Зэт Л. Уолиц
Пятый акт
Время нашей жизни - столетие, где
произведения великих мастеров дописываются и переписываются заново.
Предварительное знание пьесы, её исходных событий освобождает вновь создающиеся тексты от
медлительных прологов, позволяя сразу же
сосредоточиться на глубинном смысле происходящего. Так классические сочинения,
их персонажи и сюжетные линии открываются для разного рода
переделок\переработок\переосмыслений, для пародийных прочтений и для
разрастания драматического действия в прямом и в обратном направлении. Мир
Чехова уже отделен от нас завесой времени и становится столь же
универсальным, как и древнегреческие
трагедии, когда-то представлявшие собой
сюжеты локальной истории. Драматические ситуации «Вишневого сада» в блистательной
переработке Теннеси Уильямса превратились в пьесу «Трамвай желание», где Бланш - версия потерявшей себя Раневской, а Стелла, её сестра, - своего рода Аня, жесткая и сильная,
вышедшая замуж за человека низкого происхождения.
***
Раневская, может быть самая сложная
фигура «Вишневого сада», в ней
неповторимая индивидуальность перемешивается с характеристиками
мифического героя. В её характере также, как и в самой пьесе, патетическое и комическое неотделимы другу от друга. Широта
взглядов позволяет ей жить в широких мировых
пространствах – от семейной усадьбы до Парижа.
В эпоху торжествующих национальных ценностей она обнаруживает открытость
человека космополитического сознания. Во втором акте «Вишневого сада»
Раневская, говоря о своих грехах, будто стремится освободить себя от тяжелых
воспоминаний и, когда понимает, что от прошлого не спастись, выбирает жизнь и любовь в настоящем времени.
Это позволяет мне превратить её в Любу «Пятого акта», действие которого
происходит в Париже. Люба - личность незаурядная; мастерски эквилибруя в изменяющемся и безумном мире,
она достигает того, что не удалось «трем сестрам» - попадает в Москву. Только в
её случае Москва оборачивается Парижем. Именно об этом свидетельствует заключительный «Пятый акт»: Люба, как никто другой, преуспевает в
искусстве выживания, превращая свою зарубежную, парижскую жизнь в бытие.
***
Как заметил Пруст, сам по себе объект – Вишневые деревья - еще
ничего не значит. Смысл придает им то, что происходит в сознании людей.
Разговор о Вишневом саде, личное последнее
воспоминание, возникающее в памяти каждого из персонажей, – ключевой момент заключительного акта.
Перескакивая от одного к другому, эта тема связывает героев Пятого акта с
Чеховым и с тем, что так печально в его мире:
люди появляются для того чтобы
встретиться, но они лишь теряют друг друга.
Раневская в Париже. Заключительный эпизод «Вишневого сада»
Место действия:
Париж. Квартира в мансарде на улице Рю Деру. В окне виднеется купол русского собора луковичной формы, за ним
на некотором расстоянии - Эйфелева башня (хотя топографически это не
представляется возможным)
Время действия: Начало весны, 1922 год. Вторая половина дня.
Серый свет, облачно.
Действующие лица (в порядке появления):
Возлюбленный: мужчина в возрасте шестидесяти с чем-то,
француз, прежде отличался грубоватыми манерами, теперь изменился. Видимо это связано с его болезнью и инвалидностью. Он
прикован к инвалидной коляске и практически не покидает пределы квартиры.
Люба: Госпожа Раневская, ей уже за шестьдесят. Немного
располнела, но в целом всё та же. Через нее осуществляется связь её друга с
внешним миром, и это во многом определяет их отношения.
Яша: Ему идет пятый десяток. Успешный бизнесмен, хозяин русского ночного клуба. Расторопен и быстр сверх меры; как и прежде, по-мужицки
сметлив.
В Париже чувствует себя как дома, но
помнит о своем происхождении. Пример преуспевающего эмигранта, готов даже к бескорыстной благотворительности.
Аня: Дочь Раневской лет сорока с небольшим.
Жизнь её покалечена революцией, она стала совсем другим человеком.
Трофимов: Вечный студент, сейчас ему уже за сорок.
Мечтатель, как и прежде. Женат на Ане.
Лопахин: Мужчина шестидесяти с
небольшим. Деловой человек с
рафинированными манерами, без страха встретил революцию и сохранил свой
апломб. Годы не разрушили его.
Обстановка: Бедно обставленная, но уютная буржуазная
квартира, без признаков пролетарской или богемной атмосферы. Справа - входная
дверь. Слева - дверь в спальню. На стене
рядом с входной дверью – большое зеркало. У окна - стол, покрытый скатерью, в
центре стола - ваза, наполовину
наполненная водой, но без цветов. Там же на столе – самовар,
графин с водкой, графины с настойками, закуски:
лососина, селедка, байонская ветчина, яйца под майонезом и т.п.
Ромовая баба, французские вина – Вдова Клико, шампанское, коньяк, Виши
Колестинс (или Эвиан); бокалы разных типов, рюмки, стаканы в подстаканниках;
квадратный кусковой сахар - на тарелке или в маленькой сахарнице. Все вместе –
смесь французского и русского закусочного стола. Несколько беспорядочно
расставленных по комнате стульев, возможно, старый диван. Не тесно, но и не
пусто. Столик с граммофоном Виктрола (если нет возможности поставить виктролу,
можно заменить её на радио).
Возлюбленный, француз, в инвалидном
кресле сидит рядом с чуть приоткрытым окном, прислушивается к доносящимся с
улицы звукам типично русской музыки.
(Возможно, это Вокализ Рахманинова). Очевидно, что мелодия эта хорошо
знакома ему. Входит Раневская, в руках у нее – салатница с грибами в сметане. Чуть подвигая блюда с закусками, ставит между ними вновь принесенную салатницу. (Музыка утихает или вовсе прекращается).
Акт У
Возлюбленный. Еще закуски? (Глядя, как Раневская ставит на стол
еще одну салатницу) M’amie, m’amour, да ты
совсем обезумела! (Подкатывает коляску к Любе, целует ей руку, говорит с
чувством) Дорогая моя!
Люба. Как тут не обезуметь? (Потрепав его по волосам) Всё так неожиданно!
Сбор семьи. Моя дочь, её муж, и даже Лопахин! (В раздумье) Бежали из
России... в Париж. (Короткая пауза)
Сколько лет прошло! (Идет к зеркалу) Как я выгляжу? Не очень постарела, надеюсь?
Возлюбленный. Как цветок, любовь моя, как цветок вишни.
Люба (мягко). Хватит смеяться надо мной.
(Продолжая смотреться в зеркало) Как хорошо, что я вернулась в Париж, к тебе!
(Оборачивается к нему).
Возлюбленный (смущенно). Ко мне? Ах, да! (С преувеличенным
энтузиазмом) Мы ведь жили страстями, были неистовыми, я имею в виду -
неистовее, чем теперь. (Вдруг серьезно) Никогда не думал, что ты вернешься. Я
был не...
Люба (перебивая).
Я любила тебя. Ты был моей жизнью и моим будущим. Они никогда не
понимали этого. Семья. Молодые заняты были
новыми идеями и пустыми
мечтаниями, старики дрожали за честь
рода, а я, как Эмма Бовари, жаждала великой любви... и нашла. (Берет его руки в свои,
говорит с достоинством и нежностью) Тебя -
любовь моя.
Возлюбленный (смущенно, но весело). И в доказательство всего
выше перечисленного мы сидим в этой
комнате. В Париже! (Люба идет к окну, открывает его шире) Весна только
началась, и уже тепло! Цветочницы там,
должно быть, предлагают первые цветы.
Люба (вдруг). Ой, что-то попало в глаз. Не могу
смотреть! Соринка. (То же повторяет по французски) J’ai quelquechose dans l’oeil.
Возлюбленный (участливо и чуть иронично). Воспользуйся старым
русским рецептом: плюнь три раза и всё пройдет! (Раневская достает платок,
плюет три раза, протирает глаз) Ну что?
Люба. Прошло. (Смеются). Всегда помогает. Не помню,
кто научил меня этому, - няня или Фирс? (Ностальгически) Как давно всё это
было! (С нарастающим нервным возбуждением) Они могут появиться в любую минуту. (Бросая взгляд на стол)
Кажется, я ни о чем не забыла.
Возлюбленный. Успокойся. Много лет прошло. Все должны были
постареть и повзрослеть. Бог знает, что им довелось пережить за эти годы.
Люба (нервно). Да, да, конечно. (Придавая столу более
устойчивое положение) Что-то я забыла
поставить. (Поворачиваясь к возлюбленному, вдруг говорит) Мы будем
говорить по-русски, mon amour, ты потерпишь, хорошо?
Возлюбленный. По-жа-луйста. Не беспокойся. Я не буду
дразнить их и смеяться над русскими привычками, и даже выпью чай из стакана – ради тебя. Но
уж бога ради – избавь меня от кваса!
Квас хорош только для тургеневских мужиков. Дай-ка мне старушку Клико (смеясь
берется за бутылку шампанского).
Люба (подхватывая его шутливый тон). Да тебе просто неведомы настоящие
прелести жизни. Ведь это мы, русские,
познакомили Францию с икрой. Ох, я должна была приготовить для них
кулебяку!
Возлюбленный. А также
котлеты по-пожарски, беф-строганов,
цыпленка по-киевски, и мой любимый торт Шарлотту Малахоф!! (Показывает на
стол). Неужели всего этого недостаточно? Лососина, ветчина, селедка, грибы,
яйца под майонезом...
ЗВОНОК
(Оба замерли)
Люба. Они здесь, они здесь! (Бежит к зеркалу,
поправляет волосы, идет к двери). Забыла поставить цветы в вазу. (Направляется
в сторону спальни).
Возлюбленный. Не печалься, крошка моя. Открой дверь
ЗВОНОК
(Любовь Андреевна открывает дверь,
непроизвольно отшатывается)
Возлюбленный. Eh bien?
Люба. Это Яша.
Возлюбленный. Всего лишь
Яша.
Яша (входит). Любовь Андреевна, так-то здесь встречают гостя? (Люба, не
отвечая ему, рассеянно и чуть растерянно
отступает назад, в комнату).
Возлюбленный (берет
разговор на себя). Добро пожаловать, Яша. Как поживает наш маленький
француз? (Пожимает ему руку) Что будешь
пить - водку или коньяк?
Яша. Коньяк, конечно. Водку оставим для героических белых генералов, которые штурмуют Париж! И для
французов, играющих в большевиков. Дерьмо
собачье все как один. Каждый день я их вижу у себя в клубе.
Возлюбленный. Ты в хорошей форме, как я погляжу. По всей видимости
получил нашу записку об общей встрече и
о прибытии семьи?
Яша. Разве мог я не придти? (Любе) Ваше слово до сих
пор для меня - закон. Вы спасли меня от унылых русских степей, подарили Париж!
и шанс! Если я в чем-то и преуспел, это только благодаря вам, это лишь
оттого... оттого...
Люба (прерывая его).
Дитя моё, я давным давно тебя простила. У тебя
- своя жизнь, Франция - не Россия, да и я
осталась без средств. Мы рады, что ты вспоминаешь о нас время от
времени.
Яша. Любовь Андреевна, ради бога. Могу ли я забыть о
вашем великодушии.
Люба. Милый мой,
(взволнованно, с болью) а я разве смогу когда-нибудь забыть, как ты тогда сам еще мальчик, бросился спасать моего сына, маленького Гришу... как ты тащил моего мужа к
реке, а он пьяный как сапожник, сидел под вишнями и не
двигался с места. И я ничего не могла поделать, только кричала!..
Яша. Любовь Андреевна, пожалуйста! Это было так
давно. Оставьте в покое прошлое. Столько
воды с тех пор утекло. Ах, простите.
Глупые слова. (Тут же переводя разговор). Революция все изменила. И теперь вам
придется иметь дело с новыми обстоятельствами - семья будет в Париже.
Люба (не обращая
внимания на его предостережение, намекающее о возможных
осложнениях в связи с приездом семьи, прибегает к своему излюбленному приему:
уклоняется от ответа). Яша, дитя
моё, сколько у тебя теперь должно
быть забот!.. Это же целое дело - держать ночной клуб.
Яша. Времена сейчас тяжелые. Каждый русский,
прибывающий в Париж, смотрит на нас как
на дойных коров. Они думают, тем, кто оказался здесь до войны, всё даром досталось. Что они знают о том, как я
создавал свое заведение! Когда я предлагаю им работу в цыганском оркестре -
тем, кто умеет играть на скрипке, на балайке, или работу официанта, швейцара -
тем, кто ничего не умеет, они кипят от негодования. А через неделю
возвращаются с протянутой рукой.
Возлюбленный. Eh oui! Французские аристократы бежали от французской
революции в Россию и становились там поварами и парикмахерами.
Люба (воспрянув духом с воодушевлением
напевает куплеты Трике). Ми к вам приехаль все сюда, девиц и дамы, господа, посмотреть как расцветает она.
Возлюбленный. Браво. (аплодирует ей вместе с Яшей).
Яша (с гордостью). Месье Трике. «Евгений
Онегин».
Возлюбленный. Яша, я поражен! Париж интересуется русской
культурой!
Яша. А что было бы сегодня с французской культурой без нас? Между
прочим, Стравинский бывает у меня,
Дягилев приезжает ко мне в клуб почти каждую ночь.
Возлюбленный. С мальчиками или девочками?
Люба. Ох хватит, остановитесь
же вы оба.
Яша. Рахманинов заглядывает и Прокофьев.
Возлюбленный (саркастически Любе). Любовь моя, Яша вращается в
высшем свете! Может, он достанет нам билет на Русские сезоны? (Яше) Еще
коньяку? (протягивает ему коньяк)
Яша. А Лопахин - тоже выбрался оттуда?
Люба. Видимо
да. Через Стамбул.
Яша. Он женат?
Люба. Мы узнаем об этом в ближайшие минуты. Вскоре мы узнаем обо всем. (Теребит носовой
платок). Я должна была бы чувствовать себя счастливой, но на самом деле мне
как-то не по себе. Когда счастье...
Возлюбленный (быстро). Люба, ради бога, не надо
философствовать, это тебе не к лицу.
Яша. Может быть, повезем всех на черный джаз в Boef sur le Toit? Это ведь
единственные мои конкуренты в ночном
Париже.
Возлюбленный. Почему бы и нет. Давайте все познакомимся с нашим
врагом. Американская культура хочет завоевать весь мир. Бедная Франция в
капкане между Америкой и Россией! Варвары со всех сторон! Слава богу, что
хоть Германия никогда уже больше не
будет нас беспокоить.
Люба. Почему их нет так долго? (повторяет то же по французски) Mais qu’est-ce qu’il leur est arrive?
ЗВОНОК
Возлюбленный (с удивлением,
иронически). Смотри-ка, Бог
услышал тебя!
Люба быстро, взволнованно
поднимается. Вслед за ней тут же вскакивает Яша. На мгновение
она берет его руку в свою, словно ожидая, что это прибавит ей сил, и решительно
направляется к двери. Яша опережает её.
Яша. Любовь Андреевна, барыня моя, позвольте-с я
отворю.
ЗВОНОК
Яша открывает дверь - и гости сразу
видят Раневскую, стоящую прямо как струна.
В волнении она перекладывает носовой платочек из правой руки в левый
рукав, аристократическим драматизмом позы
напоминая Ермолову на портрете
Серова.
Входит Аня, которой теперь столько же
лет, сколько было её матери в первом акте «Вишневого сада». Одета
без элегантности, но тщательно. Держится с чрезмерным возбуждением, переходящим
в раздражение. Ожидающее выражение лица, - она, очевидно, надеется на радость встречи. Смотрит в глаза каждому из
присутствующих, хочет что-то сказать, но губы её дрожат. В это время Раневская
открывает ей свои объятия.
Люба. Аня (дочь падает в её распахнутые руки), Анечка
(крепко обнимает её). Девочка моя. (Медленно покачиваются, прижавшись головой к
голове).
Аня. Мамочка! (Смотрят друг на
друга, снова обнимаются. В дверях возникает фигура Трофимова. Он похож
на состарившегося беспризорника, неуверен - входить ему или нет. Аня, быстро обернувшись, говорит с
раздражением) Входи, входи! (Люба немного
удивлена новому тону её голоса, но предпочитает промолчать, стараясь не
нарушить радость встречи. Трофимов теперь - её зять).
Люба (протягивая руки Трофимому). Петр Сергеевич! (Он
все еще стоит в сомнении). Мой сын.
Обнимаются.
Трофимов. Любовь Андреевна! Позвольте мне называть вас
мамой? Сколько лет прошло?! (Люба согласно кивает, берет его под руку и ведет к
Возлюбленному)
Аня (насмешливо). Годы, годы! (Оборачивается
к Яше, которого она вдруг разглядела около двери. Его
игру в привратника она принимает за чистую монету, не давая себе труда
заметить, как изменился он за двадцать прошедших лет) А, Яша! Рада
видеть тебя снова. (Рассеянно) Спустись вниз на третий этаж и принеси наши
чемоданы. Не было сил тащить их так высоко.
Яша
(поклонившись с улыбкой, которая за пределом взгляда Ани превращается в ухмылку, выходит, бормоча про себя, но вполне
разборчиво) O sont les neiges d’antan?
Люба
представляет Возлюбленному Трофимова. Одновременно с этим происходит
стычка между Аней и Трофимовым, но их тихий шепот неразборчив для зрителей.
Возлюбленный (мешает языки,
превращая разговор в фарс). Я
сожалей ни-эт понимай русску. But here in
Трофимов (продолжая). Да-да! (Возлюбленный берет графин с
водкой, наливает, и тут Трофимов вдруг протестующе трясет головой, машет руками и выпаливает) Нет, нет! Монсеньор, нет! (Возлюбленный
ставит бутылку на место).
Люба (в то время как Аня подходит к ней) Дорогая моя, я надеюсь, ты была не слишком
высокомерна с Яшей. Ведь он наш
ангел-хранитель.
Аня. Я послала его за чемоданами.
Люба. О господи (чувствуя себя неловко), он не служит у
нас в лакеях. Яша -коммерсант, он держит лучший ночной
клуб в Париже. Он помогает нам и другим, только что прибывшим. Обращайся с ним
уважительно. Пойдем, я хочу представить тебя...
Аня. Мы уже встречались. Помнишь, 20 лет тому назад?!
(Возлюбленному) Бонжур, месье! Теперь,
благодаря моей маме, вы, должно быть,
уже хорошо говорите по-русски. Я просто
не сомневаюсь в этом.
Возлюбленный. Бонжур, мадам. Анна Ва-сильев-на. (Он,
очевидно, понимает русский лучше, чем изображает. Целует
Ане руку). Люба, mon amour, (показывая на стол с закусками) Offer your daughter something to drink. (Видно, что Аня не слишком расположена к нему).
Входит Яша, таща два потрепанных
чемодана, свидетельствующих о том, до какого жалкого уровня жизни докатились их
владельцы. Аня кидается к чемоданам, открывает один из них в то время, как Люба, направляясь к Яше, обращается к нему с преувеличенной вежливостью.
Люба. Яша, это уж чересчур. Ты переходишь все мыслимые
границы. Мой друг, ты слишком добр к бедной старой Любовь Андреевне. (Яша улыбается и с неопределенно-возражающим жестом идет к Трофимову, пожимает ему руку. Они тихо переговариваются о чем-то, и Яша наливает себе новую рюмку
коньяка).
Аня (поражена тем, каким тоном разговаривает её мать
с Яшей, ищет что-то в чемодане, говорит
запальчиво) . Мамочка, я привезла тебе маленький
подарок. Сувенир. Воспоминание о прошлой жизни
и о нашей «Ясной поляне».
(Ощупывает вещи в чемодане).
Люба. Подарок? Я обожаю подарки.
Аня. Нашла. Вот. Отлично упаковано. Я вожу это с собой с тех пор, как оставила
наш старый дом. Твоя кофейная чашка,
мама! Та самая, что вы с папой купили во время медового месяца. Мейсен, который
ты так любила. (Она осторожно разворачивает сверток перед Любой. Все присутствующие с внимательным любопытством следят за ее руками.) О Боже, она
разбилась, РАЗБИЛАСЬ! (С яростью,
гневом, волнением и со слезами в голосе) Всё пропало! Разбилась! После стольких
лет. Я запаковала её так тщательно, так аккуратно. Частица нашей прошлой жизни.
Все эти годы у меня перед глазами – ты, сидишь, маленькими глоточками потягиваешь
кофе из мейсенской чашки и смотришь в
окно на вишневые деревья. (Она швыряет чашку на пол, разбивая её на осколки, говорит
лихорадочно) Что это за окаянная жизнь. Все неправильно! Неправильно! (Трофимов пытается что-то сказать, успокоить жену. Люба,
потрясенная происходящим, пристально смотрит на
дочь. Аня
отталкивает от себя Трофимова) Отстань от меня! Оставь меня в покое! Всё
твои проклятые мечтания, до чего они довели нас?
Трофимов (мягко, умоляюще) Аннушка, дорогая моя, это ведь
только глупая старая чашка! Успокойся! Конечно, это была прекрасная чашка и
прекрасные воспоминания. (Наконец с отчаянием) Любовь Андреевна, правда это была прекрасная идея?
Люба (подавленно, с напряжением). Да. Да! (Обращается
к Трофимову, но, по сути, говорит с дочерью). Так трогательно – хранить её все
эти годы! (Обнимает Аню). Совершенно замечательная
мысль. Помнить, как я любила пить кофе из этой чашки из Мейсена! (Небольшая
пауза, и потом уже самой себе) Мне всегда казалось, что это был Дрезден.
Яша. Можно смести осколки и
отдать чашку в починку. В Париже за деньги
все что угодно сделают. (Ищет метелку).
Люба (повернувшись к Возлюбленному, который не знает,
как вести себя в этой ситуации). Не отчаивайся, mon amour, это типично русская встреча. (Ане). Ну будет, моя голубка (снова обнимает её), не расстраивайся.
Помнишь, как Варя говорила в таких случаях прислуге: «это к счастью». И в самом деле - вот мы
здесь, мы вместе, и мы в Париже! (Пауза) Кроме того, в силу некоторых
обстоятельств я привыкла теперь, вообрази, пить чай из стакана. Ну, иди же (показывает на стол с закусками),
съешь что-нибудь, выпей. (Яша собирает осколки).
Аня (собираясь с силами). Потом... попозже. Не
беспокойся обо мне. Всё прекрасно. (С иронией). Прекрасно. Ничего не попишешь.
Что было, то прошло. Разрушилось, как и
наши жизни. (Держится сурово и холодно). Рассказать тебе о том, что происходило с нами, со мной?
Трофимов. Избавим маму от деталей. (Любе) Достаточно
будет, если я скажу, что это было трудное время - после революции (внезапно
замолкает)
Аня. Ради бога, не разыгрывай из себя аристократа, избавь нас от этого! (Любе) Мой муж, анархист по убеждению, читал
Кропоткина и мчался на площадь. Полагая, что мир преобразился, он плясал и
буйствовал вместе со всеми. Посмотри на меня, мамочка, в 1915 году у нас
родился ребенок, чудный мальчик, я назвала его Гришенькой в память о моем
братике.
Люба. Гришенькой!!!!! (ошеломлена)
Трофимов. Да, я тоже любил Гришу. Жена хотела назвать
мальчика в честь деда Андреем, но мне важна была объединяющая нас память: мой ученик и её брат. Конечно, это не в русском обычае, но ведь мы
были выше предрассудков.
Аня. Я назвала его так, потому что Трофимов не хотел
ни деда, ни отца - ни Андрея, ни Василия в качестве образца для подражания. Так
что - Гриша. Богом проклятое имя...
Люба (растерянно). Да.
Аня. Годы войны
в Москве были еще не столь тяжелыми. Но
потом пришла революция. Трофимов, очертя голову, носился по городу. Признаюсь,
мы все обезумели от восторга. Кремлевские колокола звонили. Я с Гришенькой на
руках ходила по улицам, преисполнившись
гордости, уверенная в том, что
справедливость, наконец, восторжествовала, и начинается, новая жизнь, о которой
мы столько мечтали: наши дети, мой сын увидят счастье!
Люба (с ужасом). Счастье?
Аня. Да. Большевики захватили власть в Петербурге,
сулили рай на земле, но когда пришла зима, всё стало рушиться. В Москве уже
было опасно, но мы, надеясь на светлое будущее,
пробыли там еще некоторое время. Потом я подумала о ярославском
именьи. От бабушки оно перешло к её сыну Пете, он часто навещал нас и всегда
приглашал к себе в гости. Но и уезжать из
города было опасно. Белые наступали. Деникин заявил тогда, что
большевиков ожидает полный крах. В конце концов в
декабре 1919 в нарастающей неразберихе мы умудрились сесть в поезд.
Трофимов (перебивая её, умоляюще). Анечка.
Аня. В пути поезд поменял направление. Такие вещи
случались сплошь и рядом. Оказалось, что мы едем не в Ярославль, а в сторону
Курска, к бывшему нашему вишневому саду. Мы надеялись, что кто-нибудь там примет нас, что дядя Леонид Андреевич,
несомненно, поможет нам в этих обстоятельствах. Ночь была снежная, и поезд еле
тащился.
Трофимов (умоляюще). Анечка, пожалуйста.
Аня (захвачена собственным рассказом). Посреди пути, в
чистом поле поезд остановился. Было тихо и холодно. Потом раздались крики,
вопли. Я прижала Гришеньку к себе. И тут
в вагон ввалились большевики.
Трофимов. Это были петлюровцы.
Аня (яростно). Откуда ты знаешь? Не перебивай меня!
Это были большевики! Они увидели, что мы беззащитны и потребовали от нас часы,
кольца, деньги. Я сказала, у нас ничего нет. Трофимов вообразил, что он
сможет объясниться с этим зверьем. Они отшвырнули его. Оторвали от меня
Гришеньку. Схватили меня за волосы и
поволокли. Один зверь разорвал на мне блузку, сорвал крестик, а когда я
попыталась залепить ему пощёчину, заорал: «А ну-ка мальцы,
поучим эту московскую дамочку деревенскому обычаю». Он изнасиловал меня на
глазах у моего мужа и своих приятелей. А мой муж (Трофимову) ты, мой спаситель,
в остолбенении смотрел на всё это, (Любе) закрывая глаза Гришеньке.
(Люба в ужасе от услышанного
пошатнулась, тут же Яша оказывается около неё
и мягко усаживает её в кресло).
Аня (не в состоянии сдержаться). И это еще не всё.
Совсем не всё.
Люба. А мой внук?
Аня (почти обезумев) Умер! От голода и болезней.
Лекарств не было. Ничего не было. Мы застряли в дикой глуши, там
в именье два года тому назад.
Яша. В каком именье?
Аня. В нашем. В нашем старом именье. Да, да. Разве я
не говорила об этом. (Любе, которая совершенно ошеломлена) Твой брат, мой
дорогой дядя Леонид Андреевич Гаев оказался ни на что не годен. Промямлил
что-то и исчез. Мы бросились к Семионову-Пищику, но узнали, что он умер. По счастью, Епиходов, бывший наш конторщик, который служил потом у Лопахина,
пожалел нас и впустил в дом. (В глазах Любы – изумление). Да, наш старый дом
стоял на своем месте. Гришенька умер в этом проклятом именье.
Трофимов. Да. Так всё и было.
Люба (пытаясь обойти вопрос о смерти Гриши). А что с
братом, он жив?
Аня. Кому это ведомо теперь?
Люба. Аня, Анечка! Это...
Яша. Я всегда ненавидел это место. Эти старые
бессмысленные деревья. Любовь Андреевна,
позвольте предложить Вам немного коньяку. (Люба отрицательно качает головой).
Аня. Там
хозяйничали большевики. Я пошла к ним за лекарством, за чем-нибудь,
что могло бы спасти моего ребенка. Сын
одного из тех еврейских музыкантов, что играли у нас по праздникам, оказался их
комиссаром. Некто Раппопорт. Он орал на меня: «Графиня! Всё, что у нас было, мы
отдали народу». Я кричала ему в ответ: «А мы кто? Я и мой сын?» (Имитирует
голос комиссара) «Враги народа!». Они не
трогали нас достаточно долго, до тех пор, пока не умер мой мальчик. А
потом, заняв все помещения в доме,
оставили в нашем распоряжении одну единственную
комнату.
Трофимов. У них действительно ничего не было. Комиссар
держался не слишком дружествененно, но
он не врал. Лопахинские дачи, построенные вдоль реки
были сожжены и половина
близлежащей деревни лежала в
руинах. Дом превратили в постоялый
двор. Ужасно. К тому же большевики всё
время боялись возвращения
белых. Все там были в
страхе и страдали от голода и нищеты.
Яша. Ну, вы еще увидите этих
белых генералов, - в Париже.
Они здесь не теряются,
приударяя за французскими фифочками.
Неожиданно со двора через приоткрытое
окно доносятся звуки джаза. Разговор на несколько секунд стихает. Звук взмывает
до неестественной высоты и обрывается.
Аня. Что это
было?
Яша. Джаз. Последнее помешательство Парижа.
Возлюбленный. C’est l’invasion
americane en
Трофимов. Похоже на наш старый еврейский оркестр, где
музыканты играли для собственного удовольствия.
Аня. Что ты
городишь! (крутит пальцем у виска в сторону мужа). Это грубо,
безобразно и примитивно.
Яша. А Стравинский любит эту музыку. Он говорил мне об
этом прошлой ночью в клубе.
Люба. Дорогая моя, это Париж. Каждый день здесь
открываются новые миры. Надо привыкать.
Аня. Привыкать? О чем ты говоришь, мама!
Яша (быстро). Анна Васильевна, я хотел бы сказать вам
несколько слов наедине.
(Отводит её в сторону)
Трофимов (смотрит на Аню и Яшу, потом поворачивается к
Любе). Любовь Андреевна, для Аннушки всё это нестерпимо, но я был и остался
преданным ей супругом. Смерть Гриши была страшным ударом для нас обоих.
Люба (обходя тему Гриши). Я понимаю, друг мой. Но
теперь вам следует думать о будущем. Вы ведь больше восьми лет провели в
Московском университете и, должно, быть
получили прекрасное образование. В какой области специализировались?
Трофимов. Я... я не
дописал своей диссертации.
Люба. Как? После всех
лет в университете вы так и не защитились? Какой стыд! Чем же вы
занимались все эти годы?
Трофимов. Мы готовились к революции. Митинги,
демонстрации, забастовки. Мы помогали рабочим, образовывали крестьян. Я был
слишком изнурен для того, чтобы закончить своё исследование по русскому языкознанию.
Люба. Языкознанию? Я кое-что слышала об этом. Но какая
тут может быть польза народу? Как вы,
Петя, ухитрялись совмещать революцию с
языкознанием? (с неожиданно-светской интоницией) А не
знакомы ли вы с сыном Трубецкого,
старинного моего приятеля? Он ведь тоже занимался языкознанием.
Трофимов. Князь Трубецкой?
Люба. Да.
Трофимов. Он слишком радикален
для меня. Безумные лингвистические теории. Формалист. Только аристократы могут
позволить себе думать так, как он.
Яша возвращается вместе с Аней.
Яша. Петр Сергеевич, я только что сказал вашей жене,
что вам не следует беспокоиться о ночлеге ни сегодня, ни в следующем месяце. Вы можете со всем комфортом
расположиться в близлежащем отеле. Всё уже устроено. Я надеюсь, вы согласитесь
в течение некоторого времени поработать у меня – до тех пор, пока не станете на
ноги.
Трофимов (Ане). Я не верю своим ушам.
Аня. Ну, здесь ведь мы не можем остановиться. Тут и
места нет, да и неудобно как-то.
Люба молчит, но заметно, что она
волнуется и собирается что-то сказать.
Трофимов. Благодарю покорно, но я ведь не пою и не
выступаю на сцене.
Яша. Я имел в виду нечто более практичное. Если вы
умеете обращаться с цифрами, вы могли бы
служить у меня в конторе, хотя, впрочем,
мне нужен также и швейцар, и официант.
Трофимов (с легким раздражением). Чрезвычайно благодарен
тебе Яша, но полагаю, что я мог бы преподавать
русский язык. Я мог бы даже преподавать русскую классическую литературу
французам. Они же наши союзники. Они понимают
величие русской культуры. Дягилев
ведь до сих пор почитается тут?
Яша. У вас есть французский диплом? Гражданство? Для
французов вы - беженец. Не более того.
Еще один русский – вот и всё..
Трофимов. Сегодня я – беженец, это правда, но зачем же
пророчить, что это на всю жизнь. Мне ведь только сорок два года, а ты говоришь,
что всё уже кончено.
Яша. Вначале о животе подумать надо. Вы не первый
прибываете в Париж с Пушкиным в голове. Но Париж ничем не отличается от Тулы и
от Харькова. Париж - рабочий город, где культура также, как в Москве и в
Петербурге, употребляется для внешнего лоску, разве что упаковка тут поярче. Только деньги делают жизнь сладкой. Без денег ты –
ничто.
Трофимов. Я не боюсь физического труда и мне не стыдно быть
швейцаром или официантом. Но я способен на большее.
Яша. Мы все способны.
Аня. Можно подумать, что он был профессором в Москве.
Трофимов (с болью). Аня!
ЗВОНОК
Яша. Ладно, оставим. Обсудим это потом.
Люба. Это должно быть Лопахин (направляется к двери,
но Яша опережает её, открывает дверь, и
Люба оказывается прямо перед глазами входящего Лопахина).
В облике Лопахина
нет и тени неблагополучия. Он имеет вид
прилично одетого господина с седой остроконечной
бородкой -эспаньолкой и небольшой лысиной, обрамленной коротко
подстриженными седыми волосами.
Лопахин. Любовь Андреевна! Что за счастье видеть вас! (Неподдельная радость встречи. Лопахин всё
тот же, только немного постарел, по-прежнему смотрит на Раневскую с обожанием).
Люба (обрадована и взволнована не меньше, чем
Лопахин). Друг мой, дорогой друг, Ермолай Алексеевич. (Она
хочет обнять его, как обнимают старинного доброго приятеля, но он наклоняется, подхватывает её руку и целует. Все
это выглядит трогательно, неуклюже и комично).
Лопахин. Простите
меня, я всё тот же
русский мужик, которому теперь
уже следует обучаться разом и русским,
и французским хорошим
манерам. ( В действительности он
ведет себя изысканнее, чем все остальные присутствующие здесь).
Яша хохочет. Все оборачиваются и
смотрят на него.
Лопахин. А это кто?
Яша. Вы не помните
меня, Ермолай Алексеевич. Я тот самый Яша, который сопровождал Любовь Андреевну обратно
в Париж.
Лопахин. Госпожу
Раневскую, ты хочешь
сказать.
Люба (с насмешливым упрёком). Ермолай Алексеевич, сейчас
только петербургские снобы дорожат своими титулами. В Париже это не в ходу,
тут мы все провинциалы, и добрые
друзья. ( Берет его под руку ) Пойдемте-ка, поздоровайтесь с Аней и её мужем, - Петром Сергеевичем Трофимовым.
Подводит Лопахина к дочери и зятю.
Немая сцена: приветствия, объятие.
Яша направляется к
Возлюбленному.
Яша. Лопахин не
производит жалкого впечатления. Надо бы
выяснить, удалось ли ему вывезти
хоть что-нибудь из наличного
капитала, он же стал миллионером в Харькове.
Мы с ним в некотором смысле родственники.
Возлюбленный. Два крестьянских мальчика из одной и той же
усадьбы. И как преуспели! Убежден, что у
вас был
общий ‘papa’. Уж не хозяин ли имения?
Яша. До чего
же вы
мелко мыслите!
Возлюбленный. Старина, ты забываешься.
Люба (представляет Лопахина Возлюбленному). Ермолай Алексеевич Лопахин -
мой большой друг.
Возлюбленный. Bienvenue a Paris! Monsieur. (
Пожимают руки ).
Лопахин. Простите
бедность моего
французского, но Monsieur, merci, Vive
Возлюбленный (Любе). Да он восхитителен. (Яше). И как умеет себя держать, не то, что ты.
Яша (насмешливо Лопахину). Цирлих-манирлих, где же вы
этому обучились?
Лопахин. В той же школе, что и ты, - под башмаком у Любовь Андреевны. (Аня и Трофимов
смеются).
Люба (взяв Лопахина под руку, серьезно). Ермолай
Алексеевич, расскажите мне, пусть даже самое худшее, что вы знаете о Варе.
Лопахин (говорит с остановками, будто припоминая). Варя,
Варя. После недолгого периода в Яшнево, там она служила экономкой у Рагулиных,
Варя написала мне, что хочет
повидаться в последний раз. Я поехал в
Киев, поверьте, с надеждой в сердце,
но вместо прежней Вари нашел несчастную девушку, убедившую себя в
том, что жизнь её принадлежит Богу, и ей
следует уйти в монастырь. Она просила по
старой дружбе помочь ей уладить кой-какие дела и
вскоре после этого удалилась в Киево-Печерскую лавру. Когда большевики заняли
Киев, они силой вторглись и в мужские, и в женские обители и приказали святым
людям вернуться к мирской жизни. Многие действительно
разбежались, но Варя, которую я видел в последний раз, когда в город вошли
поляки, отказалась, она осталась
в монастыре вместе с несколькими другими...
Люба. И Вы
не попытались убедить
её выйти за Вас
замуж.
Лопахин. Я намекал об этом не единожды. Я пытался
разъяснить.
Люба (подхватывает быстро и сердито). Разъяснить,
разъяснить! Всё и так было ясно как свет Божий. Она любила Вас,
Вы любили её. Вы же мужчина! Вы
что не видели этого, не способны были действовать? Человек, который мог
ворочать миллионами, боялся признаться в любви, сказать «Я люблю тебя! Выходи
за меня замуж!»
Лопахин в глубоком смущении.
Аня. Мама, не надо.
Лопахин. Что же я могу сказать... Любовь Андреевна,
дорогая, Вы как всегда правы.
Трофимов. Любовь Андреевна, мама, там был такой кошмар.
Кто мог думать в тех обстоятельствах о женитьбе. Все стремились только к одному
– выжить. Как Вам удалось выбраться оттуда, Ермолай Алексеевич?
Лопахин. Когда поляки в конце 1920 года стали уходить из
Киева, я понял, что большевики победили, и мне нет места в их мире. Особой
любви к белым я не испытывал, поляки по сути были нашими врагами, а украинские
националисты, встречавшиеся мне в Харькове и в Киеве, - наивны до глупости. Так что я решил закрыть
лавочку. Поехал в Одессу, заплатил приличную сумму капитану судна, отплывавшего
в Турцию, и оказался в Стамбуле, где вместе
с другими русскими стал ждать развязки.
Яша. А что с Вашим состоянием, капиталами?
Лопахин. Гол как сокол. В Стамбуле стало понятно, что я
практически всё потерял. Российские рубли больше ничего не стоят. Мои акции и
облигации превратились в конфетти. Недвижимость, вклады – всё пропало. К счастью, у меня есть немного
золотых монет в Швейцарском банке, которые я должен оприходовать. Любовь
Андреевна, дорогая, совсем забыл (ищет что-то в кармане), у меня для Вас - подарочек из Стамбула. Я знаю, Вы
не равнодушны к этому.
Люба (с очевидным удовольствием принимает из его рук
крошечную коробочку со сладостями).
Восточные сладости! (победно смотрит
на Возлюбленного, с кошачьей быстротой открывает коробку, вынимает
оттуда кусочек, посмеивается, показывает его окружающим, кладет в рот и жует).
Восхитительно, восхитительно! (Забывает, как видно, обо всем.
Закрывает коробку. Это её собственность!). Я помню,
как мой первый муж в первый раз привез
мне сладости из знаменитой в Москве армянской кондитерской... Да... (говорит
медленно, будто востанавливая в памяти этот момент). Он был еще студентом
юридического факультета и ухаживал за мной. В вишнёвом саду. Да... Там всё и
произошло. Он соблазнил меня в вишнёвом саду. Я так была влюблена в него. Я вообще ничего не понимала в то время... Он
был нежен, поцеловал, подхватил на руки, «мы должны пожениться», сказал и тут
же всё и исполнил.
Аня. Мама, зачем ты
рассказываешь об этом.
Люба. Что ты
имеешь в виду? Мы тут все взрослые люди. Что было, то было.
Лопахин. Вишневый сад, вишневый сад. Мой. Знаете ли вы,
как я любил его. Я построил там несколько дач, но сад вокруг старого дома
сохранил. Я не мог допустить его уничтожения. Я приезжал туда летом, на
несколько недель, бродил по комнатам, по
саду, навещал своих дачников у реки.
Трофимов. А стоны и вздохи своих предков Вы не слыхали там
в то время, как прогуливались среди деревьев? Всё, что
пришлось им вытерпеть в этом имении, не тревожило Вас?
Лопахин. Нет. Я наслаждался каждым мгновением владения, о
котором мои предки и помыслить не могли. На это большевики и покупают сегодня
крестьян. Но если все оказываются владельцами, значит, по сути, никто ничем не
владеет. Да, я был счастлив и работал с утра до вечера. Вишневые деревья,
конечно, были уже бесполезны. Слишком старые. Никто не подрезал и не прививал
их годами. Но какая там была изумительная тень!
Люба. В свое время я надеялась, что Василий Николаевич,
первый мой муж, займется имением. Брат был не способен на это. Я была уверена,
что мой удалой муж, адвокат и выпускник московского университета приведет дела в порядок. Когда умерла мама, а после нее очень скоро и папа, именье
перешло к Леониду, а он уже передал всё в пьяные руки Василия.
Аня. О Господи, мама! Что за
романтической особой ты была!
Люба. Само собой, я смотрела на мир романтическими
глазами. Я хотела также, как и ты, идти в ногу с
прогрессом. Думаешь, обычное это было дело, чтобы дворянская девушка вышла
замуж за присяжного поверенного без роду и без племени? Твоя ярославская бабушка-тетушка не только не
желала меня видеть, но и обвинила в смерти мамы, последовавшей вскоре после
моего замужества. Мой родной брат до тех пор, пока ему не понадобились деньги,
обращался со мной высокомерно. Когда Василий умер - то ли от своего
беспробудного пьянства, то ли еще бог
знает отчего, - оказалось я сама должна заниматься всеми делами, в которых ровным счетом ничего не понимала.
Трофимов. Ну вы могли вести хозяйство, как Соня, чудесная
помощница дяди Вани.
Люба. Глупец! Речь шла о жизни, а не о дурацкой пьесе Чехова. В жизни никто не обучал
помещичью дочь вести хозяйство.
Да разве могла в России женщина
управлять имением? Что я знала о прививках и об удобрении? Если бы не
Фирс и не Лопахин, всё могло бы совсем развалиться. Вы наверно думали, что я
вспоминала маму и папу, когда смотрела на
вишневые деревья в тот последний приезд. О нет, я видела моего
совратителя, моего любимого мужа,
пьяного, мгновенно забывшего обо мне и увлеченного только приданым.
Деревья напоминали мне о Грише, моем утонувшем мальчике, и о блаженной мечте
убежать оттуда навсегда. Ну, разумеется, я любила этот сад, белые цветущие вишни и свою юность, похожую
на чудесный плод, разрушенный забравшимся в него паразитом. Мои надежды
превратились там в черных червей, ползущих по кривым
стволам...
Аня. Мама!
Люба. Я была несчастна и жизнь
была разбита. Я страдала и никто не мог помочь
мне. Ну да, я убежала, оставила тебя и
твою сестру. Я хотела любви, только любви и
совсем не собиралась оставаться в России, когда приехала туда перед продажей имения. Это было
лишь напоминанием о другом времени и о другой жизни. Сувенир на память.
Аня. Как ты
была эгоцентрична, думала только о себе.
Люба. Я хотела жить! Любить, узнать, что такое любовь!
Можешь называть меня безумной, слепой, но вот в этом человеке – моя любовь и
мое счастье.
Аня. В этом
человеке?! Бабушка была права. Он забрал все твои деньги и промотал их, обобрал
и бросил, я отправилась тебя спасать.
Как ты можешь называть это любовью?
Люба. Анечка, дорогая, конечно
мы совершаем ошибки. Мы оба, и он и я, поняли это
много лет тому назад. Яша - свидетель всех наших бед. Ну, разве было бы лучше,
если б я осталась в России управлять имением и продавать сад на дачные участки?
Я любила этого человека, спала с ним, была привязана к нему, и он любил меня. Я
не Мария Кюри и не эта немецкая хулиганка Роза, Роза... ну, как её там? Ты, и
Трофимов, и люди вашего поколения полагали, что вы прогрессивнее нас.
Вы собирались спасти Россию, а потом и весь мир. А теперь взгляни, к чему мы
все пришли. Я хотела получить от жизни лишь чуть-чуть счастья и получила. Я
люблю и любима, на большее не
заглядываюсь и выгляжу моложе своих лет.
Яша. Кто-нибудь желает
выпить?
Лопахин. Пожалуй, я не отказался бы.
Яша. Шампанское! (быстрым движением подхватывает бутылку с пенящимся вином). Всем шампанского!
(Раздается тихий жужжащий звук).
Возлюбленный. Voil’ un avion! Mais regardes! Un avion! (Пытается
быстро повернуть колеса своего кресла и
подъехать к окну. Люба подходит помочь ему)
Трофимов. Смотрите, это же аэроплан! Какая красота!
(Все направляются к
окну, смотрят, и головы их будто следуют за летящим аэропланом. Яша тоже посмотрит в окно, а
потом, наблюдая за происходящим, начнет разливать всем
шампанское по бокалам)
Аня. Замечательно красиво, но какое это имеет
отношение к нашей жизни.
Лопахин. Потрясающая картина! Подумать только, я приехал в
Париж и тут же увидел самолет в небе, ведь это первый самолет, который я вижу с
тех пор, как начались войны и революции.
Яша. Это хорошее капиталовложение. Сейчас говорят об
открытии коммерческой авиалинии - пассажирские полеты из Парижа в Лондон.
Трофимов. Друзья мои, мы страдаем, но взгляните, каковы
достижения человечества! Еще столько тайн и чудес в этом мире ждут,
чтобы их открыли и воплотили в жизнь. Пусть мы оказались неудачниками, но кто
знает, возможно, мы - только первопроходцы и должны быть принесены в
жертву новой эпохе. Представить себе,
что человек может подняться так высоко! Скоро мы будем выше птиц. Когда-нибудь самолеты будут
летать в Нью-Йорк.
Яша (насмешливо). Трофимов, Вы совсем не изменились.
Скоро Вы начнете нам рассказывать о самолетах, отправляющихся на луну. (Все
смеются).
Люба. Трофимов, что за бедняжка, в самом деле. Одна
революция вышвырнула его вон, а он уже планирует следующую.
Лопахин. Петр Сергеевич, если бы вы смогли чуть практичнее
относиться к своим мечтам. Я готов начать всё сначала в Париже. Почему бы и
нет. Что я теряю? Перешагнув за шестьдесят, я готов начать заново. Экспорт
может приносить деньги. России нужны будут машины и современное западное
оборудование. Мы сможем помочь ей в
вопросах снабжения.
Аня. Торговать с большевиками?
Лопахин. Почему бы и нет. Дело есть дело. Кто-то ведет
дела и с сатаной. Я приехал в Париж не
для того, чтобы оплакивать потерянное. Ни один из присутствующих в этой комнате никогда не
состоял в Черной сотне. Мы были только за настоящую Думу, за парламент
наподобие французского или английского. Я не собираюсь заниматься
восстановлением царской власти или Керенского. Сейчас пришла очередь
большевиков, потом...
Яша (насмешливо). Ага-а!
Попутчик!
Люба (с восхищением). Ермолай Алексеевич, Вы
нисколечко не изменились!
Лопахин (мягко). А Вы,
Любовь Андреевна, по-прежнему прекрасная дама моего сердца. (Вдруг
вспомнив). Забыл совсем рассказать. В
Киеве перед самым отъездом я встретил
моего старого конторщика Епиходова. Представьте себе, он в те дни был
подпольным большевиком и, думаю, впервые в жизни чувствовал себя счастливым. (язвительно к Яше и в то же время будто бы в сторону) И ни слова
привета Яше, который соблазнил
его невесту. Епиходов женился на ней, и она пилила его с утра до вечера.
Он же рассказал мне, что Аня и Трофимов возвращались в старый господский дом. К слову сказать, дом горел, и от него осталась лишь половина.
Аня. Что?
Лопахин. Да, по словам Епиходова, туда пришли петлюровцы,
разграбили всё, что там еще оставалось, напились, устроили пожар. Сожгли половину дома.
Люба. Только половину?
Лопахин. Да, ливень
превратил пожарище в тлеющие
руины.
Аня. Не сомневаюсь, что это были большевики.
Лопахин. Епиходов же сообщил мне, что Шарлотта Ивановна в
Германии. Она, видимо, сошлась с немцами, которые дошли до Киева в 1918, и в
период гетманского правления стала закадычной подругой одного немецкого
генерала. Когда немцы покидали Киев, она уехала вместе с ним.
Люба. Любовь
правит миром. Я рада за нее.
Яша. Господа, мы забыли о шампанском. Un peu de champagne?
(Передает каждому бокал с
шампанским, начинает с Любы и Ани).
Возлюбленный. Яша, шампанское -
единственное чем занята твоя голова.
Яша. Это лучше, чем подставлять её под пули.
Лопахин (берет бокал). Какое счастье, что мы собрались
здесь у Любовь Андреевны!
Какая поразительная встреча! (Как настоящий гурман, вдыхает винный букет). Аромат всего прекрасного, что
есть на этой земле.
Яша. Что за утонченность чувств у нашего бизнесмена!
Лопахин. Настоящее французское шампанское! Это вам не
скверная грузинская шипучка. Взгляните-ка на себя. Возможно, мы все немного
постарели, но мы живы! Как и старые деревья в нашем Вишневом саду. Мы выжили.
Люба (быстро ставит бокал с шампанским обратно на
стол). Ох, вспомнила, что я забыла. (Бежит в спальню).
Никто не пьет, все с некоторой
неловкостью и, возможно, даже с напряжением ждут её возвращения.
Аня. Она и в самом деле постарела.
Лопахин (с раздражением, но иронично). Все постарели.
Возлюбленный. J’espre bien qu’elle ne fera rien d’extravagante. Эт-та встреча о-чень взвол-новала её. Yasha, tell everyone they must eat something.
Яша. Хозяин дома желает нам всем
счастья.
Гости поднимают бокалы, приветствуя
Возлюбленного. Люба возвращается с цветущей веткой вишневого дерева, говорит на
ходу. Моментум важен здесь, ибо это заключение. Ирония
и пафос, соединяясь, придают символическое звучание всему происходящему.
Люба. Забыла поставить цветы вишни в вазу. Видите, они
почти завяли. Такое уж мое счастье.
Лопахин. Не печальтесь, Любовь Андреевна, у нас будут еще
и другие цветы. Французские вишни бессильны, не то что
наши российские. (Помогает ей поставить цветы в вазу).
Трофимов. Да вы националист!
Лопахин то ли не
обращает на него внимания, то ли не слышит Трофимова. И он, и Люба подняли
бокалы. Моментум.
Лопахин. Тост, господа, тост! За Любовь Андреевну, за дорогую Любовь Андреевну, собравшую нас здесь!
Яша (быстро). За Париж, ставший нашим Вишневым садом.
Трофимов. За Россию, и за
то, чтобы она не забыла нас.
Люба (Возлюбленному). A mon amour, je t’aime toujours! За нас за всех, за родных и за друзей! Ваше
здоровье!
Звон сдвинутых бокалов.
Все. Ваше здоровье!
Чокаются. Пьют. Говорят. Быстрота
происходящего важна, это мгновения общего возбуждения, согласия и радости.
Занавес.
При исполнении пьесы в условиях
камерного пространства возможен следующий финал:
Люба (быстро и победительно). Господа, пора, наконец,
вернуться к русским привычкам. Неважно, что мы в Париже. Взгляните, грибы в
сметане, лосось, икра! Настойки! Русские настойки! Прошу вас, прошу вас, друзья
мои. (Кладет руку на плечо Возлюбленного, он целует её руку).
Действующие лица, каждый на свой лад,
угощают зрителей закусками. Возвышаясь над общим шумом, неожиданно громко
звучат голоса актеров.
Трофимов. Чехов никогда не закончил бы так свою пьесу.
Аня. Ради Бога, не разводи философию. Ведь это не
пьеса. И уж точно не Чехова.
Яша. Это уж точно.
Люба. Друзья мои, где бы ни слышалась русская речь, там и будет наш
Вишневый сад. Приглашаю всех, всех, всех!
Фрукты, вгляните на эти фрукты, господа.
Все. Ваше
здоровье!
Актеры и зрители объединяются, вместе
пьют, едят. Все становятся участниками одного карнавала.
Конец
Зэт Л. Уолиц,
Остин, Техас, США.
Перевод с английского - О.Левитан.
*Автор пьесы – драматург, профессор
кафедры француской литературы, кафедры славянских наук и кафедры еврейских наук
Техасского университета в Остине, автор книг о Прусте и о Башевисе Зингере,
монографии о философии Возрождения и еврейской кухне, а также более сотни
статей, посвященных проблемам культуры,
литературы и театра.