Бартоджей. Ты меня жалеешь?

Анатоль. За что?

Бартоджей. За то, что у тебя вычеркнули, а у меня нет. У меня все наоборот: это были самые лучшие годы моей жизни.

Анатоль. Ты должен это сказать?

Бартоджей. Должен. Я ведь отдаю себе отчет.

Анатоль. В чем? В чем ты можешь отдавать себе отчет?

Бартоджей. Ну в этих твоих пятнадцати.

Анатоль. Да? И в чем еще?

Бартоджей. И в этом моем, скажем, научном мировоззрении.

Анатоль. Немного поздно.

Бартоджей. Ты имеешь право так говорить.

Анатоль. Имею. И что с того?
Бартоджей. И считаю, что должен тебе объяснить, почему я имел тогда это...

Анатоль. Мировоззрение.

Бартоджей. Именно.

Анатоль. Я не хочу.

Бартоджей. Но я должен...

Анатоль. Ты мне уже объяснял. Меня тошнило, а ты не мог остановиться. Болтал не умолкая, хотел обязательно обратить меня в свою веру. Зачем это сейчас повторять? Я уже тогда все знал наизусть.

Бартоджей. Потому что я тогда считал, что это был единственный...

Анатоль. Знаю, знаю, я ведь сказал, что знаю. Единственный верный выход для нас, для всего человечества и так далее. Что ты мне можешь сказать нового?

Бартоджей. То, что я изменился.

Анатоль. Ну и что?

Бартоджей. Ну и хотел сказать тебе, что тогда я был не прав.

Пауза.

Анатоль. А я бы так не говорил.

Бартоджей. Что?

Анатоль. Я бы не отрекался. В конце концов есть определенные достижения. Мы восстановили страну...

Бартоджей. Страну?

Анатоль. А потом — система образования, тяжелая промышленность... Особенно тяжелая промышленность.

Бартоджей. Ты это серьезно?

Анатоль. А также наше международное положение... Это нельзя недооценивать. А уничтожение социального неравенства и пережитков феодализма, перестройка общества?

Бартоджей. Дай мне выпить.

Анатоль. Охотно. Этого или того?

Бартоджей. Того.

Анатоль (наливает). Знаешь, что такое одиночка?

Бартоджей. Догадываюсь.

Анатоль. Этого мало. Тогда спрошу иначе: ты долго был девственником?

Бартоджей. Ты говоришь о политике?

Анатоль. О какой политике? Я спрашиваю, когда это тебе удалось? Впервые.

Бартоджей. Мне?

Анатоль. Перестань притворяться. Все мы тогда притворялись старыми бабниками, ты передо мной, я перед тобой, но сейчас мы уже взрослые. Ты когда начал?

Бартоджей. Я? Кажется, нормально.

Анатоль. Перед экзаменами?

Бартоджей. Что-то около того. Я рано женился.

Анатоль. На ком?

Бартоджей. Ты ее не знаешь. Тебя забрали в сорок девятом, а мы познакомились позже.

Ан а то ль. А я сначала был храбрецом. Чистый в речах, мыслях и поступках. Ну, может быть, только в поступках и то не во всех. В лесу я видел разные вещи, но не принимал в них участия. На деле хорош, а в остальном харцер. И набожный, ходил с образком.

Бартоджей. Ты не был таким, когда мы познакомились.

А н а т о л ь. Так это было позже, после войны. У меня уже были грязные руки. А я говорю о начале сороковых. Сначала я хотел чистоты, потом романтики. Ну, чтобы с любовью. Ты смеешься?

Бартоджей. Нет.

А н а т о л ь. Я бы тогда посмеялся. Короче, это чуть не случилось как раз во время восстания. Галина, ей было ненамного больше, чем мне. Но она была опытная, то есть все складывалось хорошо. И красивая. Она мне очень нравилась, а я ей, и все было романтично.

Бартоджей. Значит, ты был счастлив.

А н а т о л ь. Ее ранило в живот из «Небельвер-фер-105». Мы несли ее до лагпункта, я держал ношу за ноги, и пока несли ее, мог видеть, видел кишки, все кишки. Она была открыта от пояса, и я все смотрел и смотрел.

Бартоджей. Не мог поменяться?

Ан а то ль. Мог, но не хотел. Я должен был видеть. Мы ее не донесли, она скончалась. А потом я не мог. Война кончилась, а я по-прежнему не мог. Но хотел, конечно, хотел. Тогда, когда мы с тобой познакомились, я по-прежнему не мог, а потом меня забрали. И сидел я пятнадцать лет.

Пауза.

Анабелла (за сценой). Анатоль!

Анатоль. Да, киска! Сейчас приду!.. На процессе я знал, что получу «вышку», и решил, что так лучше. Я ошибся. Когда объявляли приговор, я понял, что хуже. Умереть, так и не узнав, как это происходит... Я был девственником, но не Орлеанским. Два года я со дня на день и с ночи на ночь ждал «вышку», и мне было плохо. Когда ее, наконец, заменили на пожизненное заключение, я сказал себе: так лучше. И снова ошибся, было хуже. Я думал, ну сколько еще так? Десять, пятнадцать... или тридцать? Человек может жить долго. Но это ведь не значит, что я не хотел жить? Тоже нет. Видишь, как трудно мне угодить. Я вроде привык, но и не мог привыкнуть к тому, что привык. (После паузы.) Как ты думаешь, о чем я думал все эти пятнадцать лет? Об идеалах? О третьем Мая? О Польше от моря до моря? Сначала, может, еще вспоминал об этом, ну, может быть,
еще в течение первых двух лет. Но потом? Угадай. И ты думаешь, я любил себя за это? В течение года я сидел с одним таким, неполитическим. Он говорил, что признает только одну идеологию: «Пе-пе-пе». Знаешь: это «попить», «поесть» и это, третье. Я хотел его убить. А сам я о чем думал? Был ли я лучше?

Бартоджей. Может, и был.

Анатоль. Что ты можешь об этом знать, ты, со своей женой в маленьком домике, наверняка с садиком. Какие у тебя могут быть сны?

Бартоджей. Иные, чем твои.

Анатоль. Естественно, что иные.

Бартоджей. Тоже невеселые. Ты думаешь, я спал спокойно?

Анатоль. Если я не ошибаюсь. Эти твои угрызения политической совести... Политическая совесть, что это? Меня это смешит.

Бартоджей. Не только политическая.

Анатоль. А какая? Ты всегда был только политиком, уж такая у тебя была голова, одна голова без брюха. И без кишок.

Бартоджей. Были и кишки. Есть.

Анатоль. Перестань мне морочить голову.

Бартоджей. Это я донес на тебя.

Анатоль. Что?

Бартоджей. Я написал донос. Я знал, чем ты занимался, и донес. Этот смертный приговор и эти два года в камере в ожидании расстрела, и эти пятнадцать лет— все ты получил из-за меня.

Пауза.

Анатоль. Зачем ты мне это говоришь?

Бартоджей. Я всегда хотел это сделать.

Анатоль. Нет, не всегда.

Бартоджей. Хорошо, не с самого начала, но вскоре...

Анатоль. Когда вскоре?

Бартоджей. Сразу потом...

Анатоль. Когда сразу!

Бартоджей. Ну, несколько лет спустя.

Анатоль. Сколько лет?

Бартоджей. Два, три...

Анатоль. Четыре? А, может быть, пять, или, если точнее, семь? Когда уже было разрешено иметь совесть? И даже полагалось ее иметь?

Бартоджей. Хорошо, не с самого начала, но раньше, чем ты думаешь. Не такой уж я баран. Я сам увидел, что происходит.

Анатоль. Ага, сначала увидел, а потом вспомнил обо мне. А прежде ты считал, что все в порядке. Совесть с замедленным действием?

Бартоджей. Анатоль, я не знаю, как тебе это объяснить. Я сам не помню, что было раньше — изменение моих убеждений или твой призрак. Может быть, мои убеждения изменились, потому что появился призрак,

или он появился, потому что у меня изменились убеждения. Этого я уже никогда не пойму. Честно тебе говорю.

