Стриндберг Август

ПЕЛИКАН

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

М а т ь, Элиза, вдова.

Сын, Фридрих, студент-юрист.

Дочь, Герда.

Зять, Аксель, муж Герды.

Грета, служанка.

ДЕЙСТВИЕ I

Гостиная. В глубине дверь в столовую. Справа дверь, ведущая на балкон. Конторка, письменный стол, кушетка, обитая пурпурным плюшем; кресло-качалка.

1. Мать и Грета.

М а т ь, в трауре, входит, садится в кресло; вынимает табакерку и нюхает табак, беспокойно озираясь по сторонам. В другой комнате кто-то играет на рояле Шопена Fantaisie Impromptu, CEuvre posthume, op. 66 *. Через дверь в глубине входит Грета, кухарка.

Мать. Закрой дверь, пожалуйста.

Грета. Вы здесь одни?

Мать. Закрой дверь, я говорю. Кто там играет?

Грета. Кому же играть, как не молодому барину. (Пауза.) Ужасная погода сегодня: ветер, дождь...

Мать. Закрой дверь, прошу тебя. Я не выношу этого запаха карболки и сосновых веток.

Г р е т а. Я это знаю; недаром я говорила, что надо было барина тотчас же перенести в мертвецкую.

Мать. Но дети хотели иметь это удовольствие у себя на дому...

Грета. Отчего они остаются еще здесь? Отчего они не уезжают?

Мать. Наследство удерживает нас; из-за него мы не можем тронуться с места. (Пауза.) Зачем ты сняла чехол с красной кушетки?

Г р е т а. Я отдала его в стирку. (Пауза.) Вы ведь знаете, что старый барин скончался на этой кушетке. Прикажите ее вынести?

Мать. Мне нельзя ничего трогать пока не составлена опись наследства... Потому-то я и сижу здесь, точно в тюрьме... Да и в других комнатах я не могу ни к чему прикоснуться...

Грета. А что же там?

Мать. Воспоминания... все неприятные воспоминания... И этот отвратительный запах... (Пауза.) Это мой сын там играет?

Грета. Да. Ему не очень-то сладко живется в этом доме; он голоден, он постоянно голоден; по его словам, он еще ни разу не чувствовал себя вполне сытым...

Мать. Он всегда был слабого здоровья от самого рожденья...

Грета. Ребенок, вскормленный соской, должен иметь очень хорошее питание, когда подрастает...

Мать (резко). Разве ему чего-нибудь не доставало?

Грета. Этого прямо нельзя сказать... Но все же вам не следовало бы покупать для детей все самое дешевое и самого простого сорта... А давать детям пред уходом в школу одну лишь чашку кофе с цикорием и маленькую булочку — тоже не годится.

Мать. Мои дети никогда не жаловались на еду...

Грета. Вам в глаза — разумеется, на это у них не хватало смелости; но когда они стали старше, они часто приходили ко мне в кухню...

Мать. Дела наши далеко не были блестящи...

Грета. Однако, я читала в газете, что доход барина для уплаты налога оценивался в 20 000 крон.

Мать. У нас были большие расходы.

Грета. Да, да. И вот дети выросли слабыми; барышня Герда, я хочу сказать — молодая барыня — все еще не развилась, хотя ей уже 20 лет...

Мать. Ты вздор болтаешь.

Грета. Да, да. (Пауза.) Не затопить ли вам камин? Здесь так холодно.

Мать. Нет, благодарю покорно, мы не настолько богаты, чтобы жечь деньги.

Грета. Но ваш сын, кандидат, мерзнет весь день; ему приходится уходить из дому или согреваться игрой на рояле.

Мать. Он всегда жаловался на холод...

Грета (насмешливо). Отчего же это так вышло?

Мать (сердито). Да перестанешь ли ты. (Пауза, испуганно.) Кто это там ходит по двору?

Грета. Никого там нет.

Мать. Не думаешь ли ты, что я боюсь привидений?..

Г р е т а. Не знаю... Но я здесь долго не останусь... Много воды утекло с тех пор, как я сюда пришла, словно кто-то внушил мне, что мой долг заботиться о детях. Не раз хотелось мне уйти, когда я видела как здесь дурно обращаются с прислугой... Но я не могла... или не считала себя вправе... А теперь, когда барышня Герда вышла замуж, я считаю свой долг выполненным, час моего освобождения близок, хотя он еще не наступил.

М а т ь. Не понимаю, что ты там болтаешь. Весь свет знает, сколько жертв принесла я ради детей, как я заботилась о доме и исполняла свои обязанности. Лишь от одной тебя я слышу жалобы, но это меня мало трогает... Можешь уходить, когда тебе угодно, мне не нужна будет служанка, когда молодые сюда переберутся...

Грета. Желаю вам счастья... Дети по природе неблагодарны, а тещу не очень охотно принимают, если к тому же у нее нет денег.

Мать. Не беспокойся... Я буду платить за себя и сверх того буду помогать по хозяйству. Кроме того, мой зять не похож на остальных.

Г р е т а. Так ли это?

Мать. Да это так. Он обращается со мной не как с тещей, а как с сестрой, даже можно сказать как с подругой...

Грета мимикой лица хочет что-то выразить.

Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Да, я люблю своего зятя и имею на это право, так как он заслуживает любви. Мой муж недолюбливал его, он был завистлив, даже ревнив... Да, да, удостаивал меня своей ревностью, хотя я уже немолода... Ты что-то сказала?

Г р е т а. Я ничего не сказала... Но думаю, придет время, когда я все скажу... Там за стеной кашляет господин кандидат, ваш сын. Не затопить ли мне?

Мать. Не надо.

Грета. Послушайте. Я мерзла, я голодала в этом доме; с этим я могу еще мириться, но дайте мне кровать, приличную кровать... я уже стара, я уже устала...

Мать. Это было бы как раз кстати, когда ты собираешься уйти от нас.

Грета. В самом деле. Я об этом не подумала. Но чтобы не позорить ваш дом, сожгите мою постель, на которой чувствуешь себя как в гробу, вам тогда не придется краснеть от стыда, перед той, которая заменит меня... если только такая будет.

Мать. Никого не будет.

Грета. Если же и придет кто-нибудь, то недолго останется... На моих глазах сменилось пятьдесят горничных...

Мать. Потому что все они были никуда не годные создания... впрочем таковы вы все...

Грета. Благодарю... Но теперь. Теперь наступила ваша очередь... Каждому — свое время; все идет своим чередом.

М а т ь. Я еще недостаточно наслушалась от тебя грубостей?

Грета. Да, скоро. Очень скоро. Скорее, чем вы ожидаете. (Уходит.)

2. Мать и сын.

Сын входит с книгой в руках, кашляет; говорит, слегка заикаясь,

М а т ь. Закрой дверь, пожалуйста.

Сын. Зачем?

Мать. Что это за ответ. Чего тебе нужно?

Сын. Позволь мне сидеть здесь и заниматься. В моей комнате так холодно...

Мать. Ты вечно мерзнешь.

Сын. Когда сидишь на одном месте, резче чувствуешь холод.

Пауза.

(Собираясь приступить к чтению.) Опись наследства еще не готова?

Мать. Еще не прошли дни траура, а ты уже интересуешься такими вещами. Разве тебе не дорога память отца?

Сын. Однако... Ему теперь хорошо, пусть покоится с миром, он нашел, наконец, спокойствие... Но это ведь не мешает мне подумать о самом главном, о своей судьбе — как бы подготовиться к экзамену, не делая долгов.

Мать. Отец ничего не оставил, кроме долгов, быть может... Ты это сам знаешь...

Сын. Но ведь дело чего-нибудь стоит?

Мать. Дело без помещения, без товаров, какое же это дело, пойми сам.

С ы н. Но фирма, имя, клиенты...

Мать. Клиентов ведь не продашь.

Пауза.

Сын. Надо их удержать за собой.

Мать. Уж не ходил ли ты к адвокату? (Пауза ) Так ты соблюдаешь траур по отцу.

Сын. Нет не так. Но всему свое время... Где сестра и зять?

Мать. Они сегодня утром вернулись со свадебной поездки и теперь сидят в ресторане.

Сын. Там они могут, по крайней мере, досыта поесть.

М ать. Ты постоянно говоришь о еде. Разве ты имел повод жаловаться на мою пищу?

Сын. Нет, нет.

Мать. Скажи мне только одно... В последнее время, помнишь, когда я вынуждена была надолго оставить отца и поселиться отдельно, ты один остался с ним: не говорил ли он с тобой о своих делах?

Сын (углубившись в книгу). Нет, ничего особенного он не говорил...

Мать. Можешь ли ты объяснить, почему он ничего не оставил, когда в последние годы зарабатывал по 20 000 крон?

С ы н. Я ничего не знаю о делах отца; но он говорил, что мы проживаем очень много.

Мать. Он так говорил? Быть может, у него были долги?

Сын. Не знаю. Кое-какие долги были, но он их уплатил.

Мать. Куда ж девались деньги? Составил ли он завещание? Меня он ненавидел и не раз угрожал выбросить меня на улицу. Возможно ли, чтобы он куда-нибудь запрятал свои сбережения? (Пауза.) Скажи мне откровенно: не предполагаешь ли ты, что отец содержал семью на стороне? Или что у него была, по крайней мере, любовница, которая стоила ему денег?

Сын. Я об этом ничего не слыхал... Мне кажется это невозможным.

Мать (испуганно озираясь). Кажется, кто-то ходит по двору?

Сын. Нет, не слышно ничего.

Мать. Мои нервы расстроились, благодаря всем этим заботам, похоронам, делам... Кстати, ты вероятно знаешь, что твоя сестра с мужем снимают здесь квартиру, и тебе придется поискать комнату.

Сын. Да, я знаю.

Мать. Ты не любишь мужа Герды?

Сын. Нет, он мне несимпатичен.

Мать. Это очень добрый и дельный человек. Ты должен его полюбить; он этого заслуживает.

Сын. Он меня также не любит — к тому же он так враждебно относился к моему отцу.

Мать. Кто был виноват в этом?

Сын. Отец не был злым...

Мать. Разве?

Сын. Теперь и мне кажется, что кто-то ходит по двору.

Мать. Зажги все лампочки. Но только две.

Сын зажигает электричество. Пауза.

Не хочешь ли взять к себе портрет отца? Вон тот на той стене...

Сын. Зачем?

Мать. Он мне не нравится, выражение глаз такое злое...

Сын. Я этого не нахожу,

М а т ь. Тогда возьми этот портрет себе; раз он тебе нравится, пусть будет твоим.

Сын (снимая со стены портрет). Хорошо.

Пауза.

М а т ь. Я жду Акселя и Герду. Ты хочешь их увидеть?

Сын. О нет. Я очень далек от этого желания... Я пойду лучше к себе в комнату... Если бы я только мог развести хоть небольшой огонь в своем камине...

Мать. Мы не настолько богаты, чтобы жечь деньги...

Сын. Это мы слыхали двадцать лет подряд, хотя у нас хватало денег и на нелепые, хвастливые поездки за границу и на ужины в ресторанах по 100 крон — это стоимость четырех сажень березовых дров... Четыре сажени за один ужин.

Мать. Что за вздор ты городишь?

С ы н. Да, у нас слишком все шло не так как следует... Теперь этому скоро конец, расчет уже близок...

Мать. Что ты этим хочешь сказать?

Сын. Я говорю об описи наследства и о прочем...

М а т ь. О каком это «прочем»?

Сын. О долгах и всяких неоконченных делах...

Мать. Так.

Сын. Я хотел бы набрать себе шерстяной материи на костюм...

Мать. Как можно думать о таких вещах? Позаботься лучше о том, чтобы самому что-нибудь заработать...

Сын. Если бы я только сдал уже экзамен...

Мать. Тебе придется одолжить денег, как делают все.

Сын. Кто мне даст в долг?

Мать. Друзья твоего отца.

Сын. У него не было друзей. Независимый человек не может иметь друзей, так как дружба состоит во взаимном восхищении друг другом.

Мать. Как ты мудр. Ты научился этому от своего отца.

Сын. Да, он был умный человек, иногда делавший глупости.

Мать. Выслушай еще одну... Не думаешь ли ты жениться?

Сын. Благодарю покорно. Держать собеседницу для своих холостых друзей, дать кокотке законную защиту, — свою лучшую подругу, я хочу сказать — своего злейшего врага снабжать оружием против самого себя... Нет, сохрани меня Бог от этого...

М а т ь. Что это за тон? Ступай к себе в комнату. Довольно дерзостей я наслушалась от тебя сегодня. Ты, должно быть, выпил.

Сын. Я должен пить из-за кашля и чтобы заглушить голод...

Мать. Разве пища снова плоха?

С ы н. Не столько плоха, сколько легковесна... Что-то уж очень воздушное...

Мать (смутившись). Теперь можешь идти к себе в комнату.

Сын. Или же она до того обильно посыпана перцем и солью, что поневоле останешься голодным... Выходит, что питаешься воздухом и перцем...

Мать. Я убеждена, что ты пьян. Уходи, пожалуйста.

Сын. Да. Я пойду. Хотел бы еще кое-что сказать, но на сегодня хватит. Да. (Уходит.)

3. Мать и Зять.

Мать беспокойно ходит по комнате, подходит к столу, открывает ящики.

Зять быстро входит в комнату.

Мать (ласково). Наконец-то ты явился, Аксель. Я страшно скучала по тебе. Где же Герда?

Зять. Она позже придет. Как поживаете? Как дела?

Мать. Садись и ответь мне сперва на мои вопросы. Отчего вы так скоро вернулись? Ведь вы хотели провести вместе целую неделю, а сегодня только четвертый день...

Зять. Да, да, дни казались нам очень длинными. Знаешь, когда говоришь обо всем, то начинаешь тяготиться одиночеством; и мы так привыкли к твоему обществу, что нам все время тебя недоставало.

Мать. Правда? Да, да, мы втроем перенесли все невзгоды, и я думаю, вы кое-чем мне обязаны.

Зять. Герда — дитя: она еще не понимает искусства жить: у нее есть известные предрассудки, она слегка упряма, иногда даже фанатична...

Мать. Как тебе понравилась свадьба? _%

Зять. Великолепно удалась. Великолепно. А как ты находишь стихи?

Мать. Стихи, посвященные мне? Да, пожалуй, ни одной теще не писали таких стихов по случаю свадьбы дочери... Помнишь ли ты слова о пеликане, отдающем свою кровь птенцам? Ты знаешь, я даже заплакала...

Зять. Вначале... Что не помешало тебе потом танцевать до упаду... Герда почти приревновала тебя...

М а т ь. О, это не в первый раз с нею случается. Она хотела, чтобы я по случаю траура надела черное платье, но я не обратила на это никакого внимания. Разве я должна подчиняться своим детям?

Зять. Ни в каком случае. Герда часто совсем с ума сходит, когда я смотрю на других женщин...

Мать. Как? Разве вы не счастливы?

Зять. Счастливы? Что это значит?

Мать. Вот как. Вы значит уже поссорились?

Зять. Уже? Да ведь мы только это и делали с самой помолвки. К тому же срок службы окончился, и я должен был стать лейтенантом запаса... Как это ни странно, но мне кажется, что Герда не так хорошо ко мне относится с тех пор, как я перестал быть военным...

Мать. Отчего ты не носишь форму? Должна сознаться, что в штатском платье я едва узнаю тебя... Ты вправду совсем иначе выглядишь...

3 я т ь. Я имею право носить форму только на службе и в торжественные дни...

М а т ь. А в другие дни не имеешь права?

Зять. Таков закон.

М а т ь. В таком случае, жаль Герды. Она была помолвлена за лейтенанта, а вышла замуж за бухгалтера...

Зять. Что поделаешь? Жить ведь надо. Кстати: в каком положении дела?

Мать. Правду сказать, я сама не знаю. Но я начинаю подозревать Фридриха...

Зять. В чем?

Мать. Он сегодня так странно говорил...

Зять. Дурак...

Мать. Дураки обыкновенно очень хитры, и я уверена, что где-нибудь спрятано завещание или деньги...

Зять. Ты не пробовала искать?

М а т ь. Я осмотрела все ящики...

Зять. У Фридриха?

Мать. Разумеется. И его корзину для бумаг я также ежедневно осматриваю: я заметила, что он пишет какие-то письма, которые потом рвет.

Зять. Это не так важно. Осмотрела ли ты конторку старика?

Мать. Конечно...

Зять. Тщательно? Все ящики?

Мать. Все.

Зять. В конторках бывают секретные ящики.

Мать. Об этом я не подумала.

Зять. Придется нам еще раз осмотреть конторку.

Мать. Не трогай ее, ведь она опечатана, как часть наследства.

Зять. Разве нельзя как-нибудь, не трогая печатей?

Мать. Нет, это тебе не удастся.

Зять. Не попробовать ли отогнуть снизу доски: все секретные ящики находятся снизу.

Мать. Для этого надо иметь какое-нибудь орудие.

Зять. О нет. Я и так сумею.

Мать. Но Герда ничего не должна знать об этом.

Зять. Нет, разумеется, ни в каком случае... Она тотчас же съябедничает брату...

Мать (запирает дверь на ключ). Я запру дверь, так будет вернее.

Зять (осматривая заднюю сторону конторки). Здесь кто-то был... Задняя стенка отделяется... Я могу просунуть руку...

Мать. Это сынок сделал... Ты видишь. мои подозрения оправдываются... Торопись, кто-то идет...

3 я т ь. Там лежат бумаги...

Мать. Торопись, кто-то идет.

Зять. Пакет...

Мать. Герда идет. Давай сюда бумаги... Скорей.

Зять (подает ей большое письмо, которое она прячет). Вот. Спрячь его.

Кто-то пытается открыть дверь и стучит.

Зачем ты заперла дверь? Мы пропали.

Мать. Тише.

Зять. Как ты глупа. Открой... Не то я открою... Войдите. (Открывает дверь.)

4. Те же и Герда.

Герда (входит смущенная). Зачем вы заперлись?

Мать. Отчего ты не здороваешься со мной, дорогое мое дитя? Ведь я тебя не видела со дня свадьбы. Приятное ли у вас было путешествие? Расскажи же мне и не смотри так печально.

Г е р д а (садится на стул, задыхаясь). Зачем вы заперли дверь?

Мать. Оттого, что она постоянно открывается сама собою, я уже устала браниться со всяким, кто входит через нее. Теперь надо подумать о том, как вы расставите мебель в своей квартире. Вы ведь здесь будете жить?

Герда. Должно быть... Мне впрочем все равно. Что ты скажешь, Аксель?

Зять. Здесь можно будет хорошо устроиться, и пусть мама не поймет меня дурно, ведь мы так сходимся во всем.

Г е р д а. Где же мама будет жить?

Мать. Здесь. Я поставлю только кровать.

3 я т ь. Но ведь ты не поставишь кровать в гостиную, дитя?

Герда (вздрагивая при слове «дитя»). Ты мне говоришь?

Зять. Нет, маме... Ну мы это как-нибудь устроим... Мы должны помогать друг другу, а того, что мама будет нам платить, хватит нам на жизнь...

Герда (краснея). И мне будет помощь в хозяйстве...

Мать. Разумеется, дитя мое. Но я не хочу играть роль судомойки.

Герда. Как ты могла это подумать. Я буду довольна уже тем, что сумею сама заботиться о своем муже... Никто не должен ухаживать за ним. В гостинице вздумали это сделать — и потому-то наша поездка так быстро окончилась... Кто захочет его отнять у меня, тому несдобровать...

Мать. Пойдемте в другие комнаты и начнем расставлять мебель...

Зять (пристально глядя на мать). Хорошо. Но Герда может начать с этой комнаты...

Герда. Нет, нет, я боюсь остаться одна...

3 я т ь. Тогда пойдемте все втроем.

Все трое уходят. Некоторое время сцена остается пустой. Слышен вой ветра за окнами и в камине. От сильного порыва ветра дверь в глубине сама собой раскрывается, с письменного стола летят бумаги, пальма начинает качаться на своей подставке.

Фотография падает со стены, кресло-качалка приходит в движение. Слышен голос сына: «Мама, закрой окно».

Пауза.

5. Мать и Зять.

Мать (вбегает, сильно взволнованная, с письмом в руке). Что это такое? Кто сидел на качалке? Она качается.

Зять (быстро входит следом за ней). Что там написано? Дай мне прочесть. Это завещание?

Мать. Запри дверь. Здесь страшно сквозит. Я должна была открыть окно, чтобы проветрить комнату, так как запах там невыносимый... Это не завещание. Это письмо к сыну, в котором он клевещет на меня... и на тебя.

Зять. Дай мне прочесть.

Мать. Зачем. Оно только расстроит тебя... Я разорву это письмо. Какое счастье, что оно не попало в руки сына. (Разрывает письмо пополам и бросает его в камин.) Он встает из гроба и говорит; значит он не умер. Я не могу здесь оставаться... Он пишет, что я его убила... Этого я не сделала... Он умер от удара — это засвидетельствовал врач... Но он утверждает еще большее, — все это ложь — что я его разорила. Слушай, Аксель, устрой так, чтоб мы сейчас же выбрались из этой квартиры: я этого не перенесу. Дай мне слово... Посмотри на качалку.

Зять. Это от сквозняка.

Мать. Позаботься, чтобы мы выбрались отсюда. Обещай мне.

Зять. Этого я не могу обещать... Я рассчитывал на наследство: вы сами намекали мне на него, иначе я бы не женился. Теперь мы должны мириться с тем что есть, а ты должна смотреть на меня, как на человека, которого ввели в заблуждение и разорили... Мы должны помогать друг другу, чтобы иметь с чего жить... Нам надо быть бережливыми, и ты должна нам помочь...

Мать. Ты воображаешь, что я стану служанкой в собственном доме. Никогда.

Зять. Нужда заставляет...

Мать. Ты плут.

Зять. Стыдись, женщина.

Мать. О, твоей служанкой.

Зять. Теперь ты почувствуешь, как жилось твоим служанкам, с той лишь разницей, что они голодали и мерзли... тебе, пожалуй, не придется.

Мать. У меня есть пожизненная рента...

3 я т ь. Ее не хватит даже чтобы жить на чердаке, а здесь, если вы будете жить скромно, можно будет прилично устроиться. Но если вы не будете расчетливы, то мне придется...

Мать. Бросить Герду? Ты никогда не любил ее?

Зять. Ты лучше меня знаешь это. Ты вырвала ее из моего сердца, ты старалась вытеснить ее оттуда... только не из спальни, там она имела право остаться... И если у нее будет ребенок, ты также постараешься отнять его... Она еще ничего не знает, ничего не понимает, но начинает уже пробуждаться от сна. Берегись, если у нее когда-нибудь окончательно откроются глаза.

Мать. Аксель. Мы должны поддерживать друг друга... Мы не должны разлучаться... Я не могу жить одна. Я соглашусь на все, но только не спать на этой кушетке...

Зять. Вот еще. Я не стану портить квартиру и устраивать здесь твою спальню, так и знай.

Мать. Дай мне хотя бы другую.

Зять. У нас нет средств на покупку новой кушетки, а эта очень красива...

Мать. Нет. На этой кушетке кровь.

Зять. Не говори глупостей... Если ты не согласна, то тебе остается только конура на чердаке, одиночество, паперть и богадельня...

Мать. Я сдаюсь.

Зять. Вот это умно. (Пауза.)

Мать. Ты можешь себе представить, он пишет, что его умертвили...

Зять. Есть много способов умертвить человека... Твой способ имеет то преимущество, что он не предусмотрен уголовным законом...

Мать. Скажи — наш способ. Ведь и ты помог мне, возбуждая в нем гнев, доводя его до отчаяния...

Зять. Он стоял на моей дороге и не хотел уступить... Я должен был его столкнуть.

М а т ь. Я упрекаю тебя лишь в одном: зачем ты меня выманил из дому? Я никогда не забуду этого вечера в твоей квартире, когда мы сидели за празднично убранным столом... вдруг снаружи послышались дикие вопли... какие могут раздаваться только в тюрьме или в доме умалишенных... Ты помнишь? Это был он. Он бегал там внизу, по полям, во мраке, под дождем, и стонал от тоски по жене и ребенку.

Зять. Зачем ты говоришь теперь об этом? Откуда ты знаешь, что то был он?

Мать. Так сказано в его письме.

Зять. Какое нам дело. Он далеко не был ангелом...

Мать. Ангелом, правда, он не был, но все же у него были человеческие чувства... большие чем у тебя...

Зять. Твои симпатии, кажется, изменились?

Мать. Не сердись... Мы должны жить в мире...

Зять. Мы должны... Мы вынуждены...

За сценой слышатся дикие крики.

Мать. Что это такое? Ты слышишь? Это он.

Зять (грубо). Какой там «он».

Мать прислушивается.

Ты хочешь знать кто это? Это сынок. Опять должно быть напился...

Мать. Неужели это Фридрих? Это так было похоже на его голос... Я думала. Нет, я не перенесу этого. Что с ним?

Зять. Пойди и полюбуйся. Этот болван снова пьян...

Мать. Зачем ты так говоришь? Все же он мой сын.

Зять. Да, твой сын... (Смотрит на часы.)

М а т ь. Ты смотришь на часы? Ты разве не будешь ужинать вместе с нами?

Зять. Благодарю покорно. Я не намерен пить жидкий чай и есть прогорклые анчоусы или кашу... Кроме того, у меня заседание...

Мать. Какое там заседание?

Зять. О делах, которые тебя не касаются. Ты и вправду думаешь разыгрывать роль тещи?

Мать. Неужели же ты хочешь оставить свою жену одну в первый же вечер вашего возвращения домой?

Зять. И это также тебя не касается...

Мать. Теперь я вижу, что меня ожидает, меня и моих детей. Теперь пришла пора снять маски.

Зять. Да, пора снять маски.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ II

Картина 1

Та же декорация. За сценой играют на рояле: Годар, «Колыбельная песнь» из «Jocelyne».

1. Герда и Сын.

Герда сидит у письменного стола. Долгая пауза.

Сын (входит). Ты одна?

Герда. Да, мама на кухне.

Сын. Где же Аксель?

Герда. У него сегодня заседание... Садись, поболтай со мной, Фридрих, проведи со мной вечер.

Сын (садится). Да, мне кажется мы никогда как следует не говорили друг с другом... Наши дороги расходились, и мы не симпатизировали друг другу.

Герда. Ты был всегда заодно с отцом, я с матерью.

Сын. Быть может, теперь это станет иначе... Знала ли ты своего отца?

Герда. Странный вопрос. Впрочем, действительно, я смотрела на него глазами мамы.

Сын. Но ты ведь видела, что он тебя любит?

Г е р д а. Отчего же он хотел сначала помешать моей помолвке, а потом пытался расстроить ее?

Сын. Потому что он не считал твоего мужа той опорой, в которой ты нуждаешься...

Герда. За это он и был наказан тем, что мама бросила его.

Сын. Твой муж склонял ее к этому.

Г е р д а. Он и я. Папа должен был сам испытать, что значит разлука, раз он хотел разлучить меня с моим возлюбленным.

Сын. Это привело к его смерти... Поверь мне, он желал тебе только добра...

Г е р д а. Ты остался с ним, что он говорил, как это на него повлияло?

Сын. Не могу тебе описать его страданий...

Г е р д а. Что же он говорил о маме?

Сын. Ничего... Но после всего, что я видел, я никогда не женюсь... (Пауза.) Счастлива ли ты, Герда?

Г е р д а. Разумеется. Когда выходишь замуж за любимого человека, то чувствуешь себя счастливой.

Сын. Отчего муж оставил тебя одну в первый же вечер?

Герда. У него дела, заседание...

Сын. В ресторане?

Герда. Что ты говоришь? Ты верно это знаешь?

Сын. Я думал, что и тебе это известно...

Герда (плачет, закрыв лицо руками). Боже мой, боже мой.

Сын. Прости, я причиняю тебе боль.

Герда. Да, как больно, как больно. Лучше бы мне умереть.

Сын. Отчего вы не продолжали своей свадебной поездки?

Г е р д а. Он все время был беспокоен и думал о делах, он скучал по маме, без нее он не может обойтись...

Они пристально смотрят друг на друга.

Сын. Вот как. (Пауза.) Была ли ваша поездка приятной?

Герда. Разумеется.

Сын. Бедная Герда.

Герда. Что ты говоришь?

Сын. Кстати, ты знаешь, мать очень любопытна и умеет пользоваться телефоном, как никто другой...

Герда. Что? Мать шпионила?

Сын. Она постоянно этим занималась... Вероятно, она подслушивает за дверью наш разговор...

Герда. Ты всегда плохо отзываешься о матери...

С ы н. А ты всегда хорошо. Отчего это так? Ты же знаешь, как она...

Г е р д а. Нет. Я не хочу этого знать.

Сын. Тогда другое дело. Ты не хочешь — у тебя, вероятно, есть какой-нибудь интерес не хотеть...

Герда. Замолчи. Я брожу точно во сне, я знаю это, но не хочу, чтобы меня разбудили. Ибо тогда я не в силах буду жить больше.

С ы н. Не кажется ли тебе, что мы все точно во сне бродим? Я изучаю право, как тебе известно. Я читал о великих преступниках, которые не могли объяснить, как они совершили преступление... им казалось, что они поступают правильно, пока не были обличены и не пробудились от сна. Если это не бред, то, несомненно, сон.

Герда. Не буди меня. Я знаю, рано или поздно я проснусь, но пусть сон длится как можно дольше. И также все то, чего я не знаю, но о чем догадываюсь. Помнишь ли ты в детстве, когда окружающие называли дурным того, кто сказал правду... «Ты скверная девчонка», — говорили мне постоянно, когда я заявляла, что дурное — дурно... Тогда я научилась молчать и меня стали любить за добрый характер. Затем я научилась говорить не то, что думаю, и с этого момента стала считаться зрелой для вступления в жизнь.

Сын (спокойно). Скрывать слабости и недостаток ближнего — это считают справедливым... Но ведь следующий шаг на этом пути — лесть и пресмыкательство... Не знаешь на что решиться... И часто наш долг в том, чтобы открыто сказать правду...

Герда. Замолчи.

Сын. Я буду молчать.

Пауза.

Герда. Нет, лучше говорить, но только не об этом. Я слышу твои мысли, несмотря на твое молчание. Когда люди встречаются, они говорят, говорят до бесконечности, лишь бы скрыть свои мысли... забыть их, заглушить... Они предпочитают услыхать что-нибудь новое о других, лишь бы скрыть правду о себе.

Сын. Бедная Герда.

Герда. Знаешь ли ты что является величайшим горем? (Пауза.) Видеть ничтожество величайшего счастья.

Сын. Наконец-то ты высказалась.

Герда. Мне холодно, разведи огонь.

Сын. Ты так же мерзла?

Герда. Я постоянно мерзла и голодала.

С ы н. И ты также. Как все странно в этом доме... Но если я возьму хоть одно полено, то об этом будут говорить всю неделю.

Герда. Быть может, поленья в камине; мама обыкновенно кладет туда немного дров, чтобы нас обмануть.

Сын (подходит к камину и открывает решетку). Правда, здесь есть несколько полен... (Пауза.) Что это? Письмо. Оно разорвано, им можно растопить камин...

Г е р д а. Фридрих, не разводи огня, нас ожидает такой поток брани, которому конца не будет. Садись, будем продолжать наш разговор...

Сын садится и кладет письмо на стол возле себя. Пауза.

Не знаешь ли ты, отчего отец так ненавидел моего мужа?

С ы н. Да оттого, что он отнял у него жену и дочь, сделал его одиноким. Кроме того, отец заметил, что зятю достаются лучшие куски, чем ему. Потом, вы все запирались в гостиной, чтобы заниматься музыкой и чтением. И еще кое-что, чему он не симпатизировал. Отец был вытеснен из собственного дома, и в конце концов очутился в кабаке...

Герда. Мы не сознавали, что делали... Бедный папа... Хорошо иметь родителей с незапятнанным именем и репутацией. Помнишь ли ты серебряную свадьбу родителей? Речи, которые произносились, стихи, которые читали.

Сын. Помню. Но мне кажется насмешкой, когда празднуют как счастливое событие брак, который на самом деле был каторгой...

Г е р д а. Фридрих!

Сын. Ничего не поделаешь. Ты ведь знаешь, как они жили... Разве ты не помнишь, как мать хотела выброситься через окно, а мы ее удерживали...

Г е р д а. Замолчи.

Сын. Были, должно быть, причины, которых мы не знаем... Во время разлуки, когда я ухаживал за стариком, мне не раз казалось, что он хочет что-то сказать... но слова не шли с его уст... Часто я вижу его во сне.

Г е р д а. И я также. Он тогда выглядит лет тридцати, не больше. Он дружески смотрит на меня, его взгляд что-то выражает, но я не понимаю, чего он хочет... Иногда и мама находится вблизи, но он не сердится на нее: он ее продолжает любить, несмотря на все... Он любил ее до последнего времени: помнишь ли ты, как он был любезен с ней в день серебряной свадьбы, как благодарил ее, несмотря на все, что произошло...

Сын. Несмотря на все... Как много этим сказано — и как мало все-таки.

Г е р д а. Как тогда было хорошо. Мама заслужила это... она заботилась о доме, о хозяйстве...

Сын. Это еще большой вопрос.

Г е р д а. Что ты говоришь?

Сын. Видишь, теперь ты снова на ее стороне. Лишь только дело коснется хозяйства вы уже защищаете друг друга... Это нечто вроде масонов, вольных каменщиков, или каморры... Я задал старой Грете, моей приятельнице, вопрос, касающийся хозяйства, я спросил ее отчего никогда не чувствуешь себя сытым в этом доме? И эта болтливая особа замолчала и рассердилась... Можешь ли ты мне это разъяснить?

Гер да (отрывисто). Нет.

Сын. Теперь я вижу, что ты также принадлежишь к числу вольных каменщиков.

Г е р д а. Не понимаю тебя.

Сын. Я часто спрашивал себя, не пал ли отец жертвой той каморры, которую он должен был раскрыть?

Г е р д а. Ты часто говоришь бог знает что...

Сын. Помнится мне, что отец часто в шутку употреблял слово: «каморра»... но потом он умолк.

Г е р д а. Какой здесь страшный холод... словно холод могилы...

Сын. Будь что будет, а я затоплю камин. (Берет разорванное письмо, не глядя на него; потом взгляд его случайно падает на строчки, он начинает читать.) Что это? (Пауза.) «Моему сыну....» Писано рукой отца... (Пауза.) Значит, письмо ко мне. (Читает. Потом падает на стул, продолжая читать про себя.)

Г е р д а. Что ты читаешь? Что там такое?

Сын. Это ужасно.

Пауза.

Сын. Этого нельзя себе представить.

Пауза.

Г е р д а. Скажи в чем дело?

Пауза.

Сын. Это уж слишком... (К Герде.) Письмо покойного отца ко мне. Теперь я пробудился от своего сна. (Бросается на кушетку и стонет от боли, прячет письмо в карман.)

Гер да (опускается возле него на колени). В чем дело, Фридрих? Скажи в чем дело? Брат, дорогой мой, ты болен, скажи же, скажи. Сын (приподымаясь). Я не в силах больше жить.

Г е р д а. Скажи же мне?

Сын. Это невероятно. (Встает.)

Г е р д а. Может быть, это неправда...

Сын (сердито). Нет он не станет лгать в гробу...

Г е р д а. Его могли преследовать болезненные галлюцинации...

С ы н. А! Каморра. Ты снова появилась. Тогда я все скажу. Слушай.

Гер да. Мне кажется, я все знаю, но мне все же не верится...

Сын. Ты не хочешь знать. Так знай же: та, что дала нам жизнь была воровка.

Г е р д а. Нет.

Сын. Она крала деньги, которые выдавались на хозяйство, она сочиняла небывалые счета, она покупала все самого дурного качества будто бы за дорогую цену, она сама ела раньше в кухне, а нам давала жидкую пищу, подогретые остатки; она отделяла заранее сливки от молока... Вот почему мы, ее дети, плохо развивались, постоянно болели и голодали. Она крала также деньги, назначенные на покупку дров, оттого-то мы вечно мерзли от холода. Когда отец про все это узнал, он пригрозил ей, она обещала исправиться, но продолжала в том же духе, стала пускаться на хитрости, вроде горчицы и кайенского перца в огромном количестве...

Герда. Не верю ни одному слову.

Сын. Каморра... Но самое худшее впереди. Негодяй, ставший твоим мужем, Герда, никогда не любил тебя, он любил твою мать.

Герда. О!

Сын. Про это узнал отец... К тому же твой муж одалживал деньги у твоей матери... Чтобы скрыть эти гнусные поступки, он посватался к тебе... Это самое важное; подробности ты сама легко себе представишь...

Герда (плачет). Я об этом уже знала, но как будто бы не понимала. Эти факты не достигали моего сознания: слишком страшно все это...

Сын. Что нам теперь делать, как спасти тебя от унижения?

Герда. Умчаться далеко, далеко.

Сын. Куда?

Герда. Не знаю.

Сын. Значит, ждать и наблюдать пока все само собой не обнаружится.

Герда. Чувствуешь себя бессильной против родной матери... Мать — это что-то святое...

Сын. К черту ее святость.

Герда. Не говори этого.

Сын. Она хитра, как животное, но эгоизм часто ослепляет ее...

Герда. Давай умчимся.

Сын. Куда? Нет, останься, пока негодяй не выгонит ее из дому. Тише, негодяй кажется пришел домой... Тише... Герда, теперь мы оба будем вольными каменщиками. И эти слова пусть будут твоим паролем: «В свадебный вечер он ударил меня».

Герда. Вспоминай мне чаще об этом. Не то я забуду. Мне так хотелось бы забыть.

Сын. Жизнь наша разбита... Нам нечем дорожить, не о чем заботиться. Будем жить, чтобы получить единственное удовлетворение очистить память отца...

Герда. И добиться справедливости...

Сын. Скажи лучше мести.

2. Те же и Зять.

Входит Зять.

Герда (веселым голосом). Добрый вечер! Как шло заседание? Успели ли вы что-нибудь?

Зять. Заседание отложено.

Герда. Уже отложено.

3 я т ь. Я сказал ясно: отложено.

Герда. Не хочешь ли теперь заняться домашними делами?

Зять. Ты что-то очень весела сегодня. Впрочем, Фридрих такой занимательный собеседник.

Герда. Мы играли в масонов.

3 я т ь. Я бы вам не советовал...

Сын. А потом играли в «каморру» и «вендетту».

Зять (неприятно пораженный). Вы так странно выражаетесь. Что вы этим хотите сказать? У вас есть какая-то тайна...

Герда. Ты ведь не открываешь нам своих тайн. Или быть может у тебя нет никаких тайн?

Зять. Что случилось? Был здесь кто-нибудь?

Сын. Герда и я стали ясновидящими: нас посетило привидение из загробного мира...

Зять. Перестаньте так шутить, как бы не накликать беды. Тебе, впрочем, веселость к лицу, Герда, ты всегда так печальна. (Хочет потрепать ее по щеке, но Герда отстраняется.) Ты боишься меня?

Герда (не выдержав). Вовсе нет. Есть чувства похожие на страх, но не имеющие ничего общего с ним. Есть жесты красноречивее всякого выражения лица, есть слова, которые скрывают то, что нельзя выразить никаким выражением лица...

Зять сильно смущен, делает вид, что возится у книжной полки.

Сын (встает с кресла-качалки, которое продолжает качаться до прихода матери). Вот идет мама со своей кашей...

3. Те же и Мать.

Мать (входит, при виде качающегося кресла вздрагивает, потом овладевает собой). Идемте, каша готова.

Зять. Благодарю покорно. Если это овсяный кисель, то отдай его собаке... Если же он из ржаной муки, то можешь приложить его к нарыву...

Мать. Мы бедны и должны экономничать...

Зять. Кто имеет 20 000 крон, тот не беден...

С ы н. Но если даешь их взаймы людям, которые не платят долгов...

Зять. Что такое? Мальчишка совсем поглупел...

Сын. Это было когда-то...

Мать. Пойдёмте же.

Г е р д а. Идемте. Смелее, господа. Я угощу вас бифштексом.

Мать. Ты?

Г е р д а. Да, я в своем доме...

Мать. Как важно...

Г е р д а (указывая на дверь). Прошу вас, господа.

Зять (к матери). Что здесь за кутерьма?

Мать. Они что-то скрывают...

3 я т ь. И я так думаю.

Г е р д а. Пожалуйте, господа.

Все направляются к двери.

Мать (к зятю). Ты видел, что кресло качалось? Его кресло?

Зять. Нет, этого я не заметил. Но я заметил нечто другое...

Занавес.

Картина 2

Та же декорация. За сценой играют на рояле: Феррари, вальс «Он мне сказал».

1. Герда и Мать.

Герда читает книгу.

Мать (входит). Ты узнаешь его?

Герда. Вальс? Да.

Мать. Твой свадебный вальс... Я танцевала его до утра...

Герда. Где Аксель?

Мать. Откуда мне знать.

Герда. Как? Разве вы уже поссорились?

Пауза. Мимика жестов и взглядов.

Мать. Что ты читаешь?

Герда. Поваренную книгу. Отчего здесь не сказано, сколько времени нужно варить каждое блюдо?

Мать (смущенно). Видишь ли, нельзя дать общих указаний. Вкусы бывают различные: один готовит так, другой иначе...

Г е р д а. Я этого не понимаю. Пища должна подаваться свежей на стол, так как подогретая — вредна для здоровья. Недавно, например, ты жарила куропатку в течение трех часов, сначала во всей квартире чувствовался прекрасный вкусный запах дичи, потом стало как-то тихо в кухне, когда же куропатка была подана на стол, она была лишена всякого запаха и нечего было есть. Объясни мне это.

Мать (смущенно). Я тебя не понимаю.

Герда. Отчего не хватало соуса, куда он девался, кто его съел?

М а т ь. Я ничего не понимаю.

Герда. Теперь я обо всем расспросила и узнала много нового...

Мать (подлаживаясь под ее тон). Все это я знаю, и не тебе меня учить, наоборот, я хочу тебя научить искусству хозяйничать...

Герда. Ты говоришь о горчице и кайенском перце? И это я уже знаю. Готовить для семьи блюда, которых никто не ест, чтобы можно было оставить их на другой день... Приглашать гостей в те дни, когда в кухне и кладовой идет уборка и нельзя варить... Все это я уже знаю, а потому с этого дня я сама начинаю хозяйничать...

Мать (со злостью). Ты хочешь, чтобы я стала твоей служанкой?

Г е р д а. Я — твоей, а ты — моей: так мы поможем друг другу. Вот идет Аксель.

2. Те же и Зять.

Зять (входит с толстой палкой в руке). Ну, как ты себя чувствуешь на кушетке?

Мать. Дело в том...

Зять (с угрозой). Разве она не хороша? Ей чего-нибудь не хватает?

М а т ь. Я начинаю понимать... *

3 я т ь. Так как мы дома не можем насытиться, то я и Герда будем столоваться отдельно.

Мать. А я?

Зять. Ты и без этого слишком растолстела, тебе вредно толстеть дальше. Ради собственного здоровья тебе не мешает похудеть немного, как исхудали мы... Во всяком случае, выйди на минутку, Герда — во всяком случае, затопи сейчас же камин.

Герда уходит.

Мать (дрожа от злости). Там лежат дрова...

Зять. Нет, там лежит только несколько поленьев, принеси целую вязанку и заполни весь камин.

Мать (нерешительно). Разве можно жечь деньги?

Зять. Нет. Но дрова можно жечь, чтобы согреться. Живо.

Мать медлит.

Раз, два, три. (Ударяет палкой о стол.)

Мать. Мне кажется, у нас нет больше дров...

Зять. Либо ты лжешь, либо украла деньги... Лишь недавно купили сажень дров.

Мать. Теперь я вижу, кто ты такой.

Зять (садится в качалку). Ты могла бы это давно узнать, если б моя юность не обманула твоей старости и опытности... Скорее неси дрова, не то... (Поднимает палку.)

Мать выходит и сейчас же возвращается с вязанкой дров.

Теперь разведи порядочный огонь, а не чуть тлеющий огонек. Раз, два, три.

Мать. Как ты теперь походишь на старика. Вот так, когда сидишь на качалке...

Зять. Затопи.

Мать (дрожа от злости). Затоплю, затоплю.

Зять. Теперь ты будешь следить, чтобы огонь не потух, пока мы пообедаем...

Мать. А что же мне останется?

Зять. Каша, которую Герда оставила тебе в кухне.

Мать. Со снятым молоком, без сливок?

Зять. Так как ты когда-то выпивала все сливки, то теперь это будет вполне справедливо.

Мать (угрюмо). В таком случае я уйду от вас.

Зять. Ты этого не сделаешь, я тебя запру.

Мать (шепчет). Я выскочу через окно.

Зять. Попробуй только. Ты уже раз хотела это сделать... О, тогда были бы спасены четыре человеческих жизни... Затопи. Раздуй огонь. Так. Теперь сядь тут и сиди, пока мы не вернемся. (Уходит. Пауза.)

3. Мать, потом Сын.

Мать подходит к качалке и останавливает ее, потом подслушивает некоторое
время у двери, подходит к камину, вынимает оттуда несколько поленьев и прячет их под кушетку. Входит Сын, он, как видно, немного выпил.

Мать (вздрагивает). Это ты?

Сын (садится в качалку). Да.

Мать. Как ты поживаешь?

Сын. Очень скверно: мой конец видно близок.

Мать. Это все от ученья. Не качайся так. Посмотри на меня: я достигла солидного возраста... и при этом я исполняла все свои обязанности по отношению к детям и работала не покладая рук. Разве это неправда?

С ы н. Что говорить... Но ты знаешь сказку про пеликана, который отдает кровь сердца своим птенцам... Ведь в зоологии сказано, что это ложь.

Мать. Разве ты имел повод жаловаться, скажи?

Сын. Послушай, мама, когда я протрезвлюсь, я не сумею как следует ответить: у меня не хватит сил, но теперь я хочу тебе сказать, что я прочел письмо отца, которое ты украла и бросила в камин...

Мать. Что ты говоришь? Какое письмо?

С ы н. Вечно ложь. Я вспоминаю, как ты меня впервые научила лгать, я тогда едва начал лепетать. Помнишь ли ты?

Мать. Нет, я не помню. Не качайся так.

Сын. А как ты в первый раз обманула меня? Помню, это было в детстве, я спрятался за рояль, тут пришла в гости тетка, ты лгала ей три часа подряд, а я должен был все это слышать.

Мать. Это ложь

Сын. Знаешь ли ты, отчего я вырос таким жалким? Я не знал материнской груди, только нянька давала мне соску. Когда я стал старше, я ходил с этой нянькой в гости к ее сестре... проститутке. Здесь мне приходилось видеть самые отвратительные сцены... Когда я рассказывал тебе — мне было тогда четыре года — что я видел в этом доме разврата, ты назвала все это ложью и даже наказала меня за ложь... А между тем все это было правда... Та же самая нянька, поощренная твоим отношением, посвятила меня, когда мне было пять лет, в тайну порока, мне было всего пять лет... (Рыдает. Пауза.) Потом я начал мерзнуть и голодать, как отец и Герда. Лишь теперь я узнал, что ты крала деньги, предназначенные на пищу и дрова... Взгляни на меня, пеликан. Взгляни на Герду, с ее впалой недоразвитой грудью. Как ты довела до могилы моего отца, ты сама это знаешь: ты довела его до отчаяния. Конечно, это не карается уголовным законом... И ты также хорошо знаешь, как разбила жизнь моей сестры... Но теперь и она знает.

Мать. Не качайся. Что она знает?

С ы н. То, что и тебе известно, и чего я не могу сказать... (Рыдает.) Как ужасно все то, что я тебе сказал, но я должен был это сделать. Я чувствую: стоит мне протрезвиться, и я застрелю себя. Вот почему я стал пить: я боюсь протрезвиться...

Мать. Продолжай лгать дальше.

Сын. Отец сказал как-то в гневе, что ты по природе — олицетворение лжи. Ты не учила нас говорить, как учат других детей, но только лгать... Ты постоянно старалась освободиться от своих обязанностей, чтобы предаваться удовольствиям... Помню, когда Герда была опасно больна, ты вечером пошла в оперетку; как теперь слышу твои слова: «Жизнь и без того тяжела, глупо делать ее еще больше тяжелой». (Пауза) А в то лето, когда ты провела с отцом три месяца в Париже и так веселилась, что мы впали в долги — сестра и я остались в городе и жили здесь в этой квартире взаперти под надзором двух горничных... В спальне моих родителей поселился фейерверкер с одной из горничных, и эта прекрасная парочка пользовалась супружеским ложем...

Мать. Отчего ты раньше не говорил об этом.

С ы н. Ты забыла, что я все передавал тебе, но я получал лишь побои за «вздор» или «ложь», как ты называла мои слова, ведь стоило тебе услыхать правдивое слово, ты сейчас заявляла, что это ложь.

Мать (мечется по комнате, как дикий зверь в клетке), Я никогда не слыхала, чтобы сын так говорил с матерью.

Сын. Правда, это необычайно и противоречит природе, я это прекрасно знаю, но все же рано или поздно надо было сказать. Ты словно во сне бродила, тебя нельзя было разбудить, потому то ты не могла исправиться. Отец сказал раз: если бы тебя даже подвергли пыткам, ты бы не созналась, что согрешила в чем-нибудь или солгала...

Мать. Отец! Ты думаешь, у него не было недостатков?

С ы н. У него были крупные недостатки. Но только не по отношению к жене и детям... Но есть еще тайны в твоем супружестве, которые я подозревал, о которых догадывался, но не хотел их раскрыть... Эти тайны отец унес с собой в могилу... почти все...

Мать. Ты не перестанешь вздор молоть?

Сын. Теперь я пойду и снова буду пить... Я никогда не сдам экзамена, я не верю больше в юриспруденцию, мне начинает казаться, что все право составлено самими преступниками с целью освободить виновного... Один правдивый очевидец ничего не может доказать, но два ложных свидетеля — о, это полное доказательство. В половине двенадцатого — все права на моей стороне, а после двенадцати — я уже потерял все права... Одна описка, пропуск одного примечания могут меня бросить в тюрьму без всякой вины. Мое презрение к жизни. К человечеству, к обществу, к себе самому так велико, что не могу принудить себя жить... (Направляется к двери.)

Мать. Не уходи.

С ы н. Ты боишься оставаться одной?

М а т ь. Я разнервничалась.

Сын. Это одно и тоже...

Мать. Эта качалка сводит меня с ума... Когда он сидел и качался на ней, то при каждом движении меня точно топором в сердце ударяли... Не уходи. Я не могу здесь оставаться: Аксель такой негодяй...

Сын. Ия был раньше такого же мнения, теперь я понял, что и он жертва, жертва твоей преступной страсти... И этого юношу обманула...

Мать. Ты, как видно, проводишь время в дурном обществе.

Сын. В дурном обществе? Да, я никогда не был в хорошем.

Мать. Не уходи.

Сын. Что мне тут делать. Я только замучаю тебя до смерти своими речами...

Мать. Не уходи.

Сын. Ты хочешь очнуться?

Мать. Да, я точно просыпаюсь после долгого, долгого сна... Это ужасно... Отчего меня раньше не разбудили?

Сын. То, чего никто не в состоянии был сделать, было значит невозможно... А в таком случае, ты должна была оставаться такой...

Мать. Повтори еще раз эти слова.

Сын. Ты не могла быть иной.

Мать (раболепно целуя ему руку). Скажи еще что-нибудь.

С ы н. Не могу больше... Но я просил бы тебя здесь больше не оставаться, чтобы не ухудшить положения...

Мать. Ты прав. Я уйду.

Сын. Бедная мама.

Мать. Ты меня жалеешь?

Сын (рыдая). Да, конечно... Как часто говорил я себе: она так зла, что становится жаль ее...

Мать. Благодарю тебя... Теперь можешь идти, Фридрих.

Сын. Разве этого нельзя излечить?

Мать. Нет, я неизлечима.

Сын. Да, да, это так, неизлечима. (Уходит.)

Мать остается одна. Долго стоит неподвижно, скрестив руки на груди. Потом подходит к окну, открывает его и смотрит вниз, отходит вглубь комнаты как бы собираясь разбежаться и выскочить, потом отказывается от этого намерения, слышны три стука в дверь.

Мать. Кто там? Что это? (Закрывает окно.) Войдите.

Половина двери в глубине сама собой открывается от сквозняка.

Кто там?

Слышны вопли Сына в другой комнате.

Это он, там, на поле. Неужели он не умер? Что мне делать? Куда мне идти? (Прячется в конторку.)

Снова начинает сквозить как раньше, со стола летят бумаги.

Закрой окно, Фридрих.

Горшок с цветком падает на пол.

Закрой окно. Мне холодно, и огонь в камине тухнет. (Зажигает все электрические лампочки, закрывает дверь, которая от сквозняка снова открывается, качалка приходит в движение. Мать бегает по комнате, потом бросается ничком на кушетку и прячет лицо в подушки.)

4. Мать и Герда.

Входит Герда с чашкой каши в руках, ставит ее на стол; потом тушит все лампочки, кроме одной. За стеной Сын играет вальс «Он мне сказал» Феррари.

Мать (подымая голову). Не туши.

Герда. Мы должны быть бережливы.

М а т ь. Ты уходишь сейчас, обратно?

Герда. Да, он не очень-то горюет, что тебя там нет.

Мать. Благодарю.

Герда. Вот твой ужин.

Мать. Я не голодна.

Герда. Неправда, ты голодна, но ты никогда не ела каши...

Мать. Положим иногда.

Герда. Нет, никогда. Но не так важна каша, как та злобная усмешка, с которой ты подавала нам овсяный суп, каким кормят собак.

Мать. Я не могу пить снятого молока, меня знобит потом...

Герда. После того, как ты снимала сливки для своего утреннего кофе... Возьми, пожалуйста... (Ставит кашу на табурет.) Кушай, я буду смотреть...

Мать. Я не могу...

Герда (нагибается и вытаскивает полено из-под кушетки). Если ты не будешь кушать, я скажу Акселю, что ты крадешь дрова.

Мать. Аксель. Он мне ничего дурного не сделает. Помнишь ли ты на свадьбе, когда мы танцевали под звуки вальса: «Он мне сказал»... Как было хорошо... (Напевает вальс, который сын играет за сценой.)

Герда. Для тебя было бы приличнее не вспоминать об этом позоре...

М ат ь. А он подарил мне стихи и лучшие цветы...

Герда. Замолчи.

Мать. Прочесть тебе эти стихи? Я их помню наизусть.

«В Гюнистане». Гюнистан — это персидское слово, так называется дивный сад в раю, где прекрасные пери питаются ароматом цветов... Пери — это феи, которые так созданы, что чем дольше живут, тем становятся моложе...

Герда. О боже мой. Не считаешь ли ты себя пери?

Мать. Да, так сказано в стихотворении. А дядя Виктор сватался ко мне... Что вы все скажете, если я вдруг снова выйду замуж?

Герда. Бедная мама. Ты все спишь, неужели ты никогда не очнешься? Разве ты не видала, что над тобой смеялись? Разве не понимаешь, что Аксель издевается над тобой?

Мать. Разве? Я всегда находила, что я интересую его больше тебя...

Герда. Даже когда он на тебя поднял палку?

Мать. На меня? На тебя, дитя мое.

Герда. Мама, ты с ума сошла?

Мать. Сегодня вечером ему недоставало меня, мы всегда имеем так много сказать друг другу, он единственный человек, который меня понимает, а ты еще дитя...

Герда (берет мать за плечо и трясет ее). Очнись, ради бога.

Мать. Ты еще не выросла, но я, твоя мать, кормила тебя своей кровью...

Герда. Нет, клала мне в рот бутылку с резиновой соской, потом я вынуждена была идти к буфету и красть пищу, но там находила только черствый ржаной хлеб, который я ела с горчицей, а чтобы заглушить горечь, я пила уксус из бутылки; судок с горчицей и хлебная корзинка — такова была моя провизия.

Мать. Вот как, ты уже с детства начала красть. Это очень красиво. И тебе не стыдно рассказывать? Боже мой! Ради таких детей я жертвовала собой.

Герда (плачет). Я бы все простила тебе, но ты отняла у меня жизнь, этого я не могу простить тебе... Да, он был моей жизнью, ибо только с ним я жила...

М а т ь. Я не виновата, что он отдал мне предпочтение. Он находил меня, быть может... как бы тебе сказать... приятнее. Да, у него был лучший вкус, чем у твоего отца, который не умел меня ценить, пока не нашелся соперник...

Раздается три стука в дверь.

Кто там стучит?

Г е р д а. Не говори ничего дурного об отце. Мне кажется, всей моей жизни не хватит, чтобы загладить мою вину перед ним; за это ответишь ты, так как ты восстановила меня против него. Помнишь ли ты, как в детстве учила меня разным бранным словам, которых я не понимала... Отец был достаточно умен, чтобы не наказывать меня за них, так как понимал кто тут виной... Помнишь ли ты, как подговорила меня просить у него денег будто бы на учебники, потом мы делились этими деньгами. Как я могу забыть все это? Чем сумею я уничтожить все воспоминания, чтобы вместе с тем не уничтожить своей жизни? О, если бы у меня хватило сил покончить с собой... Но я и Фридрих — мы бессильные, безвольные жертвы, твои жертвы... Ты же настолько очерствела, что не в силах выстрадать все свои преступления.

Мать. Знаешь ли ты что-нибудь о моем детстве? Имеешь ли ты понятие в какой скверной обстановке я выросла, сколько плохого я вынесла? Как видно, все это передается по наследству: но от кого? От наших праотцев, как нас учили в детстве... должно быть это правда. Поэтому не вини меня, тогда я не стану винить своих родителей, и так дальше. Впрочем, ведь так бывает во всех семьях, хотя пред посторонними тщательно скрывают.

Г е р д а. Если это так, то я не хочу жить, если же я вынуждена жить, то хотела бы пройти глухой и слепой этот земной путь в надежде на лучшую загробную жизнь...

Мать. Ты слишком чувствительная, Герда. Когда у тебя будет ребенок, ты иначе заговоришь.

Герда. У меня не будет детей.

Мать. Откуда ты это знаешь?

Герда. Так сказал врач.

Мать. Он ошибается...

Герда. Теперь ты снова лжешь... Я бесплодна... так как недоразвилась, как Фридрих, и потому не хочу жить.

Мать. Ты вздор говоришь...

Герда. Если бы я была способна совершить преступление, ты не жила бы больше... Отчего это так трудно делать зло? И если бы я могла поднять против тебя руку, я бы только себе самой нанесла удар...

Музыка за сценой внезапно обрывается. Сын стонет.

Мать. Он снова напился.

Герда. Бедный Фридрих. Что ему делать?

5. Те же и Сын.

Сын (входит наполовину пьяный, заикается). В кухне... дым...

Мать. Что ты говоришь?

Сын. Мне кажется... мне... мне... кажется... что... горит...

Мать. Горит? Что ты говоришь?

Сын. Да... мне... кажется, что пожар...

Мать (бросается вглубь, открывает дверь, но сейчас закрывает ее, увидев пламя). Огонь. Как нам выйти отсюда? Я не хочу сгореть. Я не хочу. (Бегает по комнате.)

Герда (обнимает брата). Фридрих, улетим. Кругом пламя. Улетим.

Сын. Я не могу.

Герда. Улетим. Ты должен...

Сын. Куда?.. Нет, я не хочу...

М а т ь. Я лучше выброшусь через окно. (Открывает окно и выбрасывается.)

Герда. Боже, помоги нам.

Сын. Это было единственное средство.

Г е р д а. Ты развел огонь?

Сын. Да. Что мне было делать? Другого средства не было. Разве ты знаешь другое средство?

Герда. Нет. Все должно сгореть, иначе мы бы не выбрались из всей этой мерзости. Держи меня в своих объятиях, Фридрих, держи меня крепко, дорогой брат... Мне так хорошо, как никогда. Как светло. Бедная мама, она была такая злая, такая злая.

Сын. Дорогая сестра, бедная мама, чувствуете ли вы, как тепло теперь, как красиво? Я больше не буду мерзнуть. Слышишь, как огонь бушует внизу? Теперь гибнет в огне все старое, все дурное, гнусное и мерзкое.

Герда. Держи меня крепко, дорогой брат. Мы не сгорим, мы задохнемся в дыму. Ты слышишь, как хорошо пахнет? Это горят пальмы и лавровый венок папы, вот загорелся шкаф с бельем, пахнет лавандой и розами. Не бойся, дорогой брат, скоро все пройдет, все будет кончено. Милый, милый, не падай. Бедная мама, она была такая злая. Обними меня крепче, прижми, стисни, как говорил отец. Теперь хорошо, как в ночь под Рождество, когда мы могли есть на кухне, макать хлеб в горшок с соусом, единственный день, когда мы могли вдоволь поесть, как говорил папа... Ты чувствуешь, как пахнет? Это горит буфет, с чаем и кофе, пряностями, корицей и гвоздикой...

Сын (в экстазе). Что это? Наступило лето? Клевер цветет, начались каникулы. Помнишь ли ты, как мы спускались вниз к белым пароходам, как мы называли их нежными именами, так как они были начисто выкрашены и ожидали нас. Тогда папа был весел, тогда он жил во всю, по его словам, и классным тетрадям приходил конец. Так надо было бы всегда жить, говорил он. Он был пеликаном. Он изводил себя ради нас, он носил старое платье и одевал нас, как принцев... Герда торопись, пароход дает свистки, мама сидит в каюте... Нет, она не с нами, бедная мама. Ее там нет, она на берегу? Где она? Без мамы ничего не будет... вот она идет. (Пауза.) Теперь начинаются каникулы.

Дверь в глубине раскрывается, показывается пламя. Фридрих и Герда падают

на пол.

Занавес.