Анатоль. Возможно.

Бартоджей. И поэтому я не знаю, как тебе это все объяснить.

Анатоль. Но меня это не волнует!

Бартоджей. Разве тебя не волнует, почему я...

Анатоль. Ни капельки. Почему ты так поступил •— это твое дело. Меня интересует только одно: почему ты об этом говоришь — сейчас. Сегодня. Здесь. В эту минуту. Мне.

Бартоджей. Я для этого приехал.

Анатоль. Еще интереснее.

Бартоджей. Я хочу, чтобы ты знал.

Анатоль. Вот именно! Зачем, зачем тебе нужно, чтобы я знал?

Бартоджей. Я хочу, чтобы ты меня судил.

Пауза.

Анатоль. Хорошо. Допустим, я это сделал. Я надеюсь, ты не рассчитываешь на милосердие суда?

Бартоджей. Нет.

Анатоль. Ну хорошо. Сужу. Сделано. Осудил. Что дальше.

Бартоджей. Выноси приговор.

Анатоль. Какой приговор?..

Бартоджей. Это зависит от тебя, от твоего суда.

Анатоль. Во что мы играем... Я не судебное учреждение.

Бартоджей. Именно! В моем деле никакое учреждение ничего не решит, не будет даже обвинительного акта. Значит, мы должны это сделать сами, между собой. Ты человек, которого убили, а я тот, кто убил. «С человеком человек», как поется в песенке. Помнишь ее?

Анатоль. С трудом.

Бартоджей. То есть между нами, неофициально. Суд прошел, очередь за приговором. Какой тариф на убийство?

Анатоль. Нет тарифа. По желанию.

Бартоджей. Есть, должен быть, ты знаешь, что есть.

Анатоль. Я должен тебя повесить?

Бартоджей. А если даже?

Анатоль. Ты случайно не сумасшедший?

Бартоджей. Нет, я убийца.

Анатоль. Чего ты хочешь от меня?

Бартоджей. Справедливости.

Анатоль. То есть...

Бартоджей. Исполни приговор.

Анатоль. Я сыт приговорами!

Бартоджей. Исполни!

Пауза.

Анатоль. Приговор-заговор, ты просто хочешь, чтобы я тебе отомстил.
Бартоджей. Да.

Анатоль. Именно. Я вижу. Ты болтаешь о приговоре, о судах, справедливости, а на самом деле хочешь, чтобы я дал тебе по морде.

Бартоджей. Нет, по морде недостаточно. Это должна быть настоящая месть.

Анатоль. Корсиканская?

Бартоджей. Да.

Анатоль. Из двустволки? Крупной дробью. Пригласить тебя на охоту и словно случайно...

Бартоджей. О, да! Да!

Анатоль. Это можно, это я умею.

Бартоджей. Ты согласен?

Анатоль. Только зачем?

Бартоджей. Чтобы я почувствовал, что я что-то совершил.

Анатоль. А может быть, ты извращенец?

Бартоджей. Нет. Мне это нужно для чего-то иного, не для удовольствия.

Анатоль. Не понимаю.

Бартоджей. Ты говорил об одиночке, помнишь?

Анатоль. Говорил.

Бартоджей. У меня тоже — одиночка. Небольшая, собственная, частная. Я сижу в ней, а где-то там шумит мир. С рождения я хотел выйти и соединиться со всем миром. Но одиночка — это одиночка: человек вынужден быть один. Извне не впускает и наружу не выпускает. И то, что я делаю в одиночке, не имеет значения для мира, а то, что происходит в мире, не имеет значения для меня. Я совершил свинство, и что из этого вытекает? Ничего, в лучшем случае угрызения совести или призрак. Но конкретно? Абсолютно ничего. А если бы ты отомстил мне за то, что я совершил, я почувствовал бы, что я что-то совершил. Наказание пришло бы извне, возникла бы связь чего-то с чем-то, и рухнула бы одиночка.

Анатоль. Ага, поэтому ты держал в своей одиночке некий портретик...

Бартоджей. Да, маленькая одиночка с большим портретом на стене. Мне казалось, что Он, который был предводителем всего мира, свяжет меня с этим миром. Мне казалось, что, глядя на его портрет, я увижу живой мир. Очевидно, иллюзия. Это был всего лишь портрет.

Анатоль. Еще и подретушированный.

Бартоджей. Одиночка отделяет будущее от прошлого. Я совершил что-то когда-то, но между этим когда-то и сегодня, сейчас нет связи. Если бы ты отомстил мне за то, что я совершил когда-то, возникла бы протяженность: от когда-то к сейчас, и сейчас с когда-то объединились бы. А иначе, если нет последствий, то нет и причин, раз нет

конца, значит, не было и начала. Вообще никогда ничего не было и нет. Понимаешь?

Анатоль. Очень хорошо.

Бартоджей. И не удивляешься?

Анатоль. Удивляюсь только одному: почему ты не подумал обо мне?

Бартоджей. Как это не подумал, я специально приехал к тебе...

Анатоль. Чтобы мне сказать...

Бартоджей. Чтобы тебе сказать...

Анатоль. ...что совершил свинство. Но почему ты уверен, что я хочу об этом знать! Подумал ли ты, в какое положение ты меня поставил? Нет. Это ты не принимал во внимание. Что мне делать?

Бартоджей. Застрелить меня.

Анатоль. Кретин. (После паузы.) Нет, хуже. Эгоист.

Анабелла (за сценой). Анатоль!

Анатоль. Да, киска, подожди!.. Тебе хорошо. Приезжаешь, словно никогда ничего не было, и сообщаешь: «Я совершил свинство, мсти». Словно у меня нет других дел, как только решать твои проблемы с одиночкой и так далее. А что, если у меня есть дела? Я отсутствовал пятнадцать лет не для того, чтобы теперь, когда я, наконец, свободен, заниматься тем, чего нет.

Бартоджей. Но должно быть.

Анатоль. Меня это не интересует. Я долго не имел будущего, теперь оно у меня есть, и я хочу им заняться. Исключительно им! Я хочу наконец жить.

Бартоджей. Ты думаешь, я не хочу? Но как тут жить, когда прошлое не отпускает. Надо сначала разобраться с прошлым, а потом заниматься будущим.

Анатоль. Тебя не отпускает, а не меня. Я со своим покончил.

Бартоджей. Мне так показалось. «Есть определенные достижения. Система образования, тяжелая промышленность, уничтожение социального неравенства». И эти разные комитеты сотрудничества с... Обо всем этом ты говоришь на юбилеях? Хорошая квартирка. Большая, в центре.

Анатоль. Нельзя жить отрицанием. Жизнь — это одобрение.

Бартоджей. Чего?

Анатоль. Чего-нибудь.

Бартоджей. Все равно чего?

Анатоль. Да, все равно. Жизнь не интересуют абстракции и идеалы. Она состоит из кон-кретностей, строится день изо дня из любого материала, какой есть, а не из того, который должен быть, но которого нет. Каждая минута, и ты в ней — это и есть жизнь. Остальное — вымысел.

Бартоджей. Этому ты научился в тюрьме?

Анатоль. Да. Особенно в камере перед казнью. Там считаются минуты. Даже секунды... Это была хорошая школа.
Бартоджей. И тебя вышколили. Анатоль. Ты будешь меня учить, ты? Который всю жизнь мечтал, лежа на диване? Я всегда боролся и всегда против чего-то. Пять лет на войне, четыре после, а когда меня взяли... Ты думаешь, я даром получил «вышку»? Я был последним политическим заключенным того периода. Другие уже давно вышли, а меня держали дольше всех, потому что и я держался дольше. Давая мне «вышку», они были по-своему правы. Я не был в обиде и не ожидал благодарности. Это было что-то за что-то. Знаешь, что я делал? Знаешь, но не все. Я не жертва ошибок и уклонов, как те, кто вышел в пятьдесят шестом, и никогда ею не был. Я был настоящим врагом. Меня никто не упрекнет в том, что я не боролся. И если теперь я говорю, что хватит, значит, хватит. Как долго можно жить в оппозиции? Быть против можно только время от времени, но быть против в течение всей жизни, без перерыва — извращение.

Анабелла (за сценой). Анатоль, что с тобой?

Анатоль. Да, киска, минуточку!.. Ты получил свою порцию «за», нажрался по уши позитивностью, теперь моя очередь. Переходи в оппозицию и будь против, если хочешь, отведай немного, если тебе в организме этого не хватает, а мне не запрещай того, что ты имел в избытке. Это нечестно.

Бартоджей. А то?

Анатоль. Что то?

Бартоджей. Все, что было, наше прошлое: твое, мое...

Анатоль. Я уже тебе сказал, того нет.

Бартоджей. И не должно быть? Все должно пройти без следа и последствий... Развеяться... Ты хочешь, чтобы так было? Как дым, как ничто? Все должно быть, как ничто?

Анатоль. Оставь меня в покое!

Бартоджей. Анатоль, если ты сейчас что-то не сделаешь, все у нас разлезется. У тебя и у меня.

Анатоль. Поздно. Уже разлезлось.

Бартоджей. Я знаю, вижу. Но ведь еще не поздно.

Анатоль. Что делать...

Бартоджей. Накажи меня, отомсти, исполни приговор. Ведь должно быть какое-то право.

Анатоль. Право? Ты говоришь о праве? Ты?

Бартоджей. Я. Должно быть что-то постоянное в этом бардаке нашей жизни. Что-то, что никогда не изменяется и всегда остается.

Анатоль. Есть такое.

Бартоджей. Что?

Анатоль. Он!

Бартоджей. Кто, где?

Анатоль. Там!

Бартоджей. Ничего не вижу.

Анатоль. Низко смотришь. Посмотри выше, там... Выше, выше!

Бартоджей. Но что?

Анатоль. Портрет.

Бартоджей. Я не вижу.

Анатоль. Есть. Даже, когда его нет, он есть и смотрит на нас. Он был, есть и будет. Улыбающийся. И он прав, что улыбается. Потому что дело его живет, не умирает. Он в нас, в тебе и во мне. Мы •— его творения. Все равно — справа ты или слева, за него или против, ты всегда из-за него. Он всегда был в центре наших дел. Ты хочешь знать, что осталось? Он. Он в тебе и во мне. Ты говорил о нашей жизни? Ну так посмотри на нашего папашу.

Бартоджей. Ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.

Анатоль. Да, мой брат, вот наш родитель. Мы его дети. Хочешь ты этого или нет, ты его кровь. Наша кровь была его, за него или против него, но его, его! Поклонись отцу.

Бартоджей. Анатоль, хватит.

Анатоль. Поклонись, я говорю! Ты не уважаешь отца? Того, который был, есть и будет?

Бартоджей. Но ведь он мертв?

Анатоль. Кто это сказал?.. Ты слышал богохульства? Тело мертво, но Дух, Дух вечно живой! Дух Времени. А Он не умирает. Хочешь, я докажу. У тебя есть спички?

Бартоджей подает Анатолю спички. Анатоль зажигает свечу.

Бартоджей. Что ты хочешь сделать...

Анатоль. Пригласить его, пусть приходит и посидит с нами.

Бартоджей. Анатоль, это не шутка.

Анатоль. Конечно, нет. Разве я шутил бы сам над собой? Пусть придет, пусть сядет — с тобой по правую или по левую руку, и со мной тоже, и пусть напьется с нами. Смолоду он, кажется, любил выпить.

Бартоджей. Анатоль, так нельзя.

Анатоль. Нельзя заниматься культом? Дедам и прадедам можно было, а мне нет? (Наполняет рюмки, вручает одну Бартоджею.) На, держи, пригодится. А сейчас смотри на портрет и повторяй.

Бартоджей. Не буду.

Анатоль. Где бы ты ни был, в какой стороне света... Тьфу, не так. Ну, просто я, Анатоль, все еще живой, хотя должен был умереть, приглашаю тебя, умершего, но благодаря мне живого, на скромное угощение. Приходи, если ты честный человек, и напейся со мной, с тем дерьмом, в которое ты превратил меня, и с моим товарищем, который всегда был дерьмом. Я призываю тебя огнем плутония и одиночкой, холодной во-
дой и землей, и тем, что под ней, ты уже знаешь, чем. Я вызываю тебя, явись.

Бартоджей. Я в этом не участвую.

Анатоль. Тсссс... Слышишь?

Бартоджей. Что?

Анатоль. Шаги... По паркету... Далеко...

Бартоджей. Какие шаги...

Анатоль. Идет!

Бартоджей. Тебе кажется.

Анатоль. Он все ближе!

Бартоджей. Никто не идет.

Анатоль. Камень ударил о камень, эхо идет за эхом...

Бартоджей. Никто не идет, никто!

Анатоль. Он уже в соседней комнате.

За спиной Анатоля входит Анабелла.

Сцена шестнадцатая

Анабелла. Анатоль, что ты делаешь? Иди спать!

Анатоль (указывая перед собой). Вот!

Анабелла. Что? Где?

Анатоль (отступая). Там, там, это он!

Анабелла. Кто, что здесь происходит...

Анатоль. На колени! (Падает на колени, разрывает воротник, он его душит.)

Анабелла (поддерживая его). Анатоль!

Анатоль. Я грешен... Я прах!

Анабелла. Спился?

Бартоджей (около Анатоля, осматривает его зрачки). Нет, это серьезнее.

Анабелла. Я же говорила!

Бартоджей. Звони в «скорую».

Акт третий

Сцена первая

В доме у Бартоджея. Октавия, Анабелла. Стол. Софа.

Анабелла. Я не по своему делу. Октавия. Сейчас позову. Садитесь. (Выходит.)

Сцена вторая

Анабелла садится на софу. Ждет. Берет журнал, тот же, который в первбм акте читала Октавия. Просматривает, наконец, найдя что-то достойное внимания, вынимает из сумки блокнот и записывает. Входит Октавия.

Сцена третья

Октавия. Он nepeoAenefся и придет. Он всегда спит после обеда.

Анабелла прячет блокнот и откладывает журнал.

Пожалуйста, продолжайте. Только этот номер с позапрошлого года, а у меня есть последний, хотите посмотреть? Анабелла. Не стоит беспокоиться. Октавия. Никакого беспокойства. Я собираю журналы, подшиваю, а этот номер оказался под рукой из-за вязки, вы разрешите... (Садится на софе, рядом с Анабеллой, берет журнал.) Не здесь, сейчас, где это было? А — есть, вот, посмотрите, очень красивый узор вязки крючком. Я уже даже начала, но закончить не могу, постоянно что-то происходит, не одно, так другое, всегда что-то надо сделать. Вы это купили в комиссионке? Этот плащик?

А и а б е л л а. О, это уже давно.

Октавия. Он вам очень идет.

А на б ел л а. Вам нравится?

Октавия. Он прекрасен. Замшевых вещей не достать, если только из того, что не пошло на экспорт, или у частников, но очень дорого, да и это не одно и то же. Оставались небольшие партии, у меня была знакомая, но она уже там не работает. Вы что записывали?

Анабелла. Ах, только рецепт.

Октавия. Вы вяжете на спицах?

Анабелла. Нет, я нет.

Октавия. Я так и думала. Не похоже.

Анабелла. Мама хотела, чтобы я училась, но как-то так...

Октавия. Как?

А ц а б е л л а. Я пошла на курсы.

Октавия. Так рано?

Анабелла. Да. Ребенком.

Октавия. Выучились?

Анабелла. Именно.

Октавия. Чему?

Анабелла. А, разному. Но шить умею.

Октавия. На спицах вязать легко. Так что же вас заинтересовало?

Анабелла. Морковные котлеты.

Октавия. Значит, приготовление пищи?

Анабелла. Да, кулинарный рецепт.

Октавия. А вы готовите?

Анабелла. Немного, с недавних пор.

Октавия. Сами?

Анабелла. Сама.

Октавия. Я очень рада, что с вами познакомилась. Бартоджей мне говорил...

Анабелла. А что он рассказывал?

Октавия. Что его товарищу стало плохо. Как он сейчас себя чувствует?

Анабелла. Не очень.

О к т ав и я. Это ваш муж?

Анабелла. Да, почти...

Октавия. Простите, что я спросила.

Анабелла. Нестрашно.
Октавия. Бабское любопытство. Вы молоды,

а я с Бартоджеем уже лет одиннадцать, он

вам не говорил? Анабелла. Я видела его недолго, муж с ним

разговаривал. Октавия. Они приятели. Анабелла. Говорили до утра. Октавия. О чем? Анабелла. Не знаю, я спала. Октавия. Бартоджей тоже вернулся не совсем

здоровым. Анабелла. Меня разбудили крики, а когда я

вошла в комнату, у Анатоля был приступ.

Приехала «скорая». Октавия. Что-то серьезное? Анабелла. Его забрали в больницу. Октавия. До такой степени? Анабелла. Он лежал довольно долго. Октавия. В больнице? Анабелла. В неврологической. Октавия. А что у него было?

Пауза.

Анабелла. Ему поставили диагноз.

Октавия. Понятно. (После паузы.) А сейчас?

Анабелла. Дома.

Октавия. Какое несчастье. Как вы думаете, что было причиной?

Анабелла. Он и раньше болел. Вы знаете, что он вышел...

Октавия. Бартоджей мне говорил. Но такой приступ...

Анабелла. Бартоджей был при этом, меня не было.

Октавия. Должна быть причина. Муж не сказал, какая?

Анабелла. Он не может.

О к т ав и я. Не хочет?

Анабелла. Нет, не может.

Октавия. Наверное, у него есть тайна.

Анабелла отрицательно качает головой.

Они иногда скрывают, вы еще молоды, а у меня есть опыт. Надо умело. Вы его спрашивали?

Анабелла подтверждает кивком головы.

Это хорошо. Надо спрашивать. Но не сразу, улучить минутку. Потом они сами говорят. Он обязательно скажет.

Анабелла. Нет, он не скажет.

Октавия. Почему? Такой твердокаменный?

Анабелла. Нет, он не скажет. (Вынимает платочек и прикладывает к глазам.)

Октавия. Скажет, со временем скажет.

Анабелла. Он лишился речи. (Плачет и кладет голову на плечо Октавии.) Он калека. (Плачет.)

Октавия (гладя ее по голове). Ну, тихо, детка, это пройдет, пройдет. (Отбирает у нее платочек, судорожно зажатый в кулаке, и вытирает слезы, а потом прикладывает его к ее носу, как ребенку.) Анабелла сморкается громко и беспомощно. Входит Бартоджей.

А, наконец!

Сцена четвертая

Бартоджей. Может, я позже... (Поворачивается к выходу.)

Октавия. Останься!

Бартоджей (Анабелле, неуверенно). Добрый день... Что слышно...

Октавия. Не разыгрывай идиота. Не видишь?

Бартоджей. Так вы знакомы?

Октавия. Принеси валерьянку, у меня, около кровати, поставь воду и завари крепкий чай. Ну, что стоишь?

Бартоджей выходит.

Сцена пятая

Октавия. Сядь поудобнее, сними плащ. (Помогает ей снять плащ.)

Анабелла. Мне очень неприятно...

Октавия. Не говори глупости. Я дам тебе чистый платок, сейчас будет чай, у меня есть хорошая рябиновая наливка. Устала после дороги? Много было народа?

Анабелла (еще шмыгая носом). Да... Вначале... Потом вышли.

Октавия. Ну, это уже лучше. Сюда мало кто ездит, а до границы — совсем свободно. Ты останешься на ночь?

Анабелла. Я.-- не знаю. Не хочу мешать...

Октавия. Останешься, останешься, куда денешься. Не помешаешь, места хватит. Можешь — внизу. Мы спим наверху. Съешь что-нибудь, отдохнешь, завтра вернешься или послезавтра, когда захочешь...

Анабелла. Послезавтра — не могу...

Октавия. Почему?

Анабелла. Анатоль.

Октавия. Что, без присмотра?

Анабелла. Соседка согласилась только до послезавтра.

Октавия. А он сам не может?

Анабелла. Он в коляске.

Октавия. Почему в коляске?

Анабелла. Парализован.

Октавия. Боже ты мой! (После паузы.) Я не знала... И ты с ним одна?

Анабелла. У него никого нет.

Октавия. Да-да, понимаю.

Анабелла. Я дожна вернуться завтра.
Октавия. Ну, да, конечно, конечно. Такое несчастье... Ты мне все расскажешь. Хочешь вымыть руки?

Анабелла. Я ужасно выгляжу?

Октавия. Ну что ты, что ты. Ванная направо.

Анабелла. Я... очень тебе благодарна.

Октавия. Ты опять... Ну иди, поболтаем.

Анабелла выходит.

Сцена шестая

Октавия осматривает плащ Анабеллы. Примеряет, снимает. Ставит на стол чайный сервиз. Входит Бартоджей.

Сцена седьмая

Бартоджей. Не могу найти.

Октавия. Чайник поставил?

Бартоджей. Поставил.

Октавия. Тогда сходи за наливкой.

Бартоджей. Где она?

Октавия. Сейчас вернется. Ты хорошо проявил себя.

Бартоджей. Когда?

Октавия. Тогда.

Бартоджей. Но ведь я ничего не сделал!

Октавия. Я об этом и говорю. Ну, принеси, принеси, ту, рябиновую. Только побыстрее.

Бартоджей выходит.

Сцена восьмая

Октавия возится вокруг Анабелла.

Сцена девятая

Анабелла. А где Бартоджей?

Октавия. Пошел за наливкой. Я не вмешиваюсь, знаю, что ты приехала к нему и у тебя какое-то дело. Но, может быть, я в состоянии тебе помочь... Я его знаю лучше.

Анабелла. Речь идет о квартире.

Октавия. Квартире? Для кого?

Анабелла. Для Анатоля.

Октавия. Как, разве у вас нет? Бартоджей мне говорил...

Анабелла. Мы ее потеряли. Теперь у нас маленькая.

Октавия. И что, слишком тесная?

Анабелла. Это не важно, плохо, что без лифта. А я хотела бы вывозить его в парк, чтобы он иногда был на воздухе. Но по сту-пенкам с коляской я не справлюсь.

Октавия. Лифт необходим. Но что Бартоджей...

Анабелла. Я слышала, у него есть знакомые, может, он помог бы.

Октавия. Бартоджей?

Анабелла. Где-нибудь, что-нибудь устроил бы, поговорил бы с кем надо.

Октавия. Слишком поздно, милая, он уже давно ничего не может.

Анабелла. Не знает никого?

Октавия. Не те времена. Он давно в отставке.

Анабелла. Ая думала...

Октавия. Все изменилось. Когда-то мог, это правда. Но не сегодня.

Анабелла. Что мне теперь делать...

Октавия. Дай подумать. А пока — садись.

Анабелла садится за стол.

А этот мой Бартоджей ничего мне не сказал о его болезни.

Анабелла. Он не знал, потому что сразу же уехал.

Октавия. Сразу же?

Анабелла. Сразу.

Октавия. То есть в больницу сходить не удосужился?

Анабелла. Была суматоха.

Октавия. И ничем не помог?

Анабелла. Спешил на поезд, у него не было времени.

Октавия. Да, он занят. Чего-чего, а времени у него нет.

Анабелла. Приехала «скорая», Анатоля взяли на носилки. Он был без сознания. Я думала, из-за водки.

Октавия. Они пили?

Анабелла. Немного.

Октавия. И потом не звонил, не узнавал?

Анабелла. Кто?

Октавия. Ну, мой Бартоджей.

Анабелла. Может, и звонил, я редко бывала дома, все время у Анатоля. У него было кровоизлияние в мозг и...

Октавия. Да, он чуткий.

Анабелла. ...его хотели оперировать из-за чего-то другого. На «скорой» не всегда разбираются...

Октавия. Значит, он обещал...

Анабелла. Но в больнице его обследовали. Он и раньше болел, но ничего серьезного, чувствовал себя нормально. У него было столько энергии... Никогда не думала, что это случится.

Октавия. Какие у нашего Бартоджея слабые нервы. Уж я с ним поговорю. И с квартирой что-нибудь придумаем, так оставлять нельзя...

Анабелла. Думаешь, удастся?

Октавия. Наверняка.

Анабелла. Но ты говорила, у него нет знакомых.

Октавия. Об этом не беспокойся.

Анабелла. Как же он устроит?

Октавия. Я устрою.

Анабелла. Как ты можешь устроить?

Октавия. Это уж мое дело, будь спокойна.
Сцена десятая

Как в первом акте, в сцене второй Октавия и Бартоджей сидят под разными лампами, на расстоянии друг от друга. Октавия читает иллюстрированный журнал.

Бартоджей. Кролики. Пауза.

Я буду разводить кроликов.

Октавия (не прерывая чтения). Нет.

Бартоджей. Что?

Октавия. Я сказала — нет.

Бартоджей. Что — нет?

Октавия. Ты не будешь разводить кроликов.

Бартоджей. Я не буду?

Октавия (откладывая чтение). Нет, не будешь. Никаких кроликов ты не будешь разводить. Я повторяю: никаких.

Бартоджей. А почему?

Октавия. Потому, что ты займешься человеком.

Бартоджей. Женщина, ты понимаешь, что ты говоришь? Какую берешь на себя ответственность? Мой проект изучения связей между общественной жизнью и политикой в стадии разложения первобытных отношений и зарождения политических, должен быть заброшен? Если я не возьмусь, то никто ни возьмется. Сегодня этого уже не делают.

Октавия. Знаешь, чего не делают? Не оставляют товарища в беде.

Бартоджей. А, ты об этом.

Октавия. Не только.

Бартоджей. Трудная тема.

Октавия. Ты предпочел бы потолковать о кроликах?

Бартоджей. Нет-нет, почему, это даже связано между собой.

Октавия. Именно!

Бартоджей. Хотя ты, может быть, не видишь связи.

Октавия. Не выкрутишься.

Бартоджей. И не намерен. Я уже давно сделал все, чтобы выкрутиться, но напрасно! Теперь я потерял всякую надежду.

Октавия. Не удастся. Человек ничего не может...

Бартоджей. Как раз об этом я и говорю.

Октавия. Болен, парализован, не может двигаться, говорить, его забирают в больницу, а ты...

Бартоджей. А я?

Октавия. Что ты для него сделал?

Бартоджей. Ничего.

Октавия. Ничего!

Бартоджей. Ведь я и говорю, что ничего. Я согласен с тобой. Абсолютно ничего.

Пауза.

Октавия. Можешь мне сказать, почему?

Бартоджей. Потому что я тоже болен.

Октавия. А, я не знала.

Бартоджей. Естественно.

Октавия. У тебя пальчик болит или головка?

Бартоджей. Я болен так же, как он.

Октавия. У тебя хватит смелости это повторить?

Бартоджей. Зачем повторять. Я повторяю это сам себе, и ничего не происходит. Происшествие без последствий...

Октавия. Скажи мне, откуда у тебя такая наглость.

Бартоджей. То есть?

Октавия. Как ты смеешь сравнивать себя с ним? Его ситуация и твоя.

Бартоджей. Это не сравнение. Это идентичность.

Октавия. Неужели ты не боишься Бога?

Бартоджей. Я сомневаюсь в том, что он существует.

Октавия. Наверное, поэтому ты так грешишь. Или от безделья. Если бы ты чем-то занялся...

Бартоджей. Я занят.

Октавия. Чем?

Бартоджей. Внутренней жизнью.

Октавия. О!

Бартоджей. Которая требует огромных усилий. К сожалению, без результата.

Пауза.

Октавия. Значит, так...

Бартоджей. Это правда, я ждал чего-то иного. Однако ожидание результатов также не принесло результатов.

Октавия. Значит, так: я жила с мумией.

Бартоджей. Это, кажется, обо мне.

Октавия. О тебе, египетская мумия.

Бартоджей. Что-то новенькое.

Октавия. Ничего нового. Только теперь я говорю, что думала. Я долго молчала, надеялась, что ты, наконец, сам поймешь. Я старалась. Терпеливо ждала, сносила все, потому что надеялась, что мумия заговорит человеческим голосом. Ну она и заговорила, сообщила о своей внутренней жизни.

Бартоджей. Разве я сказал что-то бестактное?

Октавия. Не то, чтобы у меня были иллюзии. Я знала, каков он. Но думала, что он жив, только спит, что-то его усыпило. Думала, что при мне он проснется, оживет и снова станет человеком. Боролась за это изо всех сил. У меня были добрые намерения. Я любила, хотя взяла его без каких бы то ни было иллюзий, без глупой романтики. Я знала, что беру и соглашалась на это. Потому что думала: он — человек.

Бартоджей. Это, однако, обо мне.

Октавия. Столько лет вместе, а в конце концов — одиночество. Я думала, что мои чув-
ство и старания заставят в нем что-то сдвинуться с места, откроется что-то живое, и он заметит меня. Долгое, долгое ожидание.

Бартоджей. Плохо со мной?

Октавия. А может ли он вообще заметить человека? Кто сам не человек, тот не замечает другого.

Бартоджей. Ты думаешь, что я неживой.

Октавия. А что, разве ты живешь?

Бартоджей. Я человек.

Октавия. Нет у меня доказательств.

Бартоджей. Тогда как ты можешь знать?

Октавия. Именно, как. Если бы были хоть какие-нибудь признаки, я бы их уже обнаружила.

Бартоджей. Что ты, собственно, обо мне знаешь?

Октавия. Наверно, уже все.

Бартоджей. Нет, ничего ты не знаешь. Тебе кажется, что ты имеешь обо мне какое-то представление. Знаешь ли ты, о чем я думаю, когда надеваю туфли и пью чай? Наш домик с садиком, такой милый, да? Домашняя тишина, спокойная жизнь и добрые соседи. «Добрый день» — «добрый день». Все на своем месте, все разложено. Конфитюры — на полке, огурцы — в стеклянных банках, а я — в ящике. Пол блестит, особенно в праздники, прогулочка до леса — для здоровья, после обеда — сон, утром —• газетка и вечера у лампы. Вот и порядочек, все в порядочке, так? Ну, а что здесь, здесь — в душе?

Октавия. А меня это забавляет, кухня и горшки и носки, разве это такая уж роскошь? Разве я это для себя делаю? И это прозябание в захолустье, разве я этого хотела? Ты сюда меня привез, здесь я и сижу. И только смотрю, как проносятся мои лучшие годы. Ты жаждал покоя, я дала его тебе. И все сделала так, как ты хотел, а, может быть, даже больше. И не пискнула. Все для тебя, а мне что осталось? Внутренняя жизнь!

Пауза.

Бартоджей. Ты права.

Октавия. Что?

Бартоджей. Ты права. А где выход?

Октавия. Ты не видишь?

Бартоджей. Выхода? Это лабиринт.

Октавия. Я, кажется, его убью.

Бартоджей. Что можно сделать. Куда

пойти...

Октавия. А! Сбежать! Бартоджей. Везде одинаково. Октавия. Но в тебе, в душе... Бартоджей. Именно это везде одинаково,

ты в душе, душа в тебе. Октавия. О боже, он снова! Бартоджей. И снова то же. Октавия. Что то же?

Бартоджей. Снова то же в душе. Пауза.

Октавия. Тогда, на мостике, что у тебя было в голове...

Бартоджей. На каком мостике...

Октавия. Тогда в сентябре, когда мы там стояли... Ты ведь помнишь...

Бартоджей. А да, шел дождь.

Октавия. Думал ли ты обо мне? Только обо мне? Или неизвестно о чем? Неужели в твоей голове существуют одновременно и то, и другое, и, кто знает, что еще. Можешь ли ты думать о ком-то и не думать одновременно бог знает о чем еще? Всегда ли так было и как было всегда?

Бартоджей. Я помню. «Папоротник»...

Октавия. А я?!

Бартоджей. Ты? Ты тоже была...

Бартоджей. Я не могу успокоиться.

Бар тод ж е и. Я не могу успокоиться.

Октавия. Вижу. Подумаем лучше, что еще можно сделать. Прежде всего — для тебя.

Бартоджей. Если бы я знал...

Октавия. Я знаю. Пусть Анатоль с женой живут у нас.

Бартоджей. Анатоль? Здесь?

Октавия. Возьмешь его к себе.

Б а р то д ж ей. Это должно быть... наказание?

Октавия. Наказание? За что, ведь это твой Друг.

Бартоджей. Но разве я его...

Октавия. Опять начинаешь? Хватит, если ты им займешься, тебе станет хорошо. И ему.

Бартоджей. Нему?

Октавия. А как же?

Бартоджей. Заняться человеком...

Октавия. Ну все, решено...

Бартоджей. Но...

Октавия. И не желаю больше слышать никаких «но». С меня довольно! Они будут жить у нас. (После паузы.) Что ты сказал?

Бартоджей. Ничего.

Пауза.

Октавия. Ты обращался когда-нибудь к портрету?

Бартоджей. Почему ты об этом спрашиваешь...

Октавия. Хочу знать, знакомо ли тебе это чувство. Знаешь ли ты, что чувствуешь, когда говоришь с портретом? Охрипнуть можно, а он...

Бартоджей. Ни слова?

Октавия. Да.

Сцена одиннадцатая

В доме у Бартоджея. Ночь. Октавия сидит под лампой и довязывает свитер. Постоянно прислушивается, кого-то ждет. На столе стакан, из которого она время от
времени отхлебывает чай. На подносе стоят большой металлический чайник и поменьше — глиняный. Провинциальная тишина. Ход настенных часов. Вдалеке лай собак. Часы на башне отбивают второй час. Сирена локомотива. Чай допит до конца. Уже давно прошло то время, когда Октавия обычно ложится спать. Шум автомобиля — он останавливается. Кто-то выключает двигатель. Тишина, затем хлопает дверца, и слышны шаги по гравиевой дорожке. Мотор включен. Автомобиль трогается и уезжает. Октавия, которая прервала работу и внимательно прислушивалась к звукам автомобиля, сейчас с некоторой нарочитостью возвращается к вязанию. Входит Анабелла в модном плаще, стянутом поясом, с сумкой через плечо. В руках — дорожная сумка.

Сцена двенадцатая

Анабелла. Поезд опоздал.

Октавия. Я распустила то, что ты начала.

Анабелла. Даже не объявили, что опаздывает.

Октавия. Я вынуждена была распустить, потому что рукава получились кривые.

Анабелла. Это не моя вина.

Октавия. И резинка не та. Все надо было вязать сначала.

Анабелла. Спокойной ночи. (Идет в глубь дома.)

Октавия. Выпьешь чаю?

Анабелла останавливается. Наверное, хочешь...

Анабелла возвращается, ставит на пол дорожную сумку и садится за стол.

Только вода уже остыла, надо согреть.

Анабелла встает, берет металлический чайник, идет в сторону кухни.

И для меня тоже.

Анабелла возвращается, снимает с плеча сумку, вешает ее на спинку стула, берет поднос с чайниками и стаканом и выходит на кухню.

Сцена тринадцатая

Октавия сидит и ждет.

Сцена четырнадцатая

Октавия. Ну и как там было? Анабелла. Нормально. Октавия. Нашла что-нибудь? Анабелла. Нет, но обещали. Октавия. Что-то конкретное?

Анабелла. Кажется, да. Октавия. Где? Анабелла. В бюро. Октавия. В каком бюро? Анабелла. В бюро. Проектов. Октавия. В администрации? Анабелла. Да, в администрации. Октавия. Это уже точно? Анабелла. Должны дать ответ. Октавия. Когда снова едешь? Анабелла. Во вторник.

Пауза.

Октавия. Что-нибудь съешь?

Анабелла. Наверное, нет.

Октавия. Правда, ничего и нет. У меня не было времени купить продукты. Я должна была убрать у Анатоля.

Анабелла. Я не голодная,

Октавия. Было много пыли. Ты ела что-нибудь?

Анабелла. Нет. Но я не голодная.

Октавия. Было много народа в поезде?

Анабелла. Нет. Как обычно.

Октавия. А почему он опоздал?

Анабелла. Не знаю, не объявили.

Пауза.

Опоздал без предупреждения, хотя могли бы и объявить. (После паузы.) На такой трассе должны стараться.

Октавия. На какой трассе?

Анабелла. Международной.

Свистит чайник. Анабелла выходит.

Сцена пятнадцатая

Октавия ждет, Анабелла возвращается. Несет поднос, на котором стоят оба чайника, два стакана и пакет с чаем.

Сцена шестнадцатая

Октавия. Я не вымыла посуду: не было времени. Анабелла. Я завтра вымою.

Пауза. Анабелла заваривает чай, расставляет стаканы.

Как себя чувствует Анатоль? Октавия. Как обычно. Анабелла. Он ел сегодня что-нибудь? Октавия. Бартоджей его накормил. Анабелла. Спал? Октавия. Трудно сказать, когда он спит.

Глаза закрыты, но неизвестно, спит он

или нет. Иногда смотрит. Анабелла. Да.
Октавия. Смотрит и смотрит. (После паузы.)

Знаешь?

Анабелла. Знаю. Октавия. Видит ли он что-нибудь? Анабелла. Были на прогулке? Октавия. Бартоджей его вывез. Анабелла. К. лесу? Октавия. Не знаю, не спрашивала. Не было

времени. Я стирала. Я выстирала тебе эту,

голубую.

Анабелла. А потом? Когда вернулись? Октавия. Бартоджей ему почитал. Анабелла. Газету? Октавия. Нет, из какой-то книжки. Понимает

ли он что-нибудь? Анабелла. Кажется, хватит.

Это относится к чаю, который тем временем заваривается в глиняном чайнике. Анабелла разливает чай в стаканы.

Октавия. На улице холодно?

Анабелла. Не очень.

Октавия. Туман?

Анабелла. Только на полях. И в городе тоже.

Октавия. Ты пешком шла от станции?

Анабелла. Нет, взяла такси.

Октавия. Ты хорошо выглядишь.

Анабелла, Я устала.

Октавия. Немного бледна и синяки под глазами, но тебе это идет. Ты спала в поезде?

Анабелла. Не сомкнула глаз.

Октавия. А, вот почему. (После паузы.) Эта голубая была уже такая грязная, что просто страх. Еще что-нибудь завелось бы.

Анабелла. Уж и не знаю, как тебя благодарить.

Октавия. Не за что.

Анабелла. Есть, есть, у тебя столько работы...

Октавия. Но не с Анатолем. Бартоджей все делает.

Анабелла. Сама не знаю, как я смогу тебя отблагодарить.

Октавия. Это уж как сочтешь нужным.

Анабелла. Как отплачу тебе за безмерную щедрость, за благодеяния, за доброту, и за эту голубую, и за этот свитер для Анатоля, который я так плохо начала, но ты его исправишь, и за чай...

Октавия. Хорошая сумка.

Анабелла. Какая...

Октавия. Эта... (Указывает на сумку Анабел-лы, которая висит на стуле.)

Анабелла. А, эта...

Октавия. Новая?

Анабелла. Нет, она у меня была.

Октавия. Я еще не видела.

Анабелла. Уже давно.

Октавия. Кто... он?

Анабелла. Тебя это не касается.

Октавия. Почему же, ты живешь в моем доме.

Анабелла. Прости, не знала.

Октавия. Под моей крышей!

Анабелла. Да? И что дальше?

Октавия. Кто тебя сюда привез?

Анабелла. Карлик.

Октавия. Наглая шлюха. Но ты мне скажешь.

Анабелла. Если захочу.

Октавия. Ты должна мне сказать!

Анабелла. Должна? А почему? Может быть, из-за уважения к старшим?

Октавия. У меня есть право знать!

Анабелла. Зачем, тоже захотелось?

Октавия. Это мой дом!

Анабелла. А «нижний этаж» — не твой.

Из глубины дома слышится внезапный приступ кашля. Женщины замолкают. Кашляет не тот, кто поперхнулся, а кто болен. Астматический, болезненный, продолжительный кашель, он смолкает спустя долгое время.

Анатоль? Октавия. Он.

Анабелла. Разве он простужен? Октавия. Днем был здоров. Анабелла. Наверное, ничего серьезного...

Пауза. Более громкий кашель.

Октавия. Словно у него простужены верхушки легких или что-то в горле.

Анабелла. С ним что-то случилось.

Октавия. Похоже, что так.

Анабелла. Я пойду к нему. (Направляется в глубь дома.)

Октавия. Оставь его.

Анабелла останавливается. Пауза.

Или хотя бы сними плащ. И умойся. Анабелла (возвращается, садится на стул,

беспомощно). Это не поможет. Октавия. Нет.

Пауза.

Анабелла. Что мне делать?

Октавия. Не знаешь?

Анабелла. Не знаю.

Октавия. Тогда надо подумать.

Анабелла. Я думала.

Октавия. И что?

Анабелла. И ничего не могу...

Октавия. Это потому, что ты мало думала.

Анабелла. Нет, я думаю постоянно.

Октавия. Мало, и все только о том, что ждет тебя завтра. Или во вторник. Но подумала ли ты о том, что будет потом? Через год,
два, десять лет... (После паузы.) Нет? А надо. Потому что так долго продолжаться не может. Пока ты уезжаешь и возвращаешься к нему. Но когда-нибудь — не вернешься.

Анабелла. Я его не оставлю.

Октавия. Не зарекайся.

Анабелла. Никогда.

Пауза.

Октавия. Легко сказать. Он безнадежный калека.

Анабелла. Я заберу его от вас.

Октавия. Ему с нами хорошо.

Анабелла. Я заберу его!

Октавия. А куда? И на что вы будете жить, на ренту?

Анабелла. Я могу работать.

Октавия. В бюро этих, ну... проектов?

Анабелла. Нам хватит.

Октавия. А кто займется им? (После паузы.) Сочиняешь сказки, но сама в них не веришь, а надо найти конкретное решение. Впрочем, речь не о содержании и тому подобном, а только о тебе. Сегодня ты вернулась, но чем дальше... Как долго ты это выдержишь. А ведь так должно быть до самой смерти, твоей или его? Уж скорее его...

Анабелла. Не говори об этом!

Октавия. Об этом ты подумала?

Анабелла. Нет!

Октавия. Уж лучше думать о том, о чем думается, иначе разные мысли могут быть. Иногда, чтобы не украсть, нужно убить. Стыд меньший, хотя грех больший.

Анабелла. Зачем ты это говоришь?

Октавия. Мне жаль тебя. Я вижу, как тебя мучают разные мысли. А также мы, я, Бартоджей... Мы жили с ним спокойно и так хотели бы дожить. А сейчас здесь начинается... нечто невообразимое. И бог знает, что может случиться. Я этого не хочу.

Анабелла. Я заберу Анатоля.

Октавия. Анатоль останется.

Анабелла. Ты прогоняешь меня?

Октавия. Но, детка, детка, зачем же так сразу. Лучше скажи: у тебя есть кто-нибудь?

Анабелла. Разные крутятся.

Октавия. Я не о них спрашиваю, разные — это ерунда. Важен один.

Анабелла. Он хочет на мне жениться.

Октавия. Действительно?

Анабелла. Он так сказал.

Октавия. Сначала или потом?

Анабелла. Потом и постоянно.

Октавия. Значит, он действительно хочет. А кто он?

Анабелла. Мерседес Купэ.

Октавия. Как?

Анабелла. Сорок, разведен, в очень хорошем состоянии. Постоянно за границей.

Октавия. Профессия?

Анабелла. Финансит.

Октавия. Приехал с экскурсией?

Анабелла. Нет, по служебной линии. На высоком уровне.

Октавия. Это правда?

Анабелла. Я в этом разбираюсь.

Пауза.

Октавия. А то, что важнее всего? Анабелла. Лучше, чем можно пожелать. Октавия. Теперь понимаю.

Сцена семнадцатая

А на то ль в инвалидной коляске. Рядом с ним на низкой скамеечке сидит Б а р-тоджей, в рубашке, с открытой книжкой на коленях. Его куртка висит на спинке стула. Стул стоит невдалеке.

Бартоджей (читает).

«Уже его увидел и узнал поэт, Худшего из богов, которому подвластны И время и судьбы однодневных королевств,

Его лицо большое, как десять лун, На шее — цепь из необсохших от крови

голов.

Кто его не признает, до того дотянется

палочка,

Начнет бредить и утратит разум. Кто же ему поклонится, будет всего лишь

слугой И будет его презирать его новый господин.

Короткая пауза.

«Кто ты, Могущественный? Долгие те

ночи.

Знаем ли мы тебя, как...» ' Октавия (за сценой). Хотите черешни? Бартоджей (Анатолю). Черешни хочешь?

Анатоль с трудом, еле-еле, как это делают люди с нарушенной моторикой, поворачивает голову в направлении Бартод-жея.

(В кулису.) Я хочу! Октавия (за сценой). Возьми!

Бартоджей кладет открытую книгу на пол, встает и выходит.

Сцена восемнадцатая

Анатоль неподвижно сидит в Возвращается Бартоджей.

\. Из поэмы Ч. Милоша «Дух времени».
Сцена девятнадцатая

Бартоджей несет эмалированную голубую кастрюлю с ручкой. Садится на скамеечку, ставит кастрюлю на пол, берет книжку.

Бартоджей (читает).

«Разве ты, носящий благоразумный фрак

Гегеля,

Любящий дикие, ветрам подвластные стороны,

Взял ли себе только новое имя? В зеленой торбе тайные бюллетени. Поэт слышит...»

(Кладет книгу на пол. Берет кастрюлю с черешней, встает, подходит к открытому окну. Стоит и смотрит. Потом начинает говорить, поедая черешню, в паузах или моментах, найденных актером. Косточки сплевывает в руку и кладет в кастрюлю.) Великий... Может, и великий. Откуда я знаю... Я тоже думал, то великий Дух времени. Только туалетной бумаги не достать. «Штурмуя небо, пренебрегали материей». И теперь нельзя. Но что это значит по отношению к величию? Я думал. А эти «необсохшие от крови головы...» Что они значат по отношению к этому Духу? Когда-нибудь они обсохнут, и все будет хорошо. Так и у меня все со всем сравнялось. Отрубленные головы стоят столько же, сколько туалетная бумага.

Пауза. Голос с улицы. Чиню кастрю-ю-ю-юли!

Пауза продолжительней прежней.

Бартоджей. В футбол играют. За рекой... (После паузы.) А результат матча был ноль-ноль. Никаких номеров, кроме единицы. На один рассчитайся! (После паузы.) Мы были нулями, а он единицей.

Голос с улицы (ближе чем прежде). Чиню кастрю-ю-ли!

Бартоджей. Говорят, шлюха — это не профессия, а характер, а Сократ учил: «Познай самого себя». Что он имел в виду? До сегодняшнего дня не понял, знаю лишь, что люди меня знают. «Кто меня не знает, тот узнает», — любил повторять капитан Жулковский. Может быть, один и не сможет познать другого, но вдвоем, втроем... А что, если тех, кто тебя знает, больше. Например, сто тысяч. Нет, это я преувеличил. Знать надо близко. Капитана ЖулКовского мы знали лично.

Голос с улицы (близко). Чиню кастрю-ю-ли!

Бартоджей (следя за футбольным матчем). Гол! (Ставит кастрюльку на пол около окна. Идет к стулу, вынимает из кармана куртки футляр, из него — очки. Надевает. Прячет футляр в карман брюк, возвращается к окну.) Сколько их там! Одна малышня. Больше чем надо... Больше чем по двенадцать, намного больше... (Считает.) Раз, два, три... пять... восемь., одиннадцать... тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... девятнадцать, двадцать, двадцать один, два, три, четыре, да! Двадцать пять, двадцать шесть... тридцать! Тридцать один, тридцать два, каждый хочет играть, тридцать три, четыре... (Поворачивается к Анатолю.) Не могу сосчитать, мелькают. (Снова в окно.) И толпятся! (Снимает очки, вынимает из кармана футляр, прячет в него очки.) Зато мяч у них настоящий. Не то, что у нас был когда-то. Мы играли тряпичным. (Прячет футляр в карман и поворачивается к Анатолю.) Ну что,
почитаем? (Отходит от окна и садится на скамеечку, рядом с Анатолем. Берет книжку, переворачивает несколько страниц, читает.)

«Топчущий руины в крапиве и мяте, Как бы ты мог судить людские поступки, Равнина, веками веков непонятая, Примятой травой расстилается у ног. Кровавые твердыни, расшатанные престолы,

Сплетение проводов и крыльев в небе Мелькнут на минуту и рассыпаются в

прах.

Где же пелена пожаров, подвижные бичи

зарева,

Где башни ржавые? Я вижу облака. И тот давнишний день» '. Голос с улицы. Чиню кастрю-ю-юли!

!. Подстрочник отрывка из стихотворения Ч. Милоша «Равнина».

С. Мрожек. Нет, я почти ничего не знаю о судьбе своих пьес в СССР. Знаю, что есть очень хороший спектакль «Эмигранты», мне много рассказывали о нем, и я собирался приехать в Мюнхен, но не успел — мой агент слишком поздно мне об этом сообщил.

М. Зонина. Опубликован «Контракт», в журнале «Театр» готовится к печати «Портрет», переведен «Посол», репетируется «Танго», во МХАТ — «Портрет»...

С. М. Во МХАТ? Не может быть, это же как Комеди Франсэз, вот это да!

М. 3. И тем не менее. К тому же, по-моему, я вам называю лишь малую часть спектаклей...

С. М. Что ж, это как-то неожиданно. И приятно.

JW. 3. А как вам живется во Франции?

С. М. Уехав из Польши, я хотел обосноваться на Западе, и Франция показалась мне
вполне подходящей страной. Тогда, во всяком случае. Живя во Франции, я остаюсь поляком. Я здесь гость и чувствую себя гостем. Мой французский — сами слышите... Собственно, Франция — это все знают — страна эмигрантов, она давно уже принимает самых разнообразных изгнанников, эмигрантов, «гостей». Это традиция. В общем, Франция — страна, где я живу, плачу налоги. И я благодарен за гостеприимство.

М. 3. Вы часто бываете в Польше?

С. М. Впервые я вернулся в Польшу через пятнадцать лет после отъезда. С тех пор я бываю там время от времени, у меня там родственники, до недавнего времени был жив отец... Все зависит от времени, от ситуации... Уехал я в 1963 году. Ко многому с годами начинаешь относиться иначе. Чем дольше живешь, тем яснее понимаешь, что все преходяще. Кто-то сказал: «Я видел все и все, противопо-
ложное всему». Конечно, я не могу этим похвастаться, но какой-то опыт у меня есть.

М. 3. Ощущаете ли вы на Западе «чуждость» или, по крайней мере, удаленность своей публики, польского читателя?

С. М. К счастью, нет. Честно говоря, с этой точки зрения, после моего отъезда мало что изменилось. Глобально, я имею в виду. За исключением того периода, когда я отсутствовал в Польше не только физически, но и как писатель, там, по-моему, всегда следили за моими пьесами и книгами. Разрыва между мной и миром, понимающим меня, не было никогда. Мои ровесники в Польше помнят, как я дебютировал, в каком-то смысле я писатель их юности, следующие поколения — не знаю, думаю, я для них просто писатель, который всегда жил «там».

М. 3. Вас много играют на Западе?

С. М. Да. Мои пьесы начали ставить практически ера-

зу. Что, впрочем, и позволяет мне жить здесь.

IW. 3. Как складываются ваши отношения с театрами?

С. М. Вообще-то я вполне обхожусь без театра и бываю там довольно редко. Но как драматургу он мне, конечно, необходим. Правда, всегда лучше иметь дело не с театром вообще, а с конкретным. Быть связанным с труппой. Не только профессионально и административно, но и дружески. Надо, чтобы отношения с театром были продолжением отношений повседневных — чтобы жили вместе, вместе выпивали... Здесь у меня есть друзья в театре, с которыми я очень близок — с Лораном Терзиевым, например...

М. 3. Существуют ли сегодня, на ваш взгляд, действительно глубокие расхождения между культурами Западной и Восточной Европы?

С. IW. Между культурами — не знаю, между цивилизациями — безусловно. Когда я переехал с Востока на Запад, у меня было ощущение, что я попал на другую планету. Тут все иное — я имею в виду повседневные отношения, поведение, способ мышления, то есть то, что и составляет самую ткань жизни. А культура... Все зависит от того, что понимать под этим словом. Иногда все смешивается.

М. 3. И к какой цивилизации теперь принадлежите вы?

С. М. Я долго жил на Востоке. Я выбрал свой, индивидуальный путь и не принадлежу ни к каким группам, партиям, программам, я просто зарабаты-
ваю на жизнь. Я нашел то, что искал. Конечно, за все это приходится платить, у всего своя цена. Я очень далек от того, что называют корнями, истоками. Но я выбрал это сознательно, что поделаешь. Как личность я сформирован Польшей, профессионально — Западом. Впрочем, это вовсе не плохая позиция — видеть обе стороны. Только признаюсь вам, очень утомительно.

М. 3. С «душевной» точки зрения?

С. М. Ну да... как тут выразиться... Это вредно для здоровья. Нет, я отнюдь не «раздираем», повторяю, я сам выбрал эту жизнь, сам ее создал. Меня не преследовали и не высылали из Польши. Моя история — это моя личная история, не более того. Я добился той ситуации, когда я — более или менее я сам, такой, каким сделали меня Польша, Запад, мои почти шестьдесят лет жизни. Так что это не разрыв, наоборот, соединение. Я говорю по-французски, по-английски, по-немецки, по-итальянски, но одинаково плохо, и я уже сроднился с этой своей ущербностью — человек ведь привыкает жить и с одной ногой. Я уехал по тысяче причин, всех теперь уже не упомнить, и не рискну сейчас говорить об этом, чтобы не придумать лишнего. У меня чувство, что я все выбрал сам — и это очень хорошее чувство для эмигранта. Ни экономическому, ни непосредственно политическому давлению я не подвергался. Поэтому у меня меньше комплексов, и я не чувствую себя жертвой истории. Кроме того, я приехал в благоприятный момент, это была
первая пора падения занавеса между Востоком и Западом, и все, что шло с Востока, встречалось тут с огромным интересом,— тогда еще не было стольких эмигрантов из Польши и Советского Союза. Потом немножко подустали...

М. 3. Сейчас, видимо, «новая волна» интереса к Востоку, насколько я поняла?

С. М. Да, потому что то, что происходит сейчас в СССР,— очень значительно и интересно, это фактор, обусловливающий в какой-то степени жизнь на всей планете. Я не оцениваю, не могу оценивать, потому что слишком мало знаю. Я не берусь рассуждать и делать выводы, это будет спекуляцией. В общем, я рад за вас. Хоть я старый пессимист.

М. 3. Пессимист?

С. М. Ну, естественно. Впрочем, я лично выиграл. Я всегда мечтал о советской публике и очень рад, что мои пьесы, наконец, достигли ее.

М. 3. Действительно «мечтали»?

С. М. Да, потому что ваша публика совершенно особая, иной и сам дух восприятия. Это, мне кажется, по-настоящему «моя» публика. Да и сам я «оттуда», так что понятно, почему мне так приятно слышать все, что вы говорите о моем успехе в вашей стране. Опыт и традиции культуры у нас общие, и этот зритель мне гораздо ближе, чем западный,— и связь и понимание гораздо глубже.

Я бы очень хотел приехать в Москву и надеюсь, теперь мне это удастся